4 Голый король

Читать автобиографию Владимира Набокова было сложно. Но об этом немного позже. Начну с признания, что до сих пор я не читала ни одного его произведения, а только слышала о них самые противоречивые отзывы. Самым явным, что меня впечатлило в его мемуарах, стал его слог и стиль. Вряд ли это будет откровением для тех, кто читал Набокова. Однако для тех, кто впервые открыл книгу, написанную его рукой, будет неожиданным открытием его литературный талант, его умение «очеловечить природу, придать предметам человеческие черты, и обесчеловечить человека».
Писатель происходил из старого дворянского рода Набоковых. Сам он приписывает начало своего рода по мужской линии некоему татарскому князю Набоку, но документальных свидетельств тому нет. Все ближайшие родственники Набокова были людьми с положением: бабушка по отцу – баронесса Корф из древнего немецкого рода, дед по матери – золотопромышленник Василий Рукавишников, дед по отцу – министр юстиции Дмитрий Набоков, отец Набокова – известный общественный деятель. У семьи даже имелся свой собственный герб.
Писатель на страницах своей книги расскажет о причастности своей семьи к знаменательным эпохальным событиям.
Так, к примеру, предки Владимира Набокова имеют косвенное отношение к историческому событию 1791 года, произошедшему во Франции во время Французской революции. Вышеупомянутая баронесса Корф одолжила паспорт и дорожную карету для бегства королевской семьи Людовика XVI в Варенн. А дядя Набокова (брат его отца) – Константин Дмитриевич должен был отплыть на том самом «Титанике», который впоследствии столкнулся с айсбергом, но, по счастливой случайности, возвратил билет. Ему (дяде) несколько позже предстояло принять участие в подписании Портсмутского мира. Эту сцену с участием своего дяди Набоков в 1940 году увидел запечатленной на фресковой стене в вестибюле музея Американского естествоведения в Нью-Йорке.
Набоков много пишет о своем детстве, родовом имении, о быте семьи, о многочисленных гувернантках и гувернерах, оказавших на него влияние, о юности, когда его начали волновать девушки, но главной страстью Набокова были… бабочки. Он был увлечен энтомологией до такой степени, что даже открыл один из видов бабочек, обитавших в Юте в 1943 году. Этот вид был назван в его честь. Любовь к бабочкам заслужила целую отдельную главу в автобиографии Набокова.
Советская революция разделила жизнь Набокова и его семьи на «до» и «после». Они бежали в Крым, а оттуда в Англию, где Набоков учился в Кембриджском университете. В этом начавшемся изгнании в писателе начинает зарождаться тоска по России, по утраченному миру. Лучше всего описать чувства Набокова его же словами:

«Я был в состоянии человека, который, только что потеряв нетребовательную, нежно к нему относившуюся старую родственницу, вдруг понимает, что из-за какой-то лености души, усыпленной дурманом житейского, он как-то никогда не удосужился узнать покойную по-настоящему и никогда не высказал своей, тогда малоосознанной, любви, которую теперь уже ничем нельзя было разрешить и облегчить».

Казалось бы, такое длинное и сложное предложение с кучей оборотов должно бы читателя запутать, сбить с мысли. Но у Набокова этого не происходит. Между мной и талантливым писателем лежит почти целый век. Но мы по-прежнему говорим на одном языке. Сегодня его читаю не только я, но и мои ровесники и следующее поколение. Его книги продаются в современных крупных книжных магазинах. В чем его успех? Думаю, я не смогу ответить на этот вопрос, не ознакомившись с его самыми удачными работами. Тут стоит упомянуть, что в составе моей версии книги «Другие берега» помимо самой автобиографии содержится еще приложение «В поисках Набокова», которое написала французская писательница русского происхождения Зинаида Шаховская, которая была современницей Набокова и была знакома с писателем лично. Она выделяет три самых главных произведения у Набокова: «Защита Лужина», «Дар» и «Приглашение на казнь».

«Собственно говоря, в этих трёх книгах уже заключается весь Набоков, весь его талант, весь его блеск, вся его виртуозность и все его тайные мысли, весь он сам».

Зинаида Шаховская в своих воспоминаниях опирается на свои 64 письма от Набокова, которые он написал лично ей, а также на копии его писем к другим людям, знавшим его в России и в эмиграции.
Все его книги так или иначе пронизаны темой бегства, одиночества и тоской. Да сами строки автобиографии пропитаны печалью.

«Ощущение предельной беззаботности, благоденствия, густого летнего тепла затопляет память и образует такую сверкающую действительность, что по сравнению с нею паркерово перо в моей руке и самая рука с глянцем на уже веснушчатой коже кажутся мне довольно аляповатым обманом. Зеркало насыщено июльским днем. Лиственная тень играет по белой с голубыми мельницами печке. Влетевший шмель, как шар на резинке, ударяется во все лепные углы потолка и удачно отскакивает обратно в окно. Всё так, как должно быть, ничто никогда не изменится, никто никогда не умрёт».

Меня это тронуло. Эта жизнь, описанная так детально и реалистично, так знакома. Потрясающе.
Однажды, будучи в Европе, Набоков купил на книжном рынке подержанный толковый словарь Даля в четырех томах. Он читал по несколько страниц каждый вечер, пополняя словарный запас и насыщая свою речь новыми оборотами. Его слова приобретали изящество и отточенность. В итоге обычные словосочетания приобретают новую окраску в его словах. Я бегло выбрала несколько словосочетаний из его автобиографии, которые могут служить тому примером: уютное покашливание (в поезде), сеньорита сомнительного звания (о проститутке), ртутный блеск луж, приторная похвала, человечнейший человек, маленькая морская звезда (о ладошке младенца).
Владимир Набоков был не только талантливым писателем, но и спортсменом; он увлекался футболом и шахматами. Причем шахматы его увлекали в первую очередь как логическая загадка, требующая решения. Ему нравилось составлять шахматные задачи.

«Дело в том, что соревнование в шахматных задачах происходит не между белыми и черными, а между составителем и воображаемым разгадчиком (подобно тому, как в произведениях писательского искусства настоящая борьба ведется не между героями романа, а между романистом и читателем), а потому значительная часть ценности задачи зависит от числа и качества «иллюзорных решений», - всяких обманчиво сильных первых ходов, ложных следов и других подвохов, хитро и любовно приготовленных автором, чтобы поддельной нитью лже-Ариадны опутать вошедшего в лабиринт».

Понимаете, какой подход к делу?
Шаховская вспоминает Набокова с теплотой и уважением, порой даже с восхищением. Она пишет о европейских литературных вечерах, куда Набокова приглашали читать его книги. Он в совершенстве владел французским, и даже в русской версии его автобиографии частенько проскакивают французские выражения. Писательница вспоминает тяжелое положение семьи Набокова. Сложности касались не только финансового достатка, но и религиозных моментов, - жена писателя была еврейкой, а в Европе того времени зарождался антисемитизм. Тем не менее, сложные времена не мешают Шаховской и Набокову состоять в активной переписке и обмениваться критикой в адрес произведений друг друга. По её словам, Набоков производил на людей неоднозначное впечатление. Одни находили его приятнейшим интеллигентом, остроумным рассказчиком и интересным собеседником, другие напротив, считали писателя высокомерным, закрытым и сложным человеком. Такая «двуличность» выдает в нем ранимого интроверта, который тщательно оберегает свои личные границы от посягательств извне, но, одновременно, и «душу компании» среди круга «своих людей».
Владимир Набоков и Иван Бунин были знакомы лично. Между ними прослеживается дух соперничества на литературном поле. Тем не менее, заслуженный уже в то время писатель Бунин даёт высокую оценку работам молодого Набокова. Об этом пишет и сам Набоков, и затем подтверждает Шаховская.
Воспоминания Зинаиды Шаховской заканчиваются в тот момент, когда Набоков с семьей в поисках лучшей доли отбывает в США в 1940 году. После этого отношения их терпят разлад, во многом «благодаря стараниям» жены писателя. Сам же Набоков как будто ставит точку в «отношениях» с Европой, убегая всё дальше от России, и признаваясь:

«Кроме скуки и отвращения, Европа не возбуждала во мне ничего».

Есть замечательная фраза, посыл которой подходит Набокову, как девиз всей его жизни. Но я прошу обратить внимание не на её формулировку, а на сам контекст: «можно вывезти человека из деревни, а вот деревню из человека не вывести никогда». Она, конечно, очень грубо сказана, но сам посыл ясен. И, применительно к Набокову, которого «вырвали» из его сладкого беспечного детства и юности, а затем «поместили» в чужую «взрослую» среду, она подходит как нельзя лучше. Он всю жизнь пытается освободиться от воспоминаний о той, «его» России, которая навсегда изменилась, и ему больше нет в ней места. Он думает о возможности возвращения со страхом, что «узор памяти мог бы не сойтись с узором вновь увиденного». Эти переживания побуждают его к постоянному «бегству» и находят отражение абсолютно в каждом его произведении. В своём изгнании он эмоционально одинок и потерян, как голый король на шахматной доске.
В заключение своей рецензии я хочу предупредить читателей о спойлерах. Если Вы будете читать «Другие берега» с приложением Шаховской «В поисках Набокова», то будьте готовы узнать о сюжете многих его книг, так как анализ его произведений и их героев занимает подавляющее большинство страниц в её книге.
«Другие берега» читаются сложно, местами затянуто, а иногда мысли автора уходят и вовсе не туда, но надо понимать, что это прежде всего автобиография, а не бестселлер для «рядового читателя».