5

Добыча селитры в Чили в 1929 году составила 3,3 млн. т.

Что стоит за двумя этими тройками? То же, что и всегда, то, о чём правительства редко задумываются в погоне за "экономическим ростом", "стабильностью" и "расширением сотрудничества с иностранными партнёрами". За ними стоят лагеря, к которым так и тянет добавить приставку "конц-", 14-часовой рабочий день под палящим солнцем Атакамы, пропитанные солью лица, чахоточные женщины и умирающие на четвёртый день дети, беспредел, творимый властями, сонные городки, оживающие по выходным, где самые длинные улицы - с пивными и борделями, улицы, где сходятся в схватках то бродячие собаки, то пьяные шахтёры, "а ветер в четыре часа пополудни жестоко высвистывает мелодию бесприютности".

"Фата-моргану любви с оркестром" можно было бы считать прекрасным романом о социальной несправедливости, хоть здесь обошлось без настоящих революционеров с холодной головой и горячим сердцем, здесь действуют всё больше маленькие, мелкие люди, чаще бунтари поневоле, которым не посчастливилось оказаться в том самом месте, но насколько же мощным получился посыл. Так вот, можно было. Если бы не страстная, чувственная, пробирающая до мурашек история кутилы-трубача Бельо Сандалио и пианистки безупречной репутации Голондрины дель Росарио. Страннейшая пара, соединившая, казалось бы, несовместимые противоположности, у которых, как это ни печально сознавать, будущее может быть только на страницах любовных романов с томными героями на обложке. Но увлекает, наверное, даже не столько сама история, сколько то, как прекрасно она рассказана, как изящно она переведена. Вещать красиво о возвышенном легко, но я не знаю, как можно было более поэтично рассказать о земном, о "низменном", о том, что часто стыдливо прячется за "и они унеслись на волнах экстаза". "Ей казалось, что ее «возлюбленный странник» (она отдавалась, «как пилигримам отдавались нимфы на древних тропах») учит ее сосок быть соском, мочку — мочкой, кожу — кожей, и мудрость его учения — вся в кончиках пальцев." Песнь песней по-чилийски, да и только. И — снова удивительное — что-то не даёт роману окончательно утопиться в розах, превратиться в липкую сахарную вату, в приторный сироп. И дело не только в социальном контексте, но и в потрясающей иронии автора, сумевшего даже трагические эпизоды или сцены разнузданных попоек отлакировать юмором, то шершавым и грубым как пальцы шахтёра, то лёгким как ночная сорочка невинной девы. Роман соткан из противоречий, я же говорила.

Но на эпилоге - комок в горле. Мы готовы сопереживать выдуманным героям, мы носимся с их проблемами во время чтения и иногда немного после, мы возмущённо или восхищённо делимся поворотами их судеб с окружающими, но они остаются выдумкой, фикцией, фата-морганой, которая обязательно растает. Но насколько же мощнее бьёт осознание того, что всё это было. Было не в голове автора, а в 1929 году. Что кутящая Пампа-Уньон действительно есть на карте Чили, что был и оркестр, и визит президента, были и цирюльник, и ветеран войны 1879 года, и рыжий трубач, и прозрачная синьорина с поэтичным именем... И всё закончилось именно так, как закончилось.