4

На этом лице горели безумные глаза. Я не страшусь банальности выражения и повторяю: горели безумные глаза. Иначе я не умею определить тот взгляд, с которым встретился.
В нем отражалась душа больная, измученная страхом и ненавистью, несчастная и погибшая.

Неделя чтений, начиная от холодного утра на ветру в компании кота и заканчивая теплым вчерашним днем. "Цвингер" что твой Умберто Эко, которому Елена Костюкович кум и прочая родня от перевода. Решение "я прочту это за один присест" не отработает, потому что стиль повествования молодец, да и не мог не претерпеть влияния все того же итальянца. Мерещится еще что-то от Людмилы Улицкой, но я могу и ошибаться, потому как читала ее решительно мало. Со стилем придется сесть за стол переговоров, не дождешься тут АБВГД, так что сразу стоит заключить пакт о ненападении. Ну а как свыкнется и понравится, вот тут и разворачивается перед читателем весь калейдоскоп тем и вопросов, которые сумел вместить в себя этот довольно увесистый роман. Словно вокруг меня хоровод снежинок, каждая о своем, как осколок зеркала, уследить бы за всеми.

1. Прошлое. Аннотация не врет от слова вообще, главный герой сего эпоса, Виктор Зиман, решительно "болен" прошлым, воспоминаниями и памятью, но не своей. А если и о себе, то в таких мелких масштабах, что можно было бы проглядеть, да финал книги не позволил. Прошлое всех мастей и вариаций укутывает почти каждую строку "Цвингера", окуная читателя в беседу призраков эпох, интриг и тайн, заставляет задуматься об аксиоме, что по-разному можно истолковать прошлое, если у тебя на руках дефицит информации и тайны в шкафу. Как когда пытаешься упорно собрать паззл, но вот не получается, что ты будешь делать, а ты и не подозреваешь, что один кусочек утерян, это-то и мешает. Весь этот клубок ниточек прошлого, завязанных на событиях настоящего, сводит на "нет" практически любой интерес к Зиману как главному герою, настолько мелким и бестолковым кажется он при прочтении на фоне всех описываемых и вспоминаемых событий. Зиман раздражает, Зиман кажется пустым и мелочным, как сам по себе со своими бывшими усами, так и с учетом окружения из дам, по которым он ноет, чуть ли не плачет и вообще слишком на них зациклен. Если бы не тема семьи, так до передоза. Все эти его Наталии, охи-вздохи, переживания и нытье я бы вырезала, мужичка этого, подражая слогу романа, делетнула и в корзину без права аппойнтментов, но кто меня спрашивает.

2. История семьи. Настолько меня сперва смущали персонажи "здесь и сейчас", что в лучших традициях сказок я, как говорится, налево пошла. И утонула в другом аспекте романа. Воспоминания и память прошлого существуют в "Цвингере" не на пустом месте и не просто так. Практически все они - дела семейные давно ушедших дней, трагедии и тайны старого комода. Улыбка бабушки и непростая история деда, закоулки памяти семейства, которому, казалось, суждено было пережить все виды мучений и испытаний, будь то расстрелы или слежка свыше. Участвующие в семейной постановке персонажи получились у Елены Костюкович на «отлично» (роман частично автобиографичен и, что называется, про свою семью), так что Виктору Зиману опять не удается получить в руки знамя передовика. Потому что кроме него здесь столько и о многом, может местами слишком зациклено и необъективно, но сильно и ярко. Для определения степени объективности и ответов на вопрос "А правда ли?" мне решительно не хватает знания матчасти послевоенных и далее времен, надо как-нибудь наверстать. Призраки Хрущева, Высоцкого, КГБ, фестивали и антисемитизм – увы, далека я от них. Серьезное недоверие вызвал пласт про "тяжелая участь славян там", но тут я отмахнулась и забыла.

"Цвингер" - роман о семье и ее истории вне отрыва от истории эпохи и страны, со всеми ее захолустьями, репрессиями, переменами и злыми волками. Погибшие и воскресшие, призраки и лица, обрывки дневников и личных дел. Роман-напоминание лично мне о том, как мало я знаю из истории собственной семьи. Как-то не принято у нас ворошить прошлое, а те, кто мог бы охотно рассказать, уже ушли за Грань. С детства меня интересовало, кто мы и откуда, связаны ли как-то действительно с тем самым Саввой (хотя очень вряд ли, сейчас я это понимаю), да и хотелось копнуть глубже вплоть до основателей рода. Но не сложилось. Поэтому то или иное о людях былых всплывает у нас почти случайно. Например, год назад брат сложил два и двадцать и нашел статью на Вики - так мы с ним узнали, что у нашего прадеда, погибшего в 1945 году, был брат, а мы и не в курсе. Я молчу по поводу мест работы моей мамы и иных недалеких от нынешнего времени фактов, мне не совсем известных. Так что не детям, так племянникам, я решительно настроена рассказывать в будущем баек, да побольше, чтобы они знали хотя бы то, что знала я.

3. Грезы и сны наяву. Или как тема фашизма ходит за мной по пятам. Приличный кусок пространства романа отдан не только послевоенщине и СССР, но и той самой кровавой и ужасной, оконченной в 1945 году. Здесь и охота за сокровищами, и пули расстрелов, и слезы беглецов, воспоминания с той стороны и пленные, кровь на глазах и загранотряды, песчинки жестокости и туман милосердия. Напоминания о том, как двулика бывает история и как необходимо помнить, узнавать и снова помнить, потому что история не терпит тех, кто не учится на ее ошибках. А еще здесь слезы полотен, погибших, сожженных, пепел умерщвленных произведений искусства, трупы исторических ценностей. Потому что кто-то отдал приказ, что такое искусство должно быть уничтожено. Почти на уровне личной ненависти мне хочется предъявить тем лицам счет не только за жизни, но и за умершие реликвии истории, искусства, творчества.

*Пометка самой себе: Бабий Яр прочесть обязательно.

Что до грез и снов наяву, то это то самое, мистическое и не совсем рациональное сегодня, за которое при всех "но" стоит поблагодарить Виктора Зимана. От усталости, перегруза фактами и личных переживаний, подчас связанных с лихой почти-детективной линией романа, ему видится, ему слышится и кажется. Открытия и признания материализуются в почти осязаемые беседы мертвецов с фальшивыми улыбками, призывы с той стороны Грани, подсказки о подсказках и холодные видения. Тут же происходит смещение настроения чтения с тишины на обострение.

4. Про ярмарку. "Цвингер" не был бы "Цвингером" без погружения в дело издательское, курьезное, с его усталостью, перебежчиками, богатыми, которые не плачут, и тайнами мадридского двора. Стенды и рубашки, наглые клиенты и шантаж, погони за сокровищами и несостыковки, на которых базируются страшное и смешное сквозь слезы. Тот еще Вавилон. Шпионские игры и преображения покойников немного смущают, как интригой, так и постановкой вопроса в целом, но здесь мне фундамент вопроса неведом. Поэтому пришлось пожать плечами на немой вопрос воображения, мол, играем или нет. Пусть так, от этого роман не проигрывает.

Сложное переплетение осколков эпох, семейных дел и настоящего, «Цвингер» крут своей композицией, которая умещает в себе и несколько дней "сейчас", и десятки лет "до". Несмотря на все препоны со стороны стиля, поведения главного действующего лица и его мании по части женщин-супергероев, мою невозможность точно сказать, было или не было, роман Елены Костюкович оставляет в пост-прочтении впечатление формата от "понравилось" до "ох, понравилось!". Для меня лично - за счет темы семьи и прошлого, для кого-то - за счет чего-то иного. Дрезден и живопись, дружба и предатели, кровь и слезы, надежда и тайны, улыбки и неожиданное. Ищите себя, ищите в семье, верьте, что найдете ответы на свои вопросы. Цените историю семьи и поступки семейных во имя и выше. Не то чтобы мое чтение, но определенно сильный роман. Главное не выпивать залпом и в суете, а то кисло будет, и ягода в горле застрянет.