3 «Улисс»: роман, который нужно преодолеть

Среди интеллектуалов принято восхищаться «Улиссом», что, на мой взгляд, больше обусловлено стадным инстинктом и страхом отстать от общепринятого, нежели истинным восхищением читателя. Я же, не имея параноидального желания быть вписанным в интеллигентские когорты и уж тем более кому-то понравиться, не имел априорно восторженного мнения об этой книге, из-за чего потратил целый месяц на её внимательное и непредубеждённое чтение, хотя сей внушительный срок был обусловлен не столько сложностью самой книги, сколько занятостью.

Потому что никакой сложности я в «Улиссе» не увидел вовсе. Это книга не просто не сложная, она на редкость примитивная, и все трудности, возникающие у неискушённых читателей с её полным освоением и вынуждающие их останавливаться на страницах со стыдливо двузначным номером, я решительно отношу не на счёт сложности, а на счёт скучности, неинтересности сего творения. Ну правда, ничего сложного и ничего интересного здесь нет. В содержательном плане – это книга об обывателях и их обывательских заботах, не чуждых никому из нас, но составляющих у нас лишь часть жизни; здесь же они составляют безальтернативное целое. Ну да, иногда хочется покушать, потом хочется покакать, потом посидеть в горячей водичке, разглядывая услужливо увеличенный водным преломлением член, а там ещё общественные и рабочие дела, а затем можно и подрочить украдкой, даром что женат, а если удастся в конце дня с кем-нибудь выпить и поболтать, пусть даже разговор не клеится, и единственное, что вас объединяет, это мочеиспускание в общую цель в виде клумбы, то вообще замечательно.

Как же из этого убогого материальчика состряпать что-нибудь интеллектуальное? Есть несколько способов. Можно, например, прикрутить аллюзию на какой-нибудь почтенный миф, и не беда, что сначала эта аллюзия помогает тебе двигать сюжет вперёд, а затем, по мере того, как он начинает жить своей жизнью, ужасно мешает, сковывает, заставляя выдумывать всё более жидкие соответствия между мифологическим и сюжетным планами. Но есть способ получше: выверни наизнанку стиль, состряпай пару каламбуров и десяток неологизмов, поиграй словесными формами, покажи способность натягивания лексических оболочек на слабенькую плоть смысла. Давайте, к примеру, возьмём «Быков солнца». Действительно блестящий эксперимент по воспроизведению эволюции английского языка от архаичных средневековых форм до современности. Сколько великолепных стилистов прошло перед нашим взором! Но о чём здесь повествуется? На что растрачивается это богатство? Увы, на какой-то тупой разговор о роженицах. Единственный выход для читателя – просто перестать обращать внимание на сказанное и насладиться звучанием языка, пусть в данном случае русского – я ведь читал в переводе Хоружего. Но что в этом, простите, интеллектуального? Ведь все эти подстройки под стиль великих писателей Англии – это пародии. С каких это пор у нас пародия стала интеллектуальным жанром?

Или вот попытка создать музыкальную прозу в эпизоде «Сирены». Боже мой, да они же там просто сидят и жрут, да ещё треплются о всякой ерунде. А этот ваш поток сознания? Я не буду говорить о том, что люди на самом деле думают совсем не так – гораздо более фрагментарно и раздробленно. Как же Джойс создаёт у нас впечатление потока – нерасчленимого внутреннего монолога? Самым тупым приёмом – он корёжит синтаксис и убирает знаки препинания. Предполагается, что мы должны восхититься найденной формой, но всё «восхищение» куда-то улетучивается по мере продвижения сквозь десятки страниц эпизода «Пенелопа», и воцаряется скука. Долго восхищаться формой столь же невозможно, как сто раз повторённой шуткой, а содержание здесь не может восхитить в-принципе. Или вы правда считаете, что фраза «мне часто хотелось обцеловать его кругом с головы до ног и его миленький юный член тоже выглядит так невинно что я бы не задумалась взять его в рот когда никто не видит так и просится чтобы его пососали» становится великой литературой, если её записать без запятых и заглавных букв?

Тоска, скука, пошлость, обывательщина, мелкотемье. Содержанием становится сама форма, поясняет Хоружий, словно понимая, что подлинное содержание этой книги не сможет удовлетворить взыскательного читателя. Но коллекционирование форм, которым забыли подобрать подобающее содержание, превращается в кучу перегноя, выгребную яму отходов литературного цеха, которой почему-то принято восхищаться.

Но я не буду развивать мысль о том, что весь «Улисс» – это тест на конформизм среднестатистического интеллигента. Не это важно, а то, что некоторый смысл в этом безумном словоблудии всё же прячется. Только не надо думать, что наличие смысла – это априори хорошо: иногда лучше, чтоб его не было. Это как раз тот случай, ведь «Улисс» предлагает нам не только безудержную словесную эякуляцию, но и совершенно конкретную философскую антропологию. С антропологией, в общем-то, всё просто: либо ты представляешь человека как образ и подобие Божье, либо он у тебя превращается в похотливую обезьяну, живущую первичными инстинктами. Третьего не дано, как бы философы ни пытались замаскировать возвышенной фразеологией неизбежный дрейф к обезьяне фундаментально обезбоженного европейского человека. Такого человека, каким всегда был любитель разглядывать использованную по назначению туалетную бумагу и онанировать на случайных незнакомок Леопольд Блум и каким быстро становится потерявший веру в Бога и ищущий себе нового «Отца» Стивен Дедал.

Человек балансирует на канате, натянутом между Богом и обезьяной, третьего не дано, и в романе Джойса этого третьего тоже нет, а есть лишь триумф обезьяны. Здесь побеждает витальная, жовиальная, телесная концепция человека, не видящая его духовное измерение ни в чём другом, кроме способности уныло воспроизводить чьи-то давно высказанные слова под издевательским соусом «роман вместил в себя всю предшествующую литературу». Ну да, сарай или даже музей тоже что-то вмещают, только жить в них никому не хочется. Неуютно, нагромождённо, нечеловекоразмерно.

Часто говорят, что «Улисс» – это главный роман ХХ века. Это действительно так, но это не говорит хорошо о романе, это плохо говорит о веке. Веке постмодернистского расщепления смыслов, веке торжества низости над любым «верхом», веке карнавального насмехательства и ликующего самодовольства. Местами комфортном, но таком пустом веке, возомнившем себя венцом развития европейской культуры. Поэтому и притязания этого «романа века» на роль всеобъемлющего культурного компендиума оправданы примерно так же, как оправданы притязания истории болезни на роль полной и исчерпывающей биографии какого-нибудь духовно богатого человека. «Улисс» – это анамнез, сосредоточенный на симптомах угасания, умирания пациента, а не на расцвете его творческих сил. Но сейчас мы преодолеваем этот период и через череду потрясений входим в эпоху нового культурного синтеза, рвущего с обесплодившимся прошлым. Наше время требует нового романа, новой истории, нового человека. Воистину, «Улисс» – это то, что необходимо преодолеть, и что обязательно будет преодолено, потому что никакие тёмные века не длятся вечно.