5 Любимцу ль Фебову за призраком гоняться?

Повесть "Марьина роща" входит в мою книжку "Русская историческая повесть. Том 1" (1988), но, вообще, из исторического там одна строчка: кое-какой герой убил "на соборище народном одного из знаменитейших посадников новогородских": "Марьиной роще" в сборнике предшествуют карамзинские "Наталья, боярская дочь" и "Марфа-посадница, или Покорение Новагорода", они обе куда историчнее, особенно "Марфа".

Так что "Марьина роща" — просто сентиментализм. И влияние Карамзина, конечно, есть; главным образом влияние "Бедной Лизы". Самое заметное это то что "Лиза" тоже начинается с подробных описаний природы с чёткой географической привязанностью; и как Карамзин эстетизирует в своей повести Симонов монастырь, так Жуковский предлагает свой вариант происхождения названия "Марьина роща" (историчности, правда, никакой нет).

Главный герой в повести — певец Услад; Жуковский даёт его таланту замечательное описание, с очень конкретным, и оттого замечательным, образом в конце:

Природа наградила его прекрасною душою, прекрасным лицом и дарованием слагать прекрасные песни. Часто, простертый на берегу светлой Москвы и смотря на ее серебряные волны, провожал он вечернюю зарю звонким своим рожком. Приятные звуки раздавались но берегам и повторяемы были отголосками сенистой рощи. Молодые сельские девушки любили слушать Услада, когда он простыми стихами прославлял весну, спокойствие земледельческих хижин, свободу поднебесных ласточек, нежность дубравных горлиц или изображал приятность маткиной-душки, которой запах сравнивал он с милою душою чадолюбивой матери.

(такое изображение певца, пожалуй, довольно характерно для начала 19-го века — повесть написана в 1808-м — и, пожалуй, восходит такой тип певца во многом к Карамзину, например в его стихотворении "Поэзия":

Природу возлюбив, Природу рассмотрев
И вникнув в круг времен, в тончайшие их тени,
Нам Томсон возгласил Природы красоту,
Приятности времен. Натуры сын любезный,
О Томсон! ввек тебя я буду прославлять!
Ты выучил меня Природой наслаждаться
И в мрачности лесов хвалить творца ее!

Даже странно, что Карамзин, похоже, никак не отразил певцов/поэтов в своей прозе: разве что я что-то не знаю)

Услад всеми любим, но особенно — девушкой Марией; герои счастливы вместе: но вот Усладу нужно временно уехать, и кое-что пойдёт не по плану.

Я уже отметил выше один хороший образ: их в повести много, и Жуковский старается делать их запоминающимися и красивыми; Карамзин в этом деле попроще. Вот ещё в "Марьиной роще":

Ах! с той минуты я перестал владеть своею душою; с той минуты единственное мое счастие быть с тобою или о тебе думать. Тобою прекрасный божий мир сделался для меня еще прекраснее. Во всем, что радует мою душу, нахожу я твой милый образ. Твой голос усладительнее для меня воркования иволги, когда внимаю ему при блеске заходящего солнца; походка твоя легче игривого весеннего ветерка, когда он пролетает над поверхностию спокойной Москвы-реки или колышет нежную травку. Чувствуя в роще запах ночной красавицы, я думаю: он так же приятен, как сладостное дыхание моей Марии. Светит ли полная луна сквозь частую рощу, я погружаюсь в задумчивость: мне кажется, что в светлом ее мерцании летает надо мною твой образ, что я окружен твоим невидимым присутствием.

(ср. с письмом Платонова к Марии Кашинцевой, тогда ещё не-жене: "Я теперь не могу равнодушно смотреть, как стоит дерево, как идет дождь. Через вас я люблю всё больше и больше мир, звезды приводят меня в трепет". Но Платонову в образности, конечно, проиграет и Карамзин, и Жуковский: всё-таки сто лет прошло не зря)

И таких "положи меня как печать на сердце твоё" в повести довольно много.

Я упомянул о влиянии Карамзина в конкретизации места действия (а в "Бедной Лизе" это ведь было именно что новаторством), но можно заметить влияние и в мелочах. Так, отрывок из Жуковского:

Ах! кто бы это подумал, добрая Мария? Но для чего же обвинять ее доброе сердце? Оно никогда не изменяло Усладу. Ты обманывалась, Мария, когда уверяла себя, что более не любишь своего друга. Скоро исчезнет твое ослепление; скоро опять воскреснет в душе твоей прежнее чувство любви, к которому ты привыкла, которым была так счастлива... что будешь тогда, невинная, обманутая, несчастная Мария?

Напоминает карамзинское:

Ах, Лиза, Лиза! Где ангел-хранитель твой? Где — твоя невинность?

И его же:

Безрассудный молодой человек! Знаешь ли ты свое сердце? Всегда ли можешь отвечать за свои движения? Всегда ли рассудок есть царь чувств твоих?

("Бедная Лиза" написана в 1792-м, а "Марьина роща" в 1808-м: между этими повестями ещё приличное количество разных сентиментальных повестей; как-то долго тогдашним читателям и писателям надоедали такие приёмы)

Карамзин с помощью тире передаёт эмоции и движение:

Она бросилась в его объятия — и в сей час надлежало погибнуть непорочности! — Эраст чувствовал необыкновенное волнение в крови своей — никогда Лиза не казалась ему столь прелестною — никогда ласки ее не трогали его так сильно — никогда ее поцелуи не были столь пламенны — она ничего не знала, ничего не подозревала, ничего побоялась — мрак вечера питал желания — ни одной звездочки не сияло на небе — никакой луч не мог осветить заблуждения. — Эраст чувствует в себе трепет — Лиза также, не зная отчего — не зная, что с нею делается...

И Жуковский с помощью пунктуации усиляет передаваемые эмоции, вот здесь многоточия:

Вдруг послышался ему близкий шорох... кто-то бежал... сухие листья хрустели под ногами... шорох приблизился... Услад прячется в кусты... видит женщину... луна осветила ее лицо... Певец узнает добродушную Ольгу, любимую подругу Марии... бросается к ней навстречу... Ольга закричала, закрыла обеими руками лицо...

А вот тоже тире:

Мы стояли тогда на самом том месте, где волны образуют мелкий залив; разливаясь по светлым камешкам, с тихим плесканием — одна волна прикатилась почти к самым ногам Марии — рассыпалась — что-то оставила на песке — я наклоняюсь — вижу пучок увядших ландышей, перевязанных волосами, — подымаю его, показываю Марии

В этих примерах, кстати, идёт ещё и переключение на настоящее время (но во втором это менее необычно, там прямая речь): по-моему, вышло здорово.

В целом, Жуковский по языку заходит дальше Карамзина: хотя у него, конечно, меньше новаторства. Но есть и к чему придраться; некоторые моменты довольно многословны, особенно когда герой слушает чужой пересказ прошедших события.

У Жуковского помимо этой повести художественной прозы мало: ещё только сказка "Три пояса", неоконченная повесть "Вадим Новгородский", и небольшие "Три сестры. Видение Минваны" и "Печальное происшествие, случившееся в начале 1809-го года" — остальное переводы.

(а в этой повести есть ещё и призрак)