4.5

Счётчик слов показал, что "счастье" встречается во всех трёх прочитанных мною романах Одоевцевой чаще, чем "горе" и "одиночество". Парадокс парадоксов. Ведь проза её - исключительно о несчастных людях. Ни об одном из них нельзя сказать по завершении чтения: "...и жил(-а) он(-а) долго и счастливо". Все они априори больны отчаянием. Одним и тем же, с одинаковыми симптомами. Тем отчаянием, у которого нет наружных проявлений, но которое сначала истончает, а потом рвёт в клочки всё внутри. Но...болезнь-то одна и та же, только у всех она протекает в разной форме (у кого-то - в более лёгкой, у кого-то - в крайне тяжёлой) и каждого обрекает на свой, сугубо индивидуальный, финал.

Роман "Изольда" пополнил собою список прочитанных мною произведений на тему "одни дома". Это не роман взросления; это история о детях, вынужденных стать взрослыми в считанные дни; это история о недолюбленных детях, предоставленных самим себе. Поэтому и взросление получилось таким...неумелым. И трагичным. Как и персонажи "Ужасных детей" Кокто, они попытались создать свой мирок из тех осколков, в которые обратилась их жизнь после того, как мир взрослых от них отрёкся, выразил к ним равнодушие. А наполнить этот мирок они намеревались тем, чего им никогда не доводилось испытывать, примеров чему они никогда не видели: любовью и счастьем. Процесс этого созидания не принёс им ничего, кроме какой-то нелепой, грубо "сколоченной", кособокой "конструкции", получившейся в итоге, которую лично я назвала бы общей/единой сломленной судьбой - одной на всех, и того самого вируса внутреннего отчаяния, который они "подцепили" то ли от беспечных родителей, то ли от случайных взрослых чужаков (хотя в данном случае первые не многим отличаются от вторых).

Наверно, вирус этот никогда не исчезнет с лица Земли, пока она носит матерей, запрещающих своим детям называть их мамами, чтобы окружающие, а особенно - многочисленные кандидаты во вторые мужья, ни за что не угадали их истинный возраст.

Как— то вечером — Лизе уже было девять лет, а Коле двенадцать, и они ходили в школу — мама сказала им, чтобы они никогда больше не называла ее мамой, а Наташей. И что теперь они заживут хорошо. Она встретила своего двоюродного дядю Сашу, и он очень богат.

Какая участь может быть уготована таким детям? У таких детей не просто отнимают право произносить вслух сакральное слово "мама". У них вместе с этим ещё и право на полноценную, не искалеченную жизнь отнимают. И оставляют им только...неизбежно трагичный финал. Да и до этого финала немало горестей.
Мне кажется, бОльшей драмы вообразить невозможно (а ведь это ещё далеко не финал):

— Мама! — крикнула она. — Мама! — она бежала, натыкаясь на провожающих, почти сбивая их с ног, ничего не видя от слез. Ничего, кроме быстро уходящего поезда. — Мама!

Мама! Что теперь делать? Учить уроки, ложиться спать. Разве это нужно теперь? Ведь все потеряно. Мама уехала.

Поэтому начало конца, - это, конечно, не тот момент, когда Лиза и Кромуэль начали играючи примерять на себя образы Тристана и Изольды и вместе с Андреем и Колей неуклюже играть во взрослых. Дело совсем не в этом. Ибо не игры в легенду и в других людей калечат судьбы детей. Отнюдь не они. Проклятия перевоплощения не существует. А вот проклятие материнского и в целом взрослого равнодушия - вовсе не вымысел.