5

В жизни каждого человека есть особые книги и особые имена – поэты, писатели. Не то что любимые. Это не совсем подходящее слово. А какие-то выдающиеся, без которых многое было бы невозможно.

Вот и Рильке для меня именно такая фигура. И книжка эта, купленная много лет назад уж и не помню где (хотя всё помню про свои остальные книги), тоже особенная.

Хотя Рильке для меня возник намного раньше, ещё в годы учёбы, когда я прочитала их знаменитую переписку с Б. Пастернаком и М. Цветаевой. Было ощущение сладкой стрелы, попавшей прямо в цель... Потом знаменитое стихотворение «За книгой», очень мне понравившееся, и ещё потом стихотворение Цветаевой «На смерть Рильке», которое от частого проговаривания запомнилось само собой.
Но, пожалуй, никогда я не читала этого поэта вот так за один раз целиком. Стихотворение за стихотворением. Не уверена, что именно так положено читать поэзию. Но в последние годы делаю именно так. И не жалею.

Это книжка избранных стихотворений Райнера Марии Рильке. Здесь стихи их разных сборников, начиная с «Ранних стихотворений», где Рильке ещё не мой Рильке (аналогия с цветаевским «Мой Пушкин»); совсем немного из «Часослова»; стихи из любимой «Книги картин»; поразительные вещи из «Новых стихотворений»; совсем чуть-чуть из «Сонетов к Орфею»; стихи, не включённые в сборники; ну и, конечно, пять элегий из «Дуинских элегий» – невероятная поэтическая мощь которых действует, как электрический разряд.

Все стихи в этой книге даны в переводе Вячеслава Куприянова. Мне переводы понравились. Рильке вообще всегда везло с переводчиками. Его переводили много и охотно, чувствуя в нём какую-то особую русскость. Назову лишь некоторые имена. Это А. А. Биск, Б. Пастернак, Т. Сильман, В. Микушевич, З. Миркина, Г. И. Ратгауз и много-много других.

Может, действительно, Рильке очень слаявнский поэт. Здесь мне трудно судить. Но вот то, что и специфической немецкости у него нет, это точно. Он очень универсален. Дух человеческий ведь вне языков и наций. Язык чувств и впечатлений един.
У Рильке очень непростая образность. Я бы назвала её тяжеловесной (у зрелого Рильке). Тяжеловесной в том смысле, что он создаёт очень глубокие образы, наполняя их сокровенными смыслами, поднимая со дна предметов или явлений их внутреннюю сущность. Ну вот, например:

А где-то бродят львы ещё не зная/о немощи, пока они могучи

Как будто время в себе заточив,/не умолкая, течёт родник

Долгие полудни детства... всё ещё
не жизнь, ещё вырастанье

Рильке создаёт, сам того не зная, как и всякий гениальный творец, свой мир. Я бы даже сказала свой миф. В этом мифологическом пространстве его поэзии есть место всему: и деревьям, и звёздам, и зверям, и ангелам. Рильке абсолютно не повседневен. Его словообразы, даже когда речь идёт (хотя в поэзии, конечно, никакая речь ни о чём не идёт) о довольно привычных вещах: танец, чтение книги, вид из окна — мы неизбежно отрываемся от этих же вещей, уходим ввысь и вглубь вслед за словом поэта.

Листва летит, как будто там, вдали,
за небесами вянет сад высокий;
в листве летящей жесты отрицанья.

Свойство Рильке угадывать замечала ещё Марина Цветаева: «Любимый, я знаю, ты меня читаешь раньше, чем я пишу». У Рильке это так: читаешь стихи, и понимаешь, что уже это предчувствовал, предощущал. Вчера рассматривал картину Тёрнера (ту, где корабль попал в бурю), а сегодня читаешь у Рильке : «Но я уже ведая бурю, во мне, как на море, мгла./ И я растворяюсь, как бездна, и падаю в свой исток,/ и на гребне своей волны вижу, что я одинок/в огромной буре». Или двумя неделями раньше что-то там по радио говорили про Одиссея и пение сирен, а Рильке и здесь на подхвате: «должен тот умереть, кто их знает».

Возможно, потому что Рильке в своей поэзии уходит в такие пределы, где сами вещи и явления начинают разговаривать, выражаться, расплёскиваясь в своих значениях. В этом смысле он даже больше чем метафизический поэт. Он поэт очень поэтичный, если так можно выразиться. И очень тонкий.
Процитирую напоследок «Элегию первую» из «Дуинских элегий». Самое сердце поэзии Рильке, его долгий крик, его вопрошание (о эти вопросительные знаки в конце предложений — мучительность вопроса и невозможность ответа!) и эти ангелы, ангелы, Рильковские ангелы:

Кто бы из сонма ангелов мой крик одинокий услышал?
Даже если представить, будто кто-то из них
к сердцу близко принял меня: я бы не вынес его
превосходящей сути. Ибо прекрасное лишь
начало угрозы, и, красотой наслаждаясь,
мы это переживаем,
и мы изумляемся, что же она не спешит
с нами покончить. Ведь любой из ангелов грозен.
И я крик в себе подавляю, и во мне замирают
смутные всхлипы. Ах, ни люди, ни ангелы
нам не помогут в земных упованиях наших...