5

Стоунер - пронзительная книга, написанная чрезвычайно для такой пронзительности сухим языком. Смятение главного героя описывается почти с медицинским усердием и юридическим лаконизмом, создавая пугающую для читателя отстраненность. Именно эта подача ( а в чем ее секрет - совершенно не поддается с первого раза объяснению) позволяет создать определенную степень абстрагирования с непонятно как с этим уживающейся вовлеченностью так, что каждый может воскликнуть в конце: "Ведь это про меня!"
Впрочем, один из секретов Уильямса, он сам выдает в описании книги одного из героев "passion masked by a coolness and clarity of intelligence" - страсть, скрытая холодностью и ясностью разума. Ясность разума, не покидающая главного героя до самых его последних мгновений позволяет читателю быть наблюдателем работы этого разума. И наверное это и отличает "Стоунера" от других глубоких книг, - потому что именно работа разума, его "хладность" становится в центре повествования, в то время как чувства ( о которых в основном предпочитают писать люди, в том числе и прочитавшие эту книгу), а также телесные проявления (чему посвящены медицинские справочники) являются проявлениями нарочито поставленными вторичными.

Руководствуясь своим разумом ( не чувствами, не житейским умом и даже не логикой - что было бы ожидаемо) герой книги проходит по своей жизни к судному своему моменту и судит себя исключительно разумом - и момент переосмысления прошедшей жизни пробирает не на шутку. Конспективная манера изложения автора поначалу сбивает - но на самых значимых моментах повествование все же меняется - автор будто замедляется и дает нам прожить с героем этот важный отрезок в сто раз медленнее, чем он говорил о его жизни еще страницу назад: так появляются диалоги, не всегда динамичные и будто бы разреженные воздухом Миссури, описание движущейся тени, оттенков травы за окном университета, всегда разных от быстро сменяющих друг друга сезонов - из-за общей быстрой скорости повествования. Жизнь героя, таким образом, предстает перед нами как в аттракционе, который читатель проезжает на автомобиле с большой скоростью, но останавливается и едет сверх-медленно в избранных автором местах.
Минуту слабости, в которой Стоунер начинает, поддавшись чувствам, себя было пожалеть - он тут же отметает. И вовсе не потому, что все это не имеет значения. И не потому, что это никому не нужно. И не потому, что жизнь бессмысленна в принципе. А потому, что...
Все эти стереотипы о жизненной неудаче могут существовать в системе координат самих "неудачников" - всех тех, кто выбрал себе какое-либо мерило "удачи". Однако, конец, который ждет всех - одинаково ко всем и жесток. И в его свете, все эти ухищрения о жизненных достижениях кажутся неуклюжей уловкой оправдаться перед... (самим собой? другими?)
И вот тут, в месте сбора жизненных достижений герой неожиданно отказывается от самой этой концепции - и в этом отказе есть своего рода страсть, которая и была скрыта как будто бы сокращенным повествованием.
Не новая мысль о величии малого, обойденного вниманием и удачей человека - в романе раскрывается совсем по-новому.
Загробная награда в виде - посмертного признания (как это по удивительной иронии жизни случилось с автором книги) - всегда существует в виде какой-то надежды на "ненапрасность" земного пути. Этот "христианский" путь многие произведения проделывают и с читателем, незаметно для последнего обращающих его в свою веру.
Цена, которую за это надо заплатить - жалость и сострадания к главному герою.
Нам жалко человека, а стало быть уже наша жалость создает все условия для его продолженной в нас жизни.
В "Стоунере" Уильямс старательно обходит жалостью своего героя - он не нуждается в этом, даже когда должен. Ведь он отказывается от жалости к чему бы то ни было до самого своего конца, он не признает ее, как один из артефактов области чувств - и в конце концов то прозрение, которое герой испытывает, встретившись с обращением к нему Шекспира через века - гораздо больше по модулю, чем эта несчастная жалость.
Стоунеру невозможно не сопереживать, но и жалеть его не нужно, вот этом, кажется, и есть эта новизна подачи - сопереживание без жалости, ведь жалость - это тот мостик который читатель вправе ожидать в самом конце - когда к ногам умирающего падает весь мир, и враги его повержены, и признание приходит, хоть и запоздало. Но не происходит этого со Стоунером. И в этом интимном знании, что ничего не происходит и кроется таинство читательского озарения. И как же хорошо, что к самому Уильямсу это признание пришло.

Мой ум, тем не менее, мечется в поисках этой жалости к самому себе. И, как я вижу, я в этом не одинок - читатели, все как один говорят о проекции на себя и застывают изумленными. Уильямс, как и Шекспир со Стоунером, говорит с нами через года.
Говорит безо всякой мистики или налета ложного пафоса. Говорит, вроде бы, не потому, что пытается до нас что-то донести что-то сокровенное, но тем не менее, конечно же, доносит.