5

Ещё одни мемуары, закрывая которые, невольно жалеешь, что у России нет почтового адреса. Так и хочется забежать по морозцу на почту, потоптаться в очереди и отбить любимой Родине телеграмму: Поздравляю талантливым прозаиком вскл. Не сомневаюсь, что новые поколения будут так же тянуться к "Бездумному былому" в трудное время, как моя мама или я - к "Былому и думам" Герцена. Ради встречи с мудрым собеседником. И пусть декларируемая бездумность не вводит нас в заблуждение! По-настоящему интересным бездумное счастье становится, только когда его впоследствии хорошенько обдумаешь. Почему-то хочется добавить: на трезвую голову...

...Учеба приняла форму самого кромешного национального пьянства, чуть не сказал застолья. “Застолье” было бы словом совсем иного стилевого регистра – стол имелся далеко не всегда. В какой нибудь грязной сторожке, подворотне или котельной, опорожнив стакан омерзительного пойла, Цветков мог сказать в своей ядовитой манере: “Сейчас внесут трубки” или “Где наша еще не пропадала?”

Где только эта самая "наша" ни пропадала! В возвышенной тиши библиотек. В гаме студенческого буфета. В памирской горной глухомани, недалеко от кишлака с говорящим названием Постакан. По баракам, сторожкам и дворницким с проваливающимся полом. В нейрохирургии под капельницей. За книгой. Особенно за книгой. На прогулке с собакой на пустыре.

Мне не было пяти лет, когда мать на сносях спросила: “Ты кого хочешь – брата или сестру?” – “Бульдозера”, – ответил я, имея в виду бульдога...

Я не люблю заезженного цитирования, превратившего "ты навсегда в ответе за тех, кого приручил" в потасканную безответственную фразишку. Но у Гандлевского этот взаимный "ответ" ощущается в каждой строчке, в каждом словечке, будь то стихи или проза. Хозяева отвечают за собак, тревожно и любовно, и такая же тревога и любовь в молчаливых душах собак. Друзья отвечают друг за друга, хоть и показалось бы им неловко в этом признаться, слишком высокопарно, и с шутками- прибаутками строят ночью девяносто третьего баррикаду из подручного мусора:

“Кто идет?” – крикнули, как в кино, с нашей стороны. “Свои!” – послышалось в ответ, и на меня повеяло бредятиной гражданской войны: какие свои, кому свои?.. Потом я устал и сел покурить на бочку, как оказалось – с бензином...

Какие свои, кому свои? Сергей Маркович, исследуя фамильные корни, отыскал в соловецких архивах единственное упоминание сгинувшего прадедушки: Справляли Пасху в священнической роте. У Александра Орлова нашлась банка шпрот. Представить-то себе ту Пасху, те шпроты. О, наш отчаянный поиск своих! Можешь ли ты не свернуть в семью: бурную, шумную, счастливую, бессчастную, тяжёлую и до боли, до отвращения родную, когда любая ссора разыгрывается предсказуемо, точно по нотам, и все галдят, выкрикивают вздорные претензии, потому что чувствуют: вот приближается м о л ч а н и е.

Иногда мама снится мне: то мы разговариваем и мне надо скрыть от нее, что она мертва; то оказывается, что она где-то там жива все эти годы, а я по сердечной черствости забываю навестить ее. После таких снов я полдня не могу прийти в себя.

Уважаемая Россия! Поздравляю Вас с превосходной книгой прозы.