4

То, что случилось с шейхом Ахмедом Нуруддином в Боснии времён Османской империи, могло случиться где угодно и когда угодно. В той же Османской империи, и тогда главный герой мог бы остаться дервишем, погружённым в созерцание своего внутреннего мира. Или в какой-нибудь другой стране, и тогда пропала бы мусульманская составляющая романа. Но ценность его не столько в передаче обычаев боснийцев и особенностей религиозного сознания, сколько в общечеловеческих проблемах, которые каждый день испытывают нас на прочность. Босния в романе довольно условна - не называется ни место, ни время действия. И это только подчёркивает масштаб проблем, для которых не важны хронология с географией.

Шейх Нуруддин давно уже отстранился от суеты городка, его жизнь - это текия, небольшое "общежитие" дервишей. И если шейх выходит за его рамки, то либо в мечеть, либо к немногочисленным людям, которые числятся среди его друзей. Ему уютно в своей скорлупе, он не хочет ничего знать, он не хочет вмешиваться (блестящий эпизод с ночным беглецом, которого надо либо выдать, либо спрятать, третьего не дано), он не хочет тревожить свою душу, он пытается избежать любого столкновения с реальностью, потому что оно требует реакции, ответа. Но кому, скажите, удавалось прожить жизнь, не выходя из зоны комфорта?.. Замкнутого дервиша буквально вбрасывает в мирскую жизнь страшная новость об аресте брата. И начинаются бесконечные сомнения. Нужно ли действовать? Если да, то как? Есть ли в действиях смысл? Не нанесут ли они ещё большего вреда? А если не действовать, то не является ли молчание преступным?.. О, да, совесть может оправдать что угодно, об этом шейх прямо и честно говорит со страниц дневника, но совесть ещё тоже нужно умилостивить. Вообще, дневник подкупает именно своей честностью, бескомпромиссностью, готовностью вскрывать нарывы, несмотря на боль.

Арест брата оказывается лишь вершиной айсберга - мирной жизни дервиша настал конец. Он будет в замешательстве, будет стенать от горя, он будет любить и ненавидеть, говорить правду и интриговать, читать молитвы и проклинать, спасать и предавать. Контраст поступков изумительно отражают слова Али-ходжи, местного правдоруба: "Нету шейха Нуруддина", когда тот безмолвствует, и "Кто не знает шейха Нуруддина!", когда проявляет смелость. И вот под налипшей за долгие годы к лицу маской равнодушного и спокойного дервиша неожиданно оказывается весьма страстная, даже мятежная натура. Впрочем, это не так уж неожиданно, если присмотреться к человеку, который рождает в душе дервиша нечто похожее на привязанность, язве и бунтарю Исхаку, и к единственному другу Хасану, балагуру и непоседе, который за маской весельчака скрывает ум, тоску, доброту и болезненную тягу к справедливости - гораздо более цельную и благородную натуру, нежели главный герой.

"Дервиш и смерть" - чтение не из лёгких. Темы режут по живому, события редко-редко разрывают нить размышлений, текст крайне плотный. Но хвала всем книжным богам, если они существуют - я на одной волне с Балканами.