5 монструозно

Когда я произношу слово «благоволительницы», то представляю себе не богинь мести, а этаких дам среднего возраста - что-то среднее между надзирательницами морали на лавке у подъезда и хищными благотворительницами Чарльза Диккенса в «Холодном доме». Благоволительницы, наверное, должны благоволить своему объекту, и о да, они ему благоволили, да еще как! Офицер СС Макс Ауэ обладает почти что суперсилой, он - очень везучий гаденыш, хотя во многом его везение заключалось в том, что Томас Хаузер считал его своим другом. Ауэ, как бы он ни кичился своей образованностью, все-таки часто проявляет себя человеком недальновидным и даже наивным. Он предпочитает в работе ясные формулировки и четкие приказы, в то время как внутренняя структура Рейха устроена таким образом, что приказы порой надо понимать с точностью до наоборот. 

На Медузе написали, что Максимилиан Ауэ прошел путь от отрицания плебейской нацисткой идеологии до ее принятия и оправдания, но честно сказать, я увидела в его пути нечто иное. Я увидела, скорее долгий путь от оправдания своих действий вроде бы как к осуждению, но после к скатыванию обратно к оправданиям. 

И, однако, как мило, что он начинает свой рассказ с обращения «люди-братья» и как бы сразу отвечает на возражения читателя, который несомненно воскликнет: не брат я тебе, гнида нацистская. Он отвечает: постойте, постойте-ка, а вы бы что делали на моем месте? 

И с ним сложно не согласиться, когда он произносит свое кодовое «что это в сущности вопрос случая, с какой стороны расстрельного рва ты окажешься, вот он, мол, оказался с той, убивающей стороны, но мог бы лежать и на его дне». Или что там, где виноваты все, не виноват никто. Но он ошибается: там, где не виноват кто-то конкретный, виноваты все. Еще точнее сказать, что там, где не виноват никто, ответственность понесут все.

Несмотря на то, что я признаю его точку зрения, излагаемую в первой главе, мне было очень неприятно ее читать. Как будто там, где он готовит благоприятную почву для своего долгого рассказа, мне заранее становится тошно от его старческой философии «что было, то прошло». Свой  цинизм он выдает за мудрость, но если бы он действительно постиг мудрость, то наверное бы не испытывал проблем с тем чтобы нормально посрать.

Расскажу про посрать. Посрать в этой книге любят. Учитывая, что и немецкий, и французский языки принадлежат  к анально-экскрементальной группе по типу бранной лексики, частое упоминание фекалий и испражнения носит весьма пикантный оттенок.

Его герой меняет локации и должности, и хотя по большей части он выполняет не грязную работу, однако, видит он достаточно. Я ознакомилась с «Благоволительницами» в формате аудиокниги и довольно быстро поняла, что не стоит ее слушать в вечернее время. Вторая глава длиной в 8 часов (а может и больше) описывает события на Украине, которые вкупе с событиями сегодняшнего дня предстают совершенно чудовищными. 

Потом локации меняются, Ауэ работает то над одним, то на другим, переезжает туда-сюда, даже попадает в Сталинград, и вроде бы накал страстей спадает, и вот под конец книги я вновь теряю бдительность и решаю добить книгу побыстрее и слушать ее и по вечерам (все-таки месяц уже прошел). Конечно, я об этом тут же пожалела, блуждания Ауэ по Германии, в которую уже вошли русские войска, и встреча с одичавшими сиротками совершенно выбила меня из колеи, и я снова не могла спать ночью, думая, зачем я  родила ребёнка в этот жестокий мир.

Книга изобилует трансгрессией, но не хогвартской, а литературной, когда автор стремится преодолеть установки и нормы  с использованием радикальных шоковых методов. Литтел достигает этого через радикально натуралистичное описание смерти, насилия, секса, испражнения. Похожим приемом пользовался Ремарк в «Западном фронте», где он максимально реалистично описывал дизентерию, голод, вши, от которых одежда его героев ходила ходуном, пока просто лежала кучей на земле. Он был мастером убивания любой военной романтики. В этом преуспевает и Литтел. И в отличие от Ремарка не стесняется употреблять слова вроде «просраться». Говно зовет фекалиями, испражнениями, каловыми массами, но поверьте, меньше вонять они не начинают.

Крайне любопытно, как проявляются психосоматические расстройства у Ауэ и других героев книги с таким тяжелым бэкграундом, как работа в Айнзатц-группе во времена Третьего Рейха. Так, после массового расстрела в Бабьем Яру 

«когда вскрыли консервы и солдаты обнаружили в банках кровяную колбасу, они пришли в бешенство и подняли ужасный крик. Гефнер, весь последний час приканчивавший раненых, вопил и швырял открытые банки на землю: «Что за бордель здесь устроили?»; за моей спиной громко рвало солдата ваффен-СС. Я тоже побелел, от вида колбасы меня мутило»

 Наш герой, по его словам, ни в чем не виноват (а вы бы что на его месте делали, а?), ему не приходилось особо кого-то убивать, кроме одного раза; он даже не искал эффективный решений, просто составлял исторические и этнологические справки, анализировал обстановку, состояние офицеров и солдатов, писал какие-то отчеты, которые возможно никто и не читал, свое повышение получил за то, что составил красивый альбом с фотографиями. Ничего такого страшного не сделал, говорит нам герой, но вот гаденький сверчок все свербит и свербит в жопе, ни посрать нормально не получается, ни переварить ужин в желудке, чтобы не выблевать его. Пока сам Ауэ доказывает, что все нормально, все по плану, организм упрямо дает понять своему офицеру, что все идет не так, что мир глубоко болен.

В «Напевах» происходит настоящая феерия трансгрессии и полная рванина. У Ауэ едет кукуха и он уже не контролирует ни свой разум, ни время. Я подозреваю, что он местами сильно привирает и недоговаривает, или опять-таки из-за того, что у него едет чердак, он утрачивает некие воспоминания. В частности, я думаю, что он прочитал не только те письма Уны, которые он озвучил, но и те, которые позже вывезли полицейские. Возможно, некоторые письма он сам уничтожил. Как мы выясняем, в отношении семейных вопросов его память очень избирательна.

Было любопытно почитать послесловие Сергея Зенкина и захотелось побольше узнать о коллаборационизме на Украине, Кавказе и в Крыму. Об этом упоминается на уроках истории, но как-то вскользь; полагаю, там есть о чем поговорить. Прочитала также, что книгу планировали издавать на Украине, но непременно с комментариями украинского историка, с чем Литтелл не согласился. Интересная история также произошла с русским изданием, из которого редактор выбросила около 20 стр текста: «Внутрифразовые сокращения, сокращения повторов и стилистически неудачных абзацев», к которым, например, причислили сон Ауэ, в котором Рудольф Хёсс пришел к нему в комнату и начал дрочить.

Это не удивительно, книга может шокировать и травмировать. Я сама, когда слушала ее вечером, потом долго не могла уснуть из-за навязчивых трансгрессивных образов, преследовавших меня. Конечно, я не рискну рекомендовать эту книгу всем подряд, я сама пришла к ней только вот сейчас по некому внутреннему зову. Но если какая-то из тем в вас отзывается, то не стоит проходить мимо.