5

этим летом я снял дачу, самую обычную, пыльную и рассохшуюся, затерянную среди вересковых пустошей. или это была выгоревшая рожь. я не особо силен в ботанике, но пустоши ложаться мне на душу, романтикой
я снял этот дом в поисках той самой романтики, утраченного ощущения нереальности, которое позволяет писать. я писатель, бумагомаратель, логофил и мракобес.
я уже начал уставать от обрушившейся на меня первозданной красоты, от этого мира, цвета жженого сахара, в который он окрашивается когда солнце гладит пыльное стекло. и пустоши утомили, и даже заросшее болото, там за мостом, на краю с цивилизацией, не впечатляло и не дарило больше ощущения того

вчера я забрался на чердак, в первый раз за эту упоительно томительную неделю, что я уже здесь, тут и там. я хотел найти слуховое оконце, через которое можно выбраться на крышу, рассохшаяся лестница снаружи не внушала мне доверия, и вообще не внушала. вместо теплых боков разомлевшей на солнце жести меня ожидал ворох писем. они вывалились на меня словно случайно, как черт из табакерки, как тот кот из коробки, который оказался все же более живым, чем мертвым. если и есть что-то настоящее так это чужие письма, сыплющиеся тебе на голову на самом краю желтого выгоревшего на солнце мира. чужие имена, даты, слова, пролились на меня. я не хочу искать связи, не хочу раскладывать их по хронологии и логике событий. здесь нет логики, только сон и грезы, явь и навь, мне кажется я потерял свой обол и теперь век мне скитаться на берегу реки. распечатки с компьютера, записки на обрывках счетов, письма на плотной бумаге с затейливыми виньетками, имена, смерти, перевоплощения. чужой язык, вязкий, блестящий, пересыпается у меня в пальцах, я стал похож на сороку, все блестящее и золотое читаю жадно, забираю себе, тащу в свое гнездо. не знаю и знать не хочу были ли на этой стороне мира фиона, мозес-морас с его дневником, пыльная мальта, задумчивый барнард, раскопки, чаши и смерть. это все и не столь важно, по большому счету. к тому же все эти письма, дневниковые записи и записки я держу в руках. они оказались как нельзя кстати, кстати нельзя

окошко я все же нашел, крыша оправдала ожидания, оказалась мягкой, теплой и шершавой, мне кажется, что я уже вечность смотрю на подтаявший закат. мне кажется, что я превратился в тишину, она обволакивала меня, сгущалась надо мной, пропитала меня, теперь я сам и есть тишина. и только история о побеге куманики живет во мне, свернулась на дне сознания уроборосом и кусает себя за хвост, как и повелось, вечность