5

«Он явно был чародеем, в его отношениях с людьми проявлялась магическая сила».

Осенью 1947 года, когда Айрис Мёрдок приехала в Кембридж, Витгенштейн уже несколько месяцев как оставил преподавательскую деятельность. Однако простого отражения его личности, общения с учениками и коллегами, рассказов о студентах, бросивших под влиянием «божественного Людвига» философию и ставших рабочими, оказалось достаточно, чтобы Мёрдок и сама поддалась чарам «злого волшебника» и… усомнилась в своих способностях и призвании?

Как бы там ни было, по вине Витгенштейна или нет, но философом, в полном смысле этого слова, Айрис Мёрдок так и не стала (поблагодарим проведение, что она не встретила в то же время Ролана Барта, иначе не стала бы и писателем), зато Витгенштейн стал главным героем её произведений, точнее, его этическая теория, а ещё точнее - невозможность этики, в чём Мёрдок сильно сомневалась, призывая на помощь Сократа, Платона, Эпиктета, Плотина, Канта, Спинозу, Гегеля, Юма, Хайдеггера, Сартра... и господа Бога. Однако с точки зрения литературы, уникальность её творчества заключается вовсе не в переосмыслении существующих философских идей, но в методе, с помощью которого Мёрдок «вводит» философию в пространство романа (я бы назвала его методом «невидимого присутствия») и цели, которую преследует автор, - проверка философской теории на практике: если исследуемая этическая концепция не работает в «обыденной, ежеминутной человеческой жизни», не является ли это доказательством её ошибочности (концепции, конечно, не жизни)?

Так, в дебюте романа «Дитя слова» главный герой вскользь замечает: «не родиться на свет, конечно, ещё лучше, но на второе место можно поставить крепкий сон». Подобное мироощущение восходит к временам ионийских мыслителей, полагавшим, что «лучше всего не родиться и света солнца не видеть», что получило поэтическое выражение в трагедии Софокла «Эдип в Колоне» - «высший дар - нерождённым быть». Одновременно замечание Бэрда созвучно цитате из метафизической драмы Кальдерона «Жизнь есть сон», которую Шопенгауэр приводит в трактате «Мир как воля и представление»: «ведь худшая в мире вина – это на свет родиться». Получается следующее: на художественном уровне фраза Бэрда является не более чем штрихом к его психологическому портрету, создавая у читателя представление о герое, как о человеке мрачном и разочарованном в жизни. На идейном уровне, благодаря «узнаваемой формулировке», Бэрд оказывается внутренне связан с Эдипом (и в дальнейшем роман воспринимается в контексте древнегреческого мифа), и одновременно, ненавязчиво и без упоминания имён, в структуру повествования вводится философская система Шопенгауэра, в свете которой предлагается рассматривать моральную проблематику романа.

Правда, при всей оригинальности представления, Хилари Бэрд является вполне типичным мужским персонаж Мёрдок. Холостой бездетный мужчина, эгоистичный и властный, интеллектуально одарённый и «влюблённый в слова».

Я открыл для себя слова, и слова стали моим спасением. Я не был «дитя любви» — разве что в самом убогом смысле этого многозначного слова. Я был «дитя слова».

Более того, творчество Мёрдок в целом основано на принципе tipi fissi, когда одни и те же персонажи (маски) участвуют в различных по содержанию сценариях. Среди «стандартных» героев Мёрдок - Волшебник, Святой, Друг, Свободная личность, Дама, Ребёнок («чистое сознание»). В разных обличиях, но не обязательно в полном составе, перечисленные персонажи встречаются во всех произведениях Мёрдок.

Сюжеты романов также развиваются по единому канону: душевное состояние главного героя определено событием, предшествующим действию романа (для героя «Дитя слова» - это некая катастрофа, случившаяся двадцать лет назад); основная тема раскрывается в словесном и мысленном состязании между противниками (в данному случае - Хилари Бэрдом и Ганнером); ключевым элементом сюжета является «перипетия», в аристотелевском смысле слова, - «превращение действия в его противоположность» (прозрение Хилари в отношении сестры), а центральным мотивом всех романов - «катарсис», нравственное очищение героя, способствующее рождению новой, свободной личности. Типичные персонажи и повторяющиеся формы делают романы Мёрдок похожими друг друга: «Единорог» напоминает «Колокол», «Зелёный рыцарь» отчасти повторяет «Ученика философа», а «Дитя слова» выглядит как продолжение раннего романа «Под сетью», что напоминает читателю о циклическом круговороте человеческой жизни. Похожи друг на друга и финалы романов, точнее их отсутствие. «Дитя слова», например, заканчивается вопросом - «В самом деле, Томазина?», что вполне соответствует духу сократовского «не знаю».

Но вернёмся к тому, с чего начали. Мощнейший вывод Витгенштейна, завершающий «Логико-философский трактат», повлиял на многих философов и писателей, даже - а может быть, особенно – на тех, кто сразу же обнаружил его ложность. Айрис Мёрдок, несмотря на репутацию «проницательного критика Витгенштейна», по-видимому, также была зачарована идеей «конца слова». К счастью, она нашла противоядие…

То, о чём пишет Мёрдок, действительно нельзя выразить словами, и нельзя с помощью «ясных и убедительных фраз» описать, что такое Добро в абсолютном смысле. Но отсюда не следует обязанность хранить молчание, что было очевидно уже Платону: «этот предмет нельзя выразить словами, как это делается в других науках», но говорить можно и нужно, потому что «после долгого изучения вопроса и совместного общения в душе зажигается какой-то свет, вспыхивающий от огня другой души и потом уже поддерживающий сам себя». И пусть истории Мёрдок повторяются, и пусть они носят абстрактный характер, и звучат подчас темно и запутанно, но они зажигают сердца… и литература продолжает оставаться Великой.