2

После Эфраима Севелы Имре Кертис ("Кадиш по нерожденному ребенку") читается с ощущением утренней тошноты. Без головокружений. Пытаюсь оправдать подобное восприятие текста возможными огрехами переводчика, но удается с трудом.

Разумеется, не переводчику принадлежит эта "находка" - возвращение в течение всего текста к одним и тем же маленьким фразам. Приём, явно заимствованный из некоторых форм музыкальных произведений. Теоретически подобный прием может быть использован крайне "вкусно", им можно расставлять любопытные акценты, выделять некоторые места в общей канве текста, либо возвращать мысль, превращая ее в некую спираль, намекая на взаимосвязь различных рассуждений между собой и их пересечения. Видимо, сам писатель пытался изобразить этим что-то вроде вязанной, петлистой ткани (в одном из абзацев он даже развивает эту мысль, кажется, даже не забыв прилепить туда один из таких "маяков"). Но при всем этом при чтении ничего кроме раздражения эти "петли" не вызывают. Может быть потому, что намеки эти слишком явны и ненарочито грубы. Пример: "...могилы, которую другие начали рыть для меня в воздухе", "перед всеми остальными, то есть ни перед кем, то есть перед кем угодно, кому потом будет стыдно из-за нас и (может быть) за нас". Не берусь подсчитать, сколько раз в течение всего романа повторяются эти, с точки зрения писателя, видимо, основополагающие пассажи (и еще ряд других), в которых я лично, ничего кроме минимой красивости не вижу. Да и эта мнимая красивость теряется именнл из-за многократного повторения к месту и не к месту.

Допускаю, что аффтор стремился передать своим повествованием убогую и нежизнеспособную рефлексию интеллигенции восточной Европы времен соцлагеря. И надо сказать, если это в самом деле так, то у него получилось. Но, сдается мне, это он собственную убогую рефлексию выплеснул на страницы книги. Несколько раз, напарываясь на очередное соплежуйство вида "было, наверное, так, а может быть и не так, а если посмотреть с другой стороны, то может быть и совсем иначе, и тогда мое сердце может быть, взвыло, а, может быть, истекло кровью, а, может, если посмотреть с другой стороны...", хотелось уже бросить все и спокойно читать что-нибудь более здоровое психически. Но ощущение "а вдруг сейчас все это закончится и наконец-то будет джаз", да и обида за то, что уже почти вся книга прочитала, заставляет читать дальше.

При этом, некоторые пассажи даже радуют. Не радует их изложение. Совсем. И то, что в книге нет никакого действия я бы легко снесла. Это мы проходили. Бывает. Но тут и мыслей-то особых нет! И ощущения целостности персонажа, или зеркала эпохи нет тоже. Эдакое пустое словоплетство, суть которого непонятна.

Но чтобы мне не казалось, что куча времени потрачена просто зря, процитирую (с некоторыми сокращениями) чуток:

О любви: "... я вступил в новую связь, с другой женщиной, я поставил перед ней одно. быть может, жетско звучащее, но очень даже практичное условие: слово "любовь" и его синонимы никогда не должны звучать, пока мы вместе, и, значит, любовь наша будет длиться лишь до тех пор, пока мы не влюбимся друг в друга, все равно, взаимно, или односторонне; в ту минуту, когда это несчастье настигнет одного из нас или тем более обоих, нашей связи нужно немедленно положить конец.."
Далее - рассуждения сначала о том, что женщина условие это приняла, потом о том, что в то время он снимал комнату, потом воспоминания об освобождении Освенцима, потом - о будущей жене, которая совсем даже не являлась той самой женщиной, которой было поставлено условие, а была женщиной совсем другой. Прочитав более 20-ти страниц после этого абзаца, ни одного упоминания о той женщине и том условии я так и не нашла, так что какие сделал выводы герой романа совершенно непонятно - остался ли при том же мнении, изменил ли его, и к чему вообще он об этом заговорил, непонятно. Впрочем, в этом романе - обычное дело.

О квартирном вопросе: "... да и охоты у меня не было заниматься абсурдными вещами, абсурдными хлопотами добывания квартиры в условиях Венгрии, хлопотами, которые прежде всего подвергали бы опасности мою свободу, мою душевную независимость, которая, собственно, есть свобода от внешних обстоятельств, - причем, опасность эта была бы тотальной, так что и сопротивляться ей мне пришлось бы тотально, то есть всей своей жизнью... (через четыре страницы рассуждений) ....думаю, я родился идеальным обитетелем гостиниц, но, поскольку времена изменились, стал обитателем лагерей и угло, - это я записал в те годы в своем блокноте, откуда сейчас, спуся десятилетия, переписываю запись... (также еще одна из "повторяющихся" петель).