2

Я была готова к чему-то подобному. Я ожидала всей этой мерзости, вони, жестокости. Но вот справиться с собой, уговорить себя, что это нормально (ну вот пишут сейчас так!), оказалось невозможно.
Не понимаю я такой литературы.
Не понимаю смакования человеческой жестокости: подробного описания горящих собак, расстрел кроликов — убийство ради убийства. И всё это со вкусом, со знанием дела!
Ещё более не понимаю спокойного рассказа и детального описания убийств одним маленьким мальчиком других маленьких детей. Во время первого убийства мальчугану было пять (!) лет. Во время второго — восемь. Во время третьего — девять. Его не осудили и не наказали. Он скорбил вместе со всеми, разыгрывал приступы, бился в припадках. И при этом Франц считает себя нормальным. Да-да! Просто это был такой возрастной этап, сейчас у него нет тяги убивать людей.
А вот его брат Эрик свихнулся, когда помогал ухаживать за больными детьми. Хотя сдаётся мне, что всё это случилось гораздо раньше. А этот эпизод нужен был для более сильного воздействия на читателей:

Ребенок, за которым он убирал, когда это случилось, был немногим лучше растения. Плюс ко всем своим другим дефектам, ребенок еще и не контролировал мочеиспускание и дефекацию, и единственный звук, который он издавал, был хрип, он не мог контролировать мускулы — даже голова поддерживалась специальным приспособлением — и у него была металлическая пластинка на голове, потому что кости, из которых должен был состоять его череп, никогда не срослись, даже кожа над мозгом была тонкая, как бумага.
Его нужно было кормить особой смесью каждые несколько часов, и Эрик как раз делал это... Потом он увидел нечто, похожее на движение, едва заметное на бритой голове слабо улыбавшегося ребенка...
...Рабочий котельной услышал крики Эрика и побежал на пост, размахивая гаечным ключом; он нашел на полу забившегося в угол, воющего изо всех сил Эрика, который наполовину сидел, наполовину лежал в позе зародыша с головой зажатой между коленями. Кресло, в котором сидел ребенок, было перевернуто и привязанный к нему ребенок, улыбаясь, лежал на полу в нескольких ярдах от Эрика...
...Медсестра вынула ложку из открытого черепа улыбающегося ребенка. Ложку туда воткнул в первую секунду своего сумасшествия Эрик, вероятно, пытаясь выгрести то, что увидел.
В отделение залетели мухи, наверное, когда не работала вентиляция. Они заползли под нержавеющую сталь шапочки ребенка и отложили там яйца. Когда Эрик поднял пластинку, он, бывший под грузом человеческого страдания, окруженный огромным, измученным жарой, темным городом, с раскалывающимся черепом, он увидел медленно шевелящееся гнездо жирных личинок мух, — опарышей, плавающих в объединенном пищеварительном соке, пожирающих мозг ребенка.

Я привела этот отрывок только для того, чтобы вы поняли: как написана эта книга и сможете ли вы её читать. А главное: зачем?
Ну что ещё?..
Конец, который всех поразил и вывод, что во всём виноват папаша? Не знаю, к концу книги я уже была настолько опустошена, что меня ничто не могло удивить. И выводов я никаких не сделала, потому как так и не поняла: ради какой такой высокой идеи надо было написать такую кучу дерьма?!

P.S. Кстати, автор очень любит описывать испражняющихся и блюющих людей. Со всеми подробностями и прелестями:

Я пошел в туалет, посрать. Я не хотел писать, днем я писал на Столбы, насыщая их своим запахом и силой...
...Ненавижу то, что я вынужден все время сидеть на унитазе. С моей неудачной травмой я должен это делать, как будто я чертова женщина и я ненавижу это. Иногда я становлюсь к писсуару в Под Гербом Колдхеймов, но большая часть сделанного стекает по моим рукам и ногам.
Я напрягся. Плюх. Вода плеснулась и задела задницу, и именно в это время зазвонил телефон.
— Вот дерьмо, — сказал я и засмеялся. Я быстро вытер задницу, дернул штаны вверх, дернул цепочку вниз и заковылял по коридору, застегиваясь.

Это ещё один повод для размышлений.

P.P.S. И ещё. Вступать в дискуссии по поводу этой книги не буду. Своё отношение я к ней выразила. Ваше мнение я тоже уважаю. Но книга мне ужасно неприятна — поэтому откланиваюсь.