5 И всех опьяняла весна

Очень хорошая книга. С разных углов зрения, с анализом и учетом времени написания и без него, так или иначе – очень хорошая книга. Да, можно считать, что это расширенная почти до фронтового масштаба Звезда , да, это опять про разведчиков, но тем не менее – это хорошая книга, в которой действуют живые, похожие на людей люди.

Казакевич начинает очень кинематографично – с яркого эпизода с баронской каретой, и вполне предсказуемо этот эпизод перекочевал без изменений в среднюю в остальном экранизацию (несмотря на крайне хороший актерский состав химия в кино не сложилась). Первые страницы кажется, что текст будет слишком лакированным, заставляя шевелиться сомнения и стереотипы – как же, книга конца 40-х, наверняка будут умолчания и политические вставки. Будут, будут, как же без них, Сталина будут славить последовательно и часто, но всего раза в два больше, чем в В окопах Сталинграда , так что оскомину это не набивает. Но оказалось, что Казакевич специально в первых эпизодах пытался передать эйфорию от вступления Красной Армии на территорию Германии, это именно ощущение бойцов и командиров, а не автора, который знает, что все будет не очень-то легко до самого конца.

А потом эйфория разлетается на осколки от соприкосновения с реальностью. Описание штурма Шнайдемюля показалось мне крайне похожим на то, что писал Исаев о штурме немецких фестунгов – и больше всего именно в описании маневренности немецкой обороны, тщательного перебрасывания самоходок и подготовленной пехоты на угрожаемые участки. Казакевич знал то, о чем писал, и на тактическом звене (чего стоит только упоминание о сборе тысяч фаустов и выпуске русскоязычных инструкций для них), и на стратегическом. После прорыва к Одеру в книге все идет как в реальности – угроза с правого фланга, поворот лицом к Балтике, только в апреле бросок к Берлину. Любопытно, что главные герои при этом не попадают в сам Берлин, их соединение охватывает его через Потсдам. Для броска на Берлин Казакевич использует симпатичную метафору из Шекспира, вспоминая про Бирнамский лес.

В классической советской манере говорить о типическом Казакевич населяет роман интересными людьми. Для разговора о женщинах на войне в романе есть наисимпатичнейшая главный хирург Таня и медсестра Глаша, генерал возит за собой дочку, которую вышестоящие начальники постоянно требуют отправить в тыл. Среди солдат есть мудрый парторг от сохи и боец с коммерческой жилкой, который пытается тянуть из Германии все, что плохо лежит. Есть те, кто воюет и пишет стихи, есть те, кто пришел в Германию мстить, потеряв всех своих в Ленинграде. Перед нами художественная проза, поэтому люди будут встречаться, конфликтовать, постоянно перемещаясь дальше на запад.

В романе много любви. Любви чистой и взаимной, любви расчетливой, с изменами, любви невозможной, маловероятной, но политической. Наши освобождают несметные количества подневольных работников (при этом автор не забывает про разницу в статусе славянских и западноевропейских работников в глазах немцев), и автор разрешает советскому капитану и голландской красавице-блондинке пару встреч и пару поцелуев, не дав, правда, никакого ответа о развязке истории.

В книге крайне много уместной политики. Как может не быть политики в книге о конце войны, когда на земле устанавливаются новые стандарты? Поэтому автор позволяет себе некоторое послезнание, метнув несколько шпилек в союзников по коалиции, но без нажима. Интереснее другое – весь эпизод, в котором наши встречают живую помещицу. Тут ценны все аспекты – от удивления до негодования, от попытки сразу все исправить, убрать доминирование, до какого-то энтомологического интереса со стороны молодых ребят из Красной Армии, которые такого чуда как крупный землевладелец и не видали никогда.

И время написания, и размах просят провести сравнение романа Казакевича со Знаменосцами Олеся Гончара. Тут есть даже некоторая языковая схожесть – роман Гончара, также отмеченный Сталинской премией, был написан на украинском, а Казакевич раньше писал на идиш (по поводу оригинального языка именно этого романа согласия у исследователей нет). Но проза Казакевича явно лучше, тут и динамика повествования, и образы героев, и большая зрелость очевидны.

Из менее прямолинейных сравнений в голову приходят Благоволительницы . Это, конечно же, текст из другой эпохи, но коллапс рейха дан авторами в схожем ключе, да и горящий Берлин кажется одной локацией в обоих текстах. Робкие попытки героев Казакевича строить новую жизнь для немцев на территории бывшего рейха заставляют вспоминать кино. Это, конечно же, и «Германия, год нулевой», и один из любимых моих военных фильмов – «Мне было 19» Конрада Вольфа, где наши, показанные через туннель реальности режиссёра из ГДР, начинают переход к новой нормальности в занятых городах. Это пограничное состояние многих интересовало, породив замечательные произведения, и Казакевич хорошо вписался в этот ряд.

Что будет с Лубенцовым и Таней? Встретит ли Чохов свою белокурую Маргарет? Все это за рамками той самой весны сорок пятого, ставшей таким притягательным образом в нашем (и не только в нашем) искусстве. Но недосказанность эта кажется обещающей, аналогом открытого финала, все еще будет. Для тех, кто дожил.