3

Тексты, собранные в этой книге, лишены жанрового или стилевого единства. Они не стянуты во едино ни рамкой предисловия или послесловия, ни общим методическим посылом. Однако именно это ставит перед читателем интересную задачу: создать собственное единство понимания этих разнородных фрагментов. Есть довольно очевидный путь к этому: разобрать книгу на отдельные мотивы, или как выразился Гаспаров, смысловые и эмоциональные пятна, интертекстуальные повторы, микросценарии сдвига мысли и аффекта.

Быкову хорошо удается очерчивать и выражать эмоциональные содержания текстов, межличностные и социальные описания у него менее, на мой взгляд, удачны, а околополитические рассуждения и концептуальные построения выглядят совсем неубедительно. Я намерен воспользоваться этими его точными находками: разобрать текст на мотивные ядра, а затем вокруг проявленных узлов по-новому собрать из того же материала собственную "дискурсивную формацию."

В одной из сравнительно недавних своих книг Быков воспользовался толстовским выражением, процитированным у Эйхенбаума: любой текст пишется из своей собственной энергии заблуждения, именно она двигает перо и соединяет разрозненные мысли. Примерно тоже следует сделать и читателю: преобразовать энергию заблуждения, вложенную Быковым, в собственную вовлекающую в чтение иллюзию. (Заблуждение и иллюзия - здесь косвенные цитаты Толстого и Бурдье.) Интересной подсказкой для этого может послужить недавно опубликованная в "Вопросах литературы" статья Жолковского "О глав-мета-песенке Булата Окуджавы".

Свои мотивные заготовки я частично уже выложил в виде цитат. Из них-то и можно собрать новую мозаику с теми же мотивами, но иными связующими их иллюзиями.

A propos ещё несколько впечатлений:

1) Эмоциональные оценки Быкова часто выразительны, иногда проницательны, но редко и малоубедительно опираются на текст. Мне в его текстах недостаёт традиционного, позитивного литературоведческого и филологического текстуального анализа.

2) Причиной этого является усвоенная Быковым установка учителя, школьного учителя литературы. Если воспользоваться метафорами Берна, он обращается к читателям и слушателям как Родитель к Ребёнку: сообщает бесспорное и общеизвестное не(до)осведомлённому. Перед ним не стоит вопрос обоснования. В отличии от Андроникова Быков пришел на сцену не из литературоведения и советского светского салона, а из (слегка) постсоветской школы.

3) Быков советует как приём письма (например в Литературной мастерской. От интервью до лонгрида ) опровергать устоявшиеся мнения. Сам он охотно именно так и поступает: шокировав аудиторию неожиданным и непривычным мнением, он захватывает внимание. И энергию прежнего заблуждения реконструирует в энергию нового, выразительно им изображенного и инсценированного предрассудка.

4) Без живой аудитории в зале он менее выразителен и много проигрывает. Достаточно послушать быковское чтение его собственных текствов в студии, например Палоло. Без энергии присутствующей и сочувствующей живой аудитории сам автор и его тексты становятся менее эмоциональными и от того недостаточно убедительными.