3.5 Пурпурфаргаде ансиктет, или Один миг правосудия за всю жизнь, полную несправедливостей

Я этого типа вижу насквозь настолько хорошо, что можно подумать, он мне передает всё мысленно. Всю свою жизнь он скитался, его прогоняли «хорошие парни» как только получали с него всю марихуану, весь гашиш, проигрывали ему последние деньги на «колесе фортуны». Всю свою жизнь он слышал от «хороших людей», что он грязный цыган. «Хорошие люди» имеют корни, а он — нет. Этот мужик наблюдал, как в тридцатых-сороковых годах ради шутки сжигались их шатры и кибитки. В них, возможно, сгорали детишки и немощные старики. Он видел, как на их дочерей нападали, насиловали их, потому что «хорошие люди» считают, что цыганки трахаются, как кролики, и лишний раз для них без разницы. Видел он и как их сыновей забивали до полусмерти. За что? Да за то, что папаши этих «хороших ребят» проиграли свои деньги на цыганских аттракционах. И всегда одно и то же: приходишь в город, «хорошие люди» получают то, чего хотят, и потом выгоняют тебя вон из города. Иногда позволят задержаться на неделю на ближайшей ферме, иногда месяц потерпят табор в поле возле шоссейной дороги. А потом, Халлек, непременно прозвучит удар хлыста. Какой-то преуспевающий юрист с тройным подбородком, с бульдожьей мордой, сбивает твою жену на улице. Ей семьдесят или семьдесят пять лет, она наполовину слепая, может, торопилась в табор, потому что приспичило по нужде. Старые кости легко ломаются, прямо как стекло. И вот ты ошиваешься вокруг, надеясь, что хоть на сей-то раз правосудие сработает. Один-единственный раз за всю жизнь.

Этот роман Стивен Кинг издал под псевдонимом Ричард Бахман — и именно после его публикации произошла чудеснейшая байка с разоблачением хитрого дяди, о которой интересно читать даже краткую сноску в «Википедии» (правда, не ясно, к чему было издавать потом «Регуляторов» и «Блейза» под тем же псевдонимом, но пусть уж будет как было). Сам «Худеющий», несмотря на небольшой объём, может показаться и затянутым, и в чём-то макулатурным, и нарочито неестественным касательно некоторых эпизодов. Что, впрочем, не отменяет потенциала замысла, раскрытого очень и очень неплохо, особенно во второй половине.

Мы можем быть жертвами сверхъестественного явления, но дело приходится иметь с человеческой натурой. Как офицер полиции — извини, бывший офицер — я давно убедился в том, что нет абсолютно правых и абсолютно неправых. Существует серый туманный переход от одного к другому, где-то темнее, где-то светлее.

«Король ужасов», на момент написания страдавший от повышенного холестерина и проходивший медицинские осмотры, начал своё произведение явно с потенцией излить то, что наболело, в итоге сатирически отобразив определённые социальные аспекты. Идеализированная картинка повседневности преуспевающего адвоката смахивает на рекламный ролик. Вот он просыпается в солнечное утро; вот берёт с порога газету, брошенную юнцом-почтальоном; вот идёт к окольцованной женщине на кухню, которую называет исключительно как «дорогая моя» в ответ на «мой дорогой»; вот плотно завтракает (обязательно перечислить содержимое тарелки); и всё у них хорошо — до омерзения, до тошнотворной приторности. Богачи — они такие. А богачи, избежавшие наказания за убийство — такие же, только… Только с подтекстом, подковыркой, червоточиной в череде безоблачных будней. И Кинг прекрасно вводит эту червоточину в сюжет чуть ли не анекдотического свойства — с вечно пытающимся похудеть Билли Халлеком; с его курящей как паровоз возлюбленной, ни с того ни с сего решившей дрочить ему в машине; с судьями, лапающими чужих жён; с копами, переживающими из-за прыщей; с бандитами, обожающими вкусно поесть; с накокаиненными докторами и прочим, прочим, прочим сбродом. Это ведь персонажи-шаржи, населяющие беззаботный зажиточный городок, и потому им всё нипочём, а любая проблема решается за счёт хороших связей, не говоря уже о деньгах — да плевать, о них и речи нет, потому что они просто есть. На всё. Всегда.

То, какими мы себя видим, гораздо в большей степени, чем мы полагаем, зависит от нашей концепции нормального телосложения.
Ничего утешительного в этой идее он не нашёл.
Моя самооценка зависит от того, насколько я воздействую на окружающий меня мир. Что же получается? Если мистер Т. ходит по улице, держа под мышкой труд Эйнштейна, от этого он выглядит важным человеком, учёным. Но разве в самом деле он становится от этого лучше?
Идеи Т. С. Элиота звучали в голове, как эхо далёкого воскресного колокола. Нет, я не это имел в виду. Не это.
То, как мы воспринимаем реальность, гораздо больше, чем мы полагаем, зависит от нашей оценки собственного телосложения.
Да, реальность, — пожалуй, ближе к истине. Когда видишь, как тебя стирают фунт за фунтом на нет, подобно тому, как стирают с чёрной доски сложное уравнение — строку за строкой, на твоё восприятие реальности это здорово влияет. Твоей личной реальности и всей в целом.

В такой абстракции обитает главный герой, жирный как телом, так и положением. Сброс лишних фунтов напоминает гонку, соревнование с самим собой (большинство глав знаменуют цифры на весах). И всё же ничто не должно рушить идиллию, при которой быть полным, как и финансово зажравшимся — вредно для здоровья, но не то чтобы стыдно. В конфронтацию ему встают цыгане, долгое время наличествующие сугубо эпизодически в качестве раздражителя. Чужаки воспринимаются Халлеком как люди, якобы не представляющие особой угрозы: потерянные, брошенные Богом отщепенцы, шугни их — и разбегутся (хотя мимолётная польза есть — от фокусов и гаданий до лоснящейся кожи девушки из фургона, впоследствии вспыхивающей в сознании как объект сексуального вожделения). Но по феерически идиотской причине случается наезд автомобиля — и что делает автор? Правильно: сталкивает два совершенно обособленных мира, растаптывая прибаутку хтоническим кошмаром.

Никто, похоже, не знает, как такие вещи начинаются. Бывает — сначала люди спорят, а потом обе стороны утрачивают истину, если она им мешает. Один убивает другого. В ответ — тоже одно убийство. Потом они убивают двоих, а мы в ответ — троих. Они взрывают аэропорт, а мы в ответ — школу. Кровь стекает в придорожные кюветы. Кровь в кюветах. Кровь...

Кошмар — основной повелитель данного бала. Увы, его насыщенность могла выйти более качественно прописанной, однако Кингу погружение в среду приоритетнее, чем акцент на жанровых «крючках», способных зацепить читателя. Так, Билли сопровождают не только размышления о случившемся (лишь отдалённо напоминающие муки совести… псевдомуки псевдосовести), но и сны, с каждым разом становящиеся чуть более изощрёнными, хотя и походящие на иллюстрации из детских комиксов-страшилок. Ужасы тут больше развлекают, нежели пугают: даже когда проклятие обретает множественный характер, новые пострадавшие мучаются недугами, над коими в силу их гротескности отъявленные циники только бы снисходительно посмеялись. Так почему кошмар всё-таки присутствует? В чём он проявляется? В постепенном, схематичном разрушении упомянутой идеализированной картинки, в смене жанра с «чёрной» комедии даже не на мистический триллер, а на серьёзную историю, затрагивающую важные темы — о неизбежности рока и неспособности принять свою судьбу. О последствиях ошибочных решений. О силе ненависти, убивающей всё доброе одним махом.

Мой прадедушка говорит, что проклятий нет, есть только зеркала, которые держишь перед душами мужчин и женщин.

До того, как расставить кровавые точки над тощими запятыми, писатель ловко водит нас за нос и скрупулёзно выстраивает некое подобие боди-хоррора, обнажающего боязнь смертельных болезней и телесных метаморфоз. Где-то в отдельных сценах проливается свет на различие между представителями двух разных культур и классов — бродячим древним народом и «белыми людьми из города». У одних — власть и достаток, зато оторванность от рода и племени плюс лицемерное отношение друг к другу и иным существам из хомо-фауны. У других, изгоняемых отовсюду — кочевой стиль жизни, зато удивительная сплочённость и магические познания. Самобытная в архаичности общинность против прогнившей в обывательском капитализме цивилизации. Но цыгане не спешат входить в повествование на равных правах: Уильям львиную долю рассказа зациклен на себе, сексе с женой, еде, собственном брюхе, удачных деловых сделках. И как же всё скоропостижно меняется, когда вместе с его калориями из книги уходит вся эта дурацкая анекдотичность, а проделки старого барона становятся незамедлительным триггером к действию. До жути простецкая, частично похабненькая присказка вдруг вырастает в одиссею поисков выхода, венчающуюся дьявольским пактом, когда виновник, в надежде спастись, бросается в пекло, а выбираясь оттуда, тянет в него остальных.

Легко обвинять, легко жаждать мщения. Но когда посмотришь на вещи прямо, то замечаешь, как каждое событие завязано на другом, и что иногда вещи случаются потому, что они случаются. Никто не хочет признавать, что это так, поскольку тогда мы не сможем ни на ком выместить собственную боль. Придётся искать другой путь, а все иные пути не столь просты и утешительны.

В кульминационной части «Худеющий» разгоняется не на шутку. Можно что угодно разглагольствовать о том, как долго и муторно Кинг ведёт аудиторию к ожидаемым событиям, однако в одном ему не откажешь: Стив отлично роднит публику даже с отвратительными персонажами. И почти никому не даёт чересчур снисходительной поблажки. Происходит достаточно всякой местечковой жестянки, прежде чем противостояние оборачивается финалом, от которого кровь стынет в жилах (если дилеммы человеческой души тревожат вас сильнее, чем картонные монстры). Здесь отъявленный убийца может предстать преданным товарищем; дряхлый маг — стойким солдатиком; отчаянно сопереживающая супруга — предательницей; предательство — благими намерениями, а благие намерения — адом непонимания, ведущего к краху целой семьи. Здесь всё не то, чем кажется.

— Есть ещё одна вещь, в которую я верю, Уильям. Я верю в то, что вижу. Вот почему я относительно богатый человек. И вот почему я ещё жив... Большинство людей не верят в то, что видят своими глазами.
— Не верят?
— Нет, представь себе. Не верят, пока увиденное не совпадёт с тем, во что они верят.

Развязка безумно символична и наполнена коллекцией запоминающихся образов вкупе с точными деталями. Кинг мастерски справляется с правилом «страха за закрытой дверью», а также сплетает реальность, видения и мыслительные конструкции в одну колею, следующую куда-то в адскую бездну принятия зла. Ради этого стоит продраться через кажущиеся неуместными или избыточными груды реплик из сторонних диалогов, не слишком относящихся к сути заложенной задачи; бравады производимых между делом лишних телодвижений, достойных сокращения в одну фразу; пространные описания того, чем отличаются прибрежные территории штата Мэн друг от друга. Господи, да имейте терпение, что ли. Тут такое в конце, что либо отравитесь, либо подавитесь, либо схомячите с нехилым, судорожным, грязным удовольствием, как самый ядовито-сладкий кусок пирога на свете.

Людская изобретательность имеет пределы. В конце концов начинаем повторяться. А потом зацикливаемся на старине.

Несмотря на очевидные недостатки, перед нами — классический, старый-добрый Стивен Кинг (Ричард Бахман), и даже если он сделает вам по-настоящему больно (а разве не этого мы ищем порой в литературе?) преимущественно на последних страницах, до того поскребя по сусекам, подобную боль вы наверняка запомните. Да, это не лучший роман. Далеко не лучший. Но, чёрт подери, пусть не всем сердцем, а я его люблю. Похоже, люблю.

Мир, в общем-то, куча дерьма. Но он может быть очень красивым.