5

Со школьных лет осталось воспоминание, что «Пир…» - скучная нравоучительная вещь о том, как священник читает мораль пирующим во время чумы развратникам. И как же здорово перечитать пьесу через много лет, чтобы понять, что она совершенно не скучная, и вообще ни разу не про мораль.

Сейчас я прочитала «Пир во время чумы» как рассказ о переживании утраты и горя, о том, как можно выжить и сохранить рассудок в чумные времена, если ты сам еще не заражен болезнью, а еще – как рассуждение о роли смерти в жизни.
У меня совершенно стерлось из памяти, что «Пир…» - это не самостоятельное произведение, а перевод фрагмента пьесы английского драматурга Джона Вильсона. И, я думаю, что Пушкин ограничился переводом всего лишь одного отрывка не из-за лени, а потому, что он увидел возможность вложить в отрывок иной смысл и дать читателям возможность по-иному взглянуть на привычные вещи, по-другому оценить правила, кажущиеся ранее незыблемыми.

Думаю, что и сейчас, в 21 веке, потерявший близких человек, устроивший пирушку и поющий с друзьями песни, легко может вызвать осуждение моралистов, и найдется не один «проповедник», который посоветует пойти домой, одеться в черное и лить слезы в одиночестве. А уж в пушкинские времена несоблюдение траура, наверное, и вовсе исключило бы человека из порядочного общества. И вот, Пушкин, переживший в Болдино эпидемию холеры, пишет о чуме, поразившей город.

И мы видим людей, сидящих за столом прямо на улице, пьющих вино и поющих песни, несмотря на то, что мимо них провозят на телеге тела погибших. Прекрасный психологический этюд: отрицание как стадия переживания горя – собравшиеся вспоминают своего друга - весельчака и пьют вино

С веселым звоном рюмок, с восклицаньем,
Как будто б был он жив.

Ведь если подумать, то для искренне верующего христианина, было бы логично радоваться, провожая умершего в лучший мир, а огорчаться и плакать из-за того, что умерший покинул живых в этом далеко не идеальном мире - чистый эгоизм. Однако, так называемая, «традиционная мораль» часто поощряет самый что ни на есть махровый эгоизм, прикрывая его красивыми словами. Цинично предположу, что так происходит потому, что подавленным человеком в трауре гораздо проще управлять, чем людьми, принимающими естественный ход вещей и не отвергающими радость даже во время чумы.

Но вернемся к пьесе: мы слышим разговоры пирующих друзей и песни, посвященные чуме. И в этих песнях, на удивление разных, но одинаково проникновенных и берущих за душу, можно различить весь спектр человеческих переживаний, связанных со столкновением людей со смертью. Горе, печаль, тоска, дикий страх, но вдруг внезапно

Гимн в честь чумы! прекрасно! bravo! bravo!

Кажется, что это bravo звучит диссонансом, потом задумываешься, а может быть, прав был Пушкин, говоря, что:

Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,

Признаюсь, вначале мне увиделось в этих строках нечто наигранно-байроническое, но мнение изменилось, когда я дошла до четверостишия:

Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!

Вот она - простая и лаконичная формула Жизни, немыслимая без Смерти! Что же ещё может придать жизни такую яркость и остроту восприятия? Разве не знание о грядущей Чуме (смерти) побуждает нас проживать свою жизнь, стремиться к достижениям, к реализации своего личностного потенциала, к исполнению желаний, пока это ещё возможно? Как тень делает предметы ярче и объемнее, подчеркивая их суть, так и смерть (и наше знание о ней) постоянно оттеняет нашу жизнь. Секрет счастья еще и в быстротечности моментов счастья.

Разве смогли бы бессмертные люди, у которых вечность впереди, испытать все те же, что и мы «неизъяснимые наслажденья»? Думаю, что нет. Значит, и вполне живыми таких бессмертных назвать было бы нельзя. И, значит, Чуме, ставящей людей на край «бездны мрачной», есть за что спеть гимн.

Но легко рассуждать, сидя на балконе с томиком поэзии. Компании друзей, оставленной автором пировать в чумном городе, философствовать не так просто. Знание о неминуемой смерти не отменяет страха смерти. Мимо вновь проезжает кошмарная телега с мертвецами, друзья справедливо замечают, что

Но знаешь, эта черная телега
Имеет право всюду разъезжать.

Но оказывается, что некоторые вещи мало знать, их нужно прочувствовать и принять. Так и выясняется, что «нежного слабей жестокий», и нужно запеть новую песню на новый мотив.

Или, быть может, нужно всё же прислушаться к словам проповедника? Оставить друзей и запереться в доме, оплакивая умерших? Или лучше продолжить пир?

Финал остается открытым. Вальсингам задумывается. Задумывается и читатель. Становится абсолютно ясно, почему поэт решил перевести лишь отрывок из пьесы - в этом отрывке уже заданы все условия и заданы все главные вопросы, остается лишь найти свой ответ.

Мне показалось, что никакие размышления не приведут Вальсингама к выводу о правоте проповедника. При всем своем пафосе проповедник не предлагает никакого способа облегчения страданий, никакой помощи в переживании горя, напротив, старается вызвать у людей чувство вины, стыд, ощущение собственной греховности – всё то, что точно не принесет никакого утешения, а лишь усилит страдания, а то и вовсе приведет к самоубийству.

Сдается мне, что пережить горе и постепенно принять трагедию можно только естественным путем, который может начаться и с пирушки с друзьями или с ласк «погибшего, но милого создания». Пусть так, если сразу слишком страшно посмотреть в глаза Чумы. Потом наступит время размышлений, быть может, молитв, боль хоть и не уйдет совсем, но будет постепенно стихать, а остатки человеческой боли будут переработаны в новые песни подстать тем, что были сложены

Про год чумы
Едва оставил память о себе
В какой-нибудь простой пастушьей песне,
Унылой и приятной...