Постмодерн почти полностью обошёл нашу страну. Пока на Западе все зачитывались пинчоновской Gravity Rainbow, у нас вовсю продолжал хозяйничать соцреализм, порой, конечно, и в нём рождались свои шедевры, но в целом, из мирового литературного процесса мы выпали. Хотя одним из лидеров новой литературы стал наш соотечественник – Набоков, написавший, быть может, самое лучшее произведение в рамках постмодернистской литературы, а именно, Pale Fire, к сожалению, к тому времени Владимир Владимирович уже писал на английском. Тем не менее, русскоязычная литература всё равно получила свои образчики подобной литературы, при том, речь даже не о популярных ныне Сорокине и Пелевине, но и более ранних авторах, таких как, например, Андрей Битов и Саша Соколов, написавших свои основные произведения ещё в эпоху советской власти, но, конечно, официальных изданий на родине не было, да, пожалуй, и не могло быть. Печатались их основные труды за рубежом, в частности в издании «Ардис», что взято, кстати, из Набоковской книги «Ада».
Казалось, что лишь официальная советская власть и цензура стоят на пути у талантливых авторов, однако с её падением у нас не прошло никого рассвета литературы и искусства вообще. Но, вопреки популярному мнению, полного мрака тоже не было, единичные экземпляры интересных произведений продолжали выходить в свет, правда до публики они особо и не доходили. Таким незамеченным прошло и творчество Евгения Клюева, который на фоне остальных авторов не выделялся провокациями ни в форме, ни в содержании.
Со словом постмодернизм вообще в основном остались только такие ассоциации. Мол, это что-то эпатажное, вызывающее, контркультурное. Довелось даже на широких просторах Рунета встретить фразу «не всё то г*вно, что постмодернизм». В науке он также подвергается гонениям. Особую популярность получила книга Сокала и Брикмона «Интеллектуальные уловки», которая обрушивается с критикой на французских постструктуралистов, которые стали, по сути, предтечей постмодерна. Однако далеко не всегда постмодернизм – это содомия, всевозможные выверты и искусство ради искусства.
Вот и «Книга теней» на самом деле один из интереснейших представителей русского постмодерна, пускай без наваротов, зато всем формальных признакам отвечает.

Интертекстуальность.
Наверное, самый важный и отличительный признак постмодернистского произведения, введённый в оборот Юлией Кристневой. Он подразумевает наличие в тексте реминисценций и отсылок к другим текстам. Интертекстуальным является, в принципе, любой текст, однако, именно в постмодерне этот принцип выходит на первый план и становится главенствующим. Автор не просто осознаёт вторичность своего текста, но не только не стесняется этого, а даже выводит как одно из главных достоинств.
Не скрываемыми видятся отсылки «Книги теней» к «Мастеру и Маргарите» Булгакова. История любви в Москве на фоне явления существа из загробного мира, чертовщина, начинающаяся с его приходом. Более явная и совсем прямая отсылка – миф об Эвридике, так, кстати, зовётся главная героиня романа, которую буквально с того света забирает Пётр, выступающий местный Орфеем. Заведующий в больнице, кстати, носит имя Аид Александрович.
Деконструкция.
Термин, введенный другим мэтром постмодерна, – Жаком Деррида. Подразумевает не простые заимствования из других текстов, но и его переосмысление, и закладывание нового смысла. Собственно, миф об Орфее у Клюева переносится в современные реалии и перерабатывается под ткань романа.
Изменение традиционной структуры романа.
Нас всех в школе учили, что есть завязка, потом кульминация, в конце – развязка. Многие вспомнят горообразные рисунки учителей литературы. У постмодернистов очень часто может не быть завязки или быть их сразу несколько. Вот и в «Книге теней» мы после одной развязки в середине книги, получаем новую завязку и следующую кульминацию. При том, что это совсем не значит, что мы имеем две книги под одной обложкой, а вполне одно цельное произведение, но пресловутая палка стреляет тут дважды.
Ирония.
В том числе и самоирония. Мало того, что прошлые формы и сюжеты перерабатываются и изменяются, так это всё ещё сдабривается доброй порцией сарказма. Это позволяет в одно время опрокинуть предыдущую традицию и отдать ей дань уважения. Постмодернистская литература – это, прежде всего, игра, игра в литературу, игра автора с читателем. Игра приобрела в современной философии важную роль, особенно после знаменитого труда Хёйзинги – Homo Ludens. Именно такой подход позволил развиться ироничному подходу к искусству. Авторитеты остались, но в тоже время их нет. Постмодернизм размывает типичные дихотомичные представление в духе белое – чёрное, отныне есть только серое, в впотьмах которого мы обречены блуждать.
Слом пятой стены.
То бишь размывание границ между вымышленным миром и настоящим. Сам Клюев включает себя в повествование, что для постмодерна, в общем-то, не ново, так делали, например, Воннегут Мо Янь и Эмис-младший (что не очень нравилось Эмису-старшему). Автор частенько обращается к читателю со страниц книги, информирует о дальнейших или поясняет прошедшие события. Это соотноситься с общей ироничностью повествование, автор лишний раз напоминает читателю о том, что всё описываемое лишь плод его воображения, лишь игра и ничего более.

Можно пытаться отыскать ещё примеры и признаки, но вообще это крайне эфемерное и скользкое понятие. Например, одними из первых образчиками постмодерна вообще считаются «Гамлет» и «Дон Кихот». Хотя есть взгляд на мировое искусство, как вечную смену модерна и постмодерна. Грубо говоря, накопление опыта и его переосмысления. В конечном итоге, любые рамки существуют лишь в наших головах, поэтому даже не столь важно, что предстаёт перед нами в книге Евгения Клюева, постмодерн, модерн или вообще соцреализм, но сами впечатления от книги, которые я всё-таки получил позитивные, несмотря на то, что продираться сквозь дебри книги мне было сложновато, но не из-за грузности или скучности произведения, а его насыщенности и многослойности, которую было сложно оставить просто так, а хотелось, вникнув, разобраться, а это в любой книге, на мой взгляд, самое важное.