5 Так-таки и нету?

Короче, нафиг! Я не знаю, зачем пишу этот отзыв, потому что, сдаётся мне, получится не отзыв, а заметки на полях к любимым абзацам, которые я обвела прямоугольниками. Лучше читайте сами, ей-богу. Но мне нужно это написать, потому что сейчас вы прочитаете не совсем о книге, а, скорее, обо мне: наконец-то я нашла книгу, которая написана буквально словно специально для меня и о том, что я думаю об этом мире.

Сделаю оговорку, что вышла на эту книгу, потому что она упоминалась в сериале «Благие знамения». А рекомендация Нила Геймана из уст обожаемого всеми персонажа – это вам не шуточки! Но читала я безотносительно к сериалу, потому что книга очень пришлась к моему мировоззрению, меня пропёрла линия рассуждений о том, как мы воспринимаем жизнь и мир вокруг. Не удивлюсь, если эта вещь куда многогранней, чем я вижу, и кто-то увидит в этой книге что-то своё.

Кстати, стиль Бэнкса великолепный и живой, а перевод Корчагина замечательный, к тому же не ханжеский, встречаются смачные современные словечки, и они там уместны! Талантливо! Но готовьтесь, это не сказать чтобы ненапряжное чтение, потому что нужно запомнить имена довольно многих персонажей и ориентироваться в нескольких параллельных временны́х линиях, но оно того стоит. Справилась я, справитесь и вы)

Итак, два главных персонажа.

Кеннет - воплощение моих взглядов, не могла им не восхищаться. Но, мне кажется, он бывает жесток, как всякий Учитель с большой буквы У. Ведь он должен честно познакомить детей с жизнью, которая жестока.

Прентис, один из его сыновей, которого мы видим от мальчишеских лет до студенчества, умудрился так рассориться с этим прекрасным отцом, что прекратил с ним общаться. То, как он с этим живёт и продолжает переваривать их принципиальный конфликт, важная часть сюжета.

Кеннет мне сразу понравился тем, что он возится с оравой разновозрастных детей семейства, водит их гулять на природу по окрестностям, развивает их любопытство загадками и сказками собственного изобретения, в которых перемешаны выдумка и реальные факты, он умело разруливает детские конфликты, относится к ребятам с уважением, как к людям, но и учитывает их возраст и потребности. Он старается привить детям критическое мышление и независимость от предрассудков и религиозности.

Удивило, что он не постеснялся и их учительницу обозвать за то, что она утверждала существование бога.

– Пап, а миссис Макбет говорит, что Бог есть, а ты попадешь в дурное место после смерти.
– Миссис Макбет – идиотка.
– Не, пап, она не идиотка. Она учительница!
– Нет такого слова «не», а есть слово «нет»… То есть у слова «не» другие значения.
Он задержался на тропе́ и повернулся взглянуть на мальчика.

(К чему тут "Макбет", промолчу, но тоже, наверное, не просто так.)

Смотрите, оказывается, Кеннет не станет беречь репутацию коллеги, хотя и сам работает учителем. Эта его черта мне показалась честной, но слишком жёсткой.

Так вышло, что в их большом семействе, полном дядюшек, тётушек и кузенов, уже случались смерти, а брат Кеннета Рори, путешественник, пропал без вести. И когда случилась ещё одна смерть (молодой кузен Прентиса погиб в аварии на мотоцикле, вылетев из седла в бетонную ограду) то Кеннет не смог признать за сыном-подростком право смотреть на это по-своему.

Прентис:
– (...) Нет воздаяния, нет справедливости, нет ничего… И что, скажешь, я должен с этим смириться? Нет, в мире должно быть хоть что-нибудь!

– Почему? – спросил Кеннет, скрывая раздражение.– Только потому, что нам этого хочется? Да кто мы такие? Крошечные дурацкие твари на крошечной дурацкой планете, что кружит вокруг крошечной дурацкой звезды в крошечной дурацкой галактике... (...)

(В том же разговоре позже.)

– Прентис, тебе бы не мешало разобраться со всем этим. Я… Мы с твоей матерью всегда хотели, чтобы ты научился мыслить самостоятельно. И теперь мне больно думать, что ты позволишь другим людям… или какой-нибудь идеологии решать за тебя, пусть даже это удобно…
– Отец! – громко произнес Прентис, подняв взгляд к серым тучам,– Я не хочу об этом разговаривать. Замнем, ладно? Я лишь пытался… Все, проехали! – Прентис резко обернулся, и у Кеннета едва слезы на глаза не навернулись, такое выражение было на лице сына: боль, отчаяние. Похоже, Прентис и сам был готов заплакать, а может, уже плакал – под дождем не разобрать.– Оставь меня в покое!

Я обязана упомянуть сцену с детишечками, в которой маленький Кеннет наблюдал и пытался предотвратить ссору надменного сынка богатеньких родителей Фергюса и их полуголодного раздражённого приятеля Лахлана.

Да просто у меня самой иногда точно так же руки опускаются при взгляде на любимое человечество! Ты вроде и рядом стоишь, а поделать ничего не можешь! А они убивают друг друга. В этом случае дело не обошлось без кровищи Лахлана. И в качестве вишенки на торте - реплика прибежавшей на шум матери Фергюса:

– А ну, брысь с ковра! Это же персидский!
* * *
Лахлан лишился глаза. 

Автор бог: эта ссора не просто голый эпизод для иллюстрации чувства беспомощности, она не прошла даром для обоих и сыграла дальше в сюжете. Там среди повседневных сцен довольно много таких, которые потом автору пригождаются. А смысл и нужность остальных ещё надо будет обдумать.

Сюда же (наблюдаем недостатки представителей человечества) отнесу потенциальную мстительность одного из глуповатых персонажей, которая, конечно, растёт из прекрасного желания, чтобы всё сущее было справедливым!

Дядя Хеймиш придумал удивительную ересь. В ее основе лежал такой вот постулат: то, что ты делал другим людям, пока был жив, обязательно вернется к тебе после смерти. Мучители сами будут умирать в муках сотни, а то и тысячи раз, пока их изжеванные души не выпадут наконец из челюстей грозного и мстительного Господа.

Далее в этой "ереси" следуют нюансы и исключения, но не суть. Это к вопросу о том, как разные люди понимают справедливость и хотят её воплощать.

Короче, хочу ещё рассказать о вопросах, которые встают перед теми, кто имеет смелость сам выбирать, во что верить. Потому что знать о мире всё, всю правду, как выясняется, роскошь, недоступная кому-то, кто не бог.

Шутка.

Доказательная наука наукой, но всё равно в жизни остаётся огромное поле неизвестности, и его приходится заполнять догадками. Главное, помнить, что это – догадки, и не пренебречь методами честного следователя, когда представляется такая возможность.

Вот цитаточки примерно в тему:

Прентис:
– А кто всегда меня учил: если услышишь «верь мне» – не верь!
– Нет,– помотал головой Кеннет.– Это Рори. Я такого никогда не говорил.

– Прентис, я не знаю стопроцентно, что Рори жив, но вполне уверен. В некотором смысле он поддерживает со мной связь. И это все, что я могу сказать.– Поколебавшись, Кеннет добавил: – Я просто не знаю, как объяснить. Сказал бы просто «верь мне», но… Такое впечатление, будто Рори сам это устроил. Не берусь утверждать, что он прав… Но я тебе не лгу.

Это здесь у меня получается концентрированная философия, а там оно всё так приятно встроено в повседневность, в историю отношений между этой всей роднёй, их попоек и помолвок. Есть небольшие милые отступления о том, как велик мир. Например:

В контексте ночи чудесной любви встречается фраза из записок Рори:

"Существуй",– говорит тебе Вселенная.

Или Прентис с подругой стоят на кургане, куда многие века подряд моряки ссыпали ненужный балласт земли из разных уголков мира. И у них под ногами буквально весь мир. А если читатель подумает на шаг дальше – ведь у каждого из нас под ногами в любой момент времени весь мир.

Или вот это (из главы от первого лица Прентиса):

По всей Шотландии мы видели висячие ущелья, друмлины* и карры*. На Гебридах ходили по возвышенным берегам, выросшим когда-то из океанских пучин, и прикасались к скалам, зная, что им два с половиной миллиарда лет – вдвое младше самой Земли и вшестеро моложе Галактики.
«Это волшебство», – помнится, думал я, когда мы путешествовали однажды на Бенбекулу. Я тогда был уже достаточно большой, чтобы вникать в отцовские рассказы, но и достаточно маленький, чтобы вникать по-детски. «Волшебство. Время – это волшебство. И геология тоже. Физика, химия – все эти красивые и важные слова, которые произносит отец, все это – волшебство.

Любовь к миру! То, что доктор прописал! Эту мысль я почерпнула у Докинза: чтобы испытывать священный восторг перед этим миром, вообще-то не требуется верить, что этот мир создал кто-то разумный.

Вообще, Прентиса можно осуждать за то, какой он саркастичный, раздражительный и жалеть за то, какой замкнутый. Но к концу книги оказывается, что люди находят и за что его любить, и за что благодарить.

Лично я его зауважала в самом конце, за то, что он не стал всем честолюбиво трезвонить о тайне Рори.

Вернемся к теме о том, чему мы можем доверять, а что приходится принимать на веру. Интересный случай Рори рассказал маленькому Прентису, пока нёс его домой с пораненной ногой, о том, как малышом боялся по ночам драконов.

Рори:
– (...)можно ли доверять взрослым? Даже маме и папе? Я тогда очень слабо разбирался в людях, в жизни. Обычно ты способен просто игнорировать многое из того, что не понимаешь. Но рано или поздно наступает момент, когда нужно узнать: а все ли правда, что тебе говорят?
(...)
Может, они реальны и коварства им не занимать, но я-то – человек. И подонок Адольф Гитлер был человеком, и он убил миллионы людей… И я, вместо того чтобы дальше бояться и нюни распускать, отбросил одеяло, соскочил с кровати, выбежал на середину спальни – и ну орать, визжать, реветь и лупить по всему что попало.
(...)
На шум прибежали мама и папа, думали, у меня припадок. А я стою на ковре и гляжу на них, и на лице у меня такая счастливая улыбка, и я им твердо говорю: беспокоиться не о чем.

Особенно хорошо: "Обычно ты способен просто игнорировать многое из того, что не понимаешь" Некоторые люди всю жизнь так живут. Да чего там, и я. Если подумать, список таких вещей, которые не понимаешь и поэтому игнорируешь, длиннее любого другого.

Но есть особый вид игнорирования, и он просто гениально описан на примере Хеймиша, которого Прентис и его мама навещают в больнице.

При ближайшем рассмотрении выяснилось, что дядя Хеймиш составляет мозаику картинкой книзу. Каждый картонный фрагмент был обращен к нам серой изнанкой.
(...)
Дядя Хеймиш вздохнул и попытался вдавить картонный фрагмент в ячейку – не получилось.– Мы оба были немного не в себе, но я… я пытался его остановить, хотел поговорить с ним, но… но…– Он умолк, раздосадованно фыркнул и взял ножницы. Срезал с фрагмента два крошечных кусочка и вставил его на пустующее место.– Халтурщики, совсем разучились мозаику делать,– пробормотал он.
Тут я забеспокоился: можно ли оставлять дяде Хеймишу ножницы, пусть даже маленькие.

О господи, это так точно и саркастично, что я прямо в экстазе. (Не только Кеннет у нас жестокий, я, кажись, тоже не идеал.)

С течением времени молодой Прентис, который уехал из дома учиться и не разговаривает с отцом, постепенно меняется и уже вот что думает об их ссоре:

Как бы то ни было, домой на выходные я не поеду. Найду предлог для отказа. И дело не в том дурацком споре о существовании Бога – это уже никакой роли не играет. Дело в том, что был вообще этот спор. Не то важно, что мы обсуждали, а то, как обсуждали. И это «как» не давало мне считать спор законченным. Не потому, что я такой гордый, а скорее потому, что мне слишком стыдно.

Тем временем автор вплетает в историю персонажей ещё несколько мыслей и описаний Кеннета.

А Хеймиш тараторил:
– Я ему говорю: только религия способна объяснить, в чем смысл жизни. Только Господь, как абсолют, дает нам… дает нам тот крючок, на который мы можем повесить свою философию. Иначе для чего жить? А он говорит, что значит — для чего жить? Какого цвета ветер.
Дядя Хеймиш снова покачал головой:
– Я ему: вера – это любовь! Самая прекрасная на свете.(...)

Прентис:
Чередуя научные факты с вымыслом, сказки – с прямыми нотациями, отец учил нас, что суть вещей переменчива и мы, как и все остальные люди, самые важные существа во Вселенной и при этом полные ничтожества, все зависит от обстоятельств, а также от того, как поглядеть.
Иногда я чувствовал, что отец перегибает палку. Как будто он хотел лепить наши души по своему образу и подобию, чтобы мы думали и поступали, как он,– словно это помогло бы ему обмануть старуху с косой, обрести своего рода бессмертие. И тогда от его притч и нравоучений здорово веяло эгоцентризмом, а его мудрые, великолепно аргументированные теории смахивали на догмы.
Но так бывало редко, обычно он вел себя как настоящий альтруист.

Последней отрывок, кстати, и о Прентисе кое-что говорит.

Однажды Кеннет подарил детям на новый год собственноручно изготовленную настолку, что-то вроде стратегички по строительству речного транспортного пути для последующей торговли. Не самый желанный подарок для мальчишек оказался, но:

Пернтис:
В целом игра была довольно забавная, средней увлекательности, требовала поровну умения и везения, и мы с Льюисом постепенно втянули в нее несколько друзей. Но, сказать по правде, она сделалась куда интереснее, когда Льюис (с моей помощью) ввел дополнительные правила, позволявшие строить… боевые корабли!
(...)
Но у папы руки опустились, когда он застал нас в разгар свирепого морского побоища на любовно разрисованном им картоне. Впрочем, игру он не отобрал.

Хах, бедный Кеннет! Это сейчас мы знаем, что агрессию (и прочие не совсем социально приемлемые порывы) лучше всего направлять в безопасные для окружающих сублимации и хобби, а не подавлять. Компьютерные игры, например, снижают уровень преступности. Отцу бы обрадоваться, но не хватило знаний.

И вот уже ближе к концу книги Иэн Бэнкс вкладывает в уста Кеннета свою важнейшую мысль.

Справедливость – это то, что зависит от нас. Это идея. Вселенная не может быть справедливой или несправедливой, она подчиняется законам математики, физики, химии, биохимии… В ней просто что-то случается, и нужно иметь разум, чтобы эти события воспринимать как справедливые или несправедливые.

А я-то как давно твержу, что справедливость - понятие и продукт человечества! Нам его и поддерживать, и обеспечивать! Больше некому!

Прентис снова вспоминает спор с отцом, и здесь уже сказано больше.

Кеннет Прентису-подростку:
– Приходит день, когда в твоем мозгу перестают действовать электричество, химия и прочее. Вот и все, ничего больше. И ты — история.
– Это пораженчество! Трусость и малодушие! Он отрицательно покачал головой.
– Нет. Малодушие – это по твоей части.– У отца слегка заплетался язык.– Ты слишком труслив, чтобы признать, какое все кругом большое, как велика Вселенная по сравнению с нами. В ее пространстве и времени мы – ничто. Индивидуально ты не способен смириться с тем, что мы – микроскопические пылинки, живущие лишь мгновение ока. Может, мы и идем к чему-то лучшему, но – никаких гарантий. Человек не способен поверить, что не он центр мироздания, вот в чем проблема. Вот откуда проистекают все эти трогательные сказочки про Боженьку, про загробное существование, про жизнь до рождения. Это просто трусость.

Ну чо. Зато честно.
Но кто я такая, чтобы осуждать тех, кому слишком страшно, кто не готов смотреть в глаза бездне? Для этого нужно взрастить в себе, накопить солидный запас прочности. Некоторые называют это взрослением.

И ещё любопытный случай от Рори из его отрочества. Он видел, что от его пения все телевизоры идут рябью. Но никто вокруг этого больше не видел. Оказалось, что это индивидуальная особенность его мозга: вибрации нарушали его зрение, но так, что пропадала только раскадрованная картинка.
Умница Бэнкс, это чудесная аллегория на когнитивные искажения человеческой психики!

–(...) А потом мы с мамой поехали в Глазго и там проходили по улице мимо витрины, сплошь заставленной теликами, ну, я и давай петь про себя, и все экраны словно спятили! А я и подумал: класс! Я ж теперь настоящий волшебник! И сила моя все крепнет.
(...)
– Значит, телики вовсе и не барахлили,– проговорил я, все еще ломая голову над дядиной загадкой.
– Точно,– подтвердил Рори.– Одна видимость – и то лишь для меня.

И почти сразу же Рори приводит пример из жизни, когда не знаешь, что правда, а ложь может оказаться во благо... Думаю, ещё одна очень важная мысль книги: учиться как можно лучше отличать доказанные факты от догадок и допущений.

Рори:
– Однажды кое-кто мне кое-что рассказал,– произнес он.– И при этом ему было по-настоящему больно. Он кое-что увидел и почувствовал себя преданным. Очень близкий человек причинил ему боль, и мне было жалко, по-настоящему жалко, и вряд ли его рана с тех пор успела зажить… Но иногда я думаю, что он спал перед тем, как это случилось, и после тоже уснул. Так, может, ему все только приснилось.

Обалдеть, мне удалось рассказать все это и не проспойлерить детективную составляющую о тайне пропажи Рори!

Там был один великолепный момент, когда читатель узнает уже достаточно фактов, чтобы предположить, что Рори мертв, но Кеннет в цитате выше утверждает, что считает его живым, но темнит, откуда это знает. Закрадывается нехорошее подозрение, подготовленное автором ещё в первой главе, что Кеннет всё же не чужд слабости допускать мистические мысли. Но разочаровалась ли я по итогу в Кеннете, я не скажу. Это слишком жирный спойлер.

Я полкниги мучилась: верить Кеннету или верить в Кеннета. И вас не буду лишать этого удовольствия.

Да и вообще, напомню, я осветила книгу однобоко: поделилась тем, что потешило моё самолюбие. Ведь когда маститый автор размышляет над теми же актуальными для атеистов вопросами, что и ты, когда приходит к примерно таким же ответам, когда компактно описывает взлелеянное тобой с помощью множества книг и популяризаторов науки непротиворечивое мировоззрение, это лестно.

Честно скажу, я не поняла, что хотел сказать Кеннет своим "Понял?" Хеймишу. Может, вы поймёте, когда будете читать. (Вы узнаете это место, его не пропустишь.)

Кроме детективной линии там есть и любовные отношения, и сексуальные сцены, и много красивых аллегорий, которые можно разгадывать и любоваться их красотой.

Например, Прентис в один момент сидит в одиночестве на заброшенном бетонном произведении искусства, созданном тем самым кузеном, погибшим на мотоцикле, и размышляет, что все его недавно погибшие родственники погибли по сути от бетона. А тут - единственное, что осталось от человека - это бетон.

Ну и всякое такое.

И вы можете трактовать, как вам нравится, зачем автор начал с того, что взорвалась бабушка. Ха! У меня только что возникла версия!

Не буду вам портить удовольствие, это надо читать.