4

На первом этаже громко хлопнула дверь. Глухой удар окончательно стряхнул с моей головы пыльный полудрём и выбил пробки из ушей. Ушные раковины тут же залились болтовнёй с того же первого этажа. Дачные дома настолько тихие, что любой шум становится несанкционированным вмешательством в их древесную сонную жизнь. Кажется, если их заполняет шумный народ, эти дома всё равно скапливают всё своё безмолвие, прячут его в чулан, и бьётся там этот комок как сердце, поддерживая жизнь перепуганного домишки. В этом сердце спал я, в позе эмбриона, и потому, вместе с домом ужасался взрывам шума, а может, всё дело было в похмелье...
Поняв, что заснуть уже не получится, начинаю одеваться под скрип собственного тела, слышный только мне. Брякаю ногами по шершавым ступенькам, всё дальше заплывая в океан, терроризируемый шумовым штормом. На злосчастном первом этаже за столом расположились все, с кем я встречал этот год. Я проснулся последним. Лица знакомых и друзей выглядели более адаптированно к серому посленовогоднему утру, нежели моя рожа. Шло четвёртое января и шло оно неважно: весь алкоголь закончился. И надо бы ехать уже по домам, но никак не хочется и не можется в такое утро. Надобно выпить сегодня по чуть-чуть, а завтра с новыми силами и свежими головами мчаться домой. Завтра ведь всегда выглядит более радужно, и это не зависит от того: оптимист ты или же наоборот.

Решил идти до магазина, всё равно за пустым столом сидеть не хотелось. Собрав деньги и получив указания как добраться до ближайшего магазина, отправился на выполнение важного для нас всех задания. Выйдя на воздух, объявил своему телу десятиминутное проветривание – процедуру, необходимую мне после алкогольной интоксикации. Курить в это время строжайше запрещается! Смотря в основном под ноги, доковылял до автобусной остановки, которая была оживлена мужичком, бодро патрулирующим этот маленький асфальтовый клочок, вырезанный посреди травяной обочины. Я лишний раз в сердцах выругался на то, что обочина до сих пор травяная, а не заснеженная.
Я впервые встречаю новый год без снега, впервые встречаю новый год не с семьёй, но с друзьями. Такое решение было принято мною намеренно. Казалось бы, новый год – семейный праздник. Но отмечать его с семьёй я больше не хочу, потому как я не чувствую общности, но чувствую ещё большее одиночество. А с друзьями оно по-другому, и не думаешь совсем об этом.
Запрыгнув на поребрик, словно кот на шкаф (только далось мне это много труднее), отошёл подальше от мужика и закурил. Сейчас приходится соблюдать всё больше мер предосторожности. Появляются законы о защите чувств верующих, и у верующих тут же появляются чувства. При чём, никто не запрещает этим верующим вести себя так, чтобы их хотелось обидеть…Вот такие вот странности происходят: стоит закону появиться и у тебя возникает ещё один шанс стать непотребным обществу. Любой честный обыватель тут же ткнёт в тебя этим самым новым законом. Иногда мне кажется, что это такое замещение по Фрейду: ты не можешь отучить чиновников разворовывать бюджет, зато можешь пожурить обнаглевшего водилу за парковку на тротуаре. Для самых недовольных есть даже наклейки.
Курю и кошусь, смотрю, чтобы дымок не летел всё время в сторону мужичка. В отличие от меня, он совсем не аморфен, а приплясывает, подёргивает ногами и, кажется, что-то напевает себе под нос. На его носу покачиваются очки в самой обычной оправе, лицо румянится, не смотря на плюсовую температуру, а глаза постреливают. Чаще всего их мишенью становлюсь я, но не моя сигарета, что уже разряжает обстановку. Всё же докуриваю в стороне и, не найдя урны, бросаю окурок на асфальт, зачем-то притаптывая его. Наверно из вежливости.
Перетаскиваю себя к центру остановки. Мужичок, кивнув, делает несколько шагов мне навстречу, словно встречал на вокзале кого-то из знакомых и вот, наконец разглядел их в толпе.
- Ну что, - спрашивает он – снега нам не видать похоже?
- Не знаю. А как насчёт автобуса, давно ждёте?
- Минут десять уже как. Приехать должен, да всё опаздывает.
Признаться, я всегда понимал водителей, которые не приезжают по расписанию, но всегда сердито смотрю в расписание, иногда даже несколько раз подряд. Как-будто хочу сказать тому, кто должен за мной приехать: «Моё терпение скоро лопнет!». Тот, кто придумал расписание, просчитал дорогу до минуты? В течение всего дня? Ну уж нет, я – водитель! А если я где-то в пробку встану, или ехать буду помедленней? Или я уже должен и на газ давить, когда вы захотите, и скорости переключать? Я здесь хозяин! И без этого клочка собственности будет трудно, нам всем будет трудно. Чувство, что кто-то обошёлся с нами несправедливо, посещает нас довольно часто, и каждому нужна своя фига, символ независимости, который можно было бы гордо предъявить обидчику. Вот такое вот право быть обиженным…

Если не надоело читать - жми

При людях я ненавижу ворчать, выражать своё недовольство окружающими меня вещами. В таких случаях мне либо начинает казаться что я один - урод в обществе порядочных людей, либо что я стадная овца, приобщившаяся к общей массе. Грубость – плохой тон. Но лишь в сфере всеобщих интересов и мучений: очередь длинная, или долгое ожидание автобуса. Стой и терпи. Все терпят, никто не обязан слушать твои нюни, тем более что смешно смотреть, как ты ворчишь в пустоту. Другое же дело с личными интересами. В спорах о чём-то связанном со мной, я могу с лёгкостью нахамить собеседнику и даже полезть драться.
- Александр – тут же следует комментарий к протянутой руке.
- Slow_reader –откликаюсь я рукопожатием.
- Читаете много?
- Вряд ли. Чтобы много читать, нужно быть достаточно одиноким. Я, признаться, иногда смотрю на свою книжную полку и думаю: то ли я собрался бездетным холостяком помирать, то ли не прочту я всего этого. Вы, кстати, с кем встречали, много друзей собралось?
- Жена и дочь – вот и все друзья.
Только после этого я обращаю внимание на кольцо на пальце и на возраст собеседника. Ну какие, к чёрту, друзья? Все его друзья – люди приличные. Отмечают дома с семьями. Про таких возвышенно говорят: «Интеллигенция».
- Наверно Вы теперь тут на все каникулы? – пытаюсь реабилитироваться я.
-Точно. Дочери только девятого в школу. А мне и в радость. Люблю дачу свою, вообще дачный человек. Поработать, а вечером расслабиться, подумать, посидеть – это про меня. Я бы и сейчас никуда не уезжал, да коллега вызвонил с работы. Надо домой заехать, отдать ему материалы кое-какие. Вот человек, четвёртое число, а он уже работает. Докторская всё покоя не даёт. Интересно, куда время будет тратить, когда защитится.
- Вы академик?
- Доктор исторических.
«Историки в глубине души своей – несчастные люди. Они обременены любовью к ушедшим временам.» - мрачно подумал я.
- Ну а конкретнее – продолжил он – специализируюсь на Японии. Моя фамилия Мещеряков, может слышали?
- Я из японистов только Акунина знаю…
- Акунин – тоже хорошо. Я сейчас поищу, может в портфеле завалялся экземпляр, у меня недавно книга вышла. Хочу вручить Вам. Вы, не обессудьте, но выглядите Вы неважно, до сих пор гуляете?
- Да. А что, сильно заметно?
- Да как Вам сказать…У нас все выглядят неважно. У меня сосед был, на год посадили его. Так он когда вышел, так похорошел – без горькой-то. Я вот подумал тогда, что каждому русскому такой год нужен. А вот и экземплярчик нашёлся, дарю!
Я взял в руки тоненькую брошюрку, почему-то изданную в твёрдом переплёте. Беззащитный тоненький текст был борзо зажат обложкой, которая была толще.
- Тираж 1000 экземпляров – гордо рапортовал академик.
Он продолжал посыпать меня историями, словно снегом. В его россказнях было много обывальщины, много обиды и юмора и даже (!!!) матерные слова. Я слушал его и клялся себе в том, что никогда не заимею собственную дачу. Это же какой-то личный диспансер, место, в котором никто не вправе упрекнуть тебя за собственное безумие, а ты и рад. Трудно было отнестись иначе к тем жизненным наблюдениям, которые профессор подмечал у себя на даче.

Когда на кончике дорожной полосы замаячило жёлтое пятно автобуса, я почувствовал облегчение. Истории случайного попутчика умотали меня, вогнав в лёгкую депрессию моё, и без того покарёженное, сознание. Салон автобуса охладил его ораторский пыл и согрел наши обветренные тела. Попрощавшись, он вышел на своей остановке и направился к железнодорожным платформам. Поездки на электричках занимали отдельную ритуальную часть в его дачном созерцании, в медитации дачного человека.
Я вышел спустя пару остановок, купил алкоголя, как всегда, больше чем нужно. Поймал автобус обратного направления и принялся читать только что подаренный мне труд доктора наук. Он так и назывался: «Записки дачного человека». Вряд ли он претендовал на научную ценность, или же мой недавний попутчик, решился с помощью своих поездок на дачу ответить на самые важные вопросы?
Книга шла легко, страницы сами улетали из-под пальцев. Я понял, что продолжаю слушать этого человека, хоть он и не сидит сейчас рядом. Книга дублировала какие-то истории, повторяла за своим хозяином. Я задумался: «Интересно, а сколько в этих краях стоит сотка земли?». Под моими ногами гремели пакеты, полные бутылок. На следующий день мы так и не уехали с этой долбаной дачи…