0.5 Не лейся, непесня! Горшочек, не вари!

Это белые марокканские карлики. Последний раз я видел их в Гааге на конференции. Их появление тогда в корне изменило исход встречи. Равновесие было нарушено, и все переговоры о мирном разрешении конфликта зашли в тупик. Война стала реальностью.
С. Курёхин

Ах, господи, надо отсюда выбираться, подумал Даер.
Боулз, твою мать

Десять эгоистов в Танжере тусовало, но ливень смыл их разом, и никого не стало.
Мои радужные фантазии

Как бы мне этого хотелось, чтобы всех смыло, но увы. Спойлер номер раз: здесь нет ни одного персонажа с хотя бы одной положительной чертой. Может быть, кроме бедного старика, о котором речь пойдёт ниже, но и тот всего лишь десятистепенный персонаж, мелькнувший раз и более не встречающийся.
Поразительно, но в прошлое моё прочтение я обращал внимание на те же вещи, детали, фразы, что и в этот раз. Эпизод с найденной бутылкой донельзя показателен – с каким равнодушием относится расфуфыренная толстенная американка с раздувшимся до небес самомнением к посланию от потерпевшей кораблекрушение команды. В это время она думает о себе, о том, как она выглядит в глазах старика и прочих, о том, кто ей, что и почему сказал, и о том, что, кому и почему – а главное, как! – сказала она. Думает о своём приятном времяпрепровождении, и даже не понимает, о чём идёт речь в письме. С лёгкостью откладывает написание ответа на потом, отказывая неграмотному старику в помощи, ведь её насущное куда как важнее и значительнее, чем какая-то там записка непонятно кого непонятно какого роду-племени из – смешно представить – какой-то там бутылки. Нормальные люди таким образом письма не пересылают, могли бы воспользоваться и почтовыми услугами.
Но, может быть, эта мадам не поняла смысл записки оттого, что там не было явной просьбы о помощи? Вот сейчас я слушаю презабавный диалог между американцем и англичанином в Крысином короле Клавелла: оба по-своему люди чести, в их понимании чести, но это их понимание настолько разное, что они попросту друг друга не понимают, и проявление эмоций у них не менее различное: американец – душа нараспашку, говорит прямо, в лоб, англичанин же руководствуется тем соображением, что делать комплименты надо так, чтобы не смущать (попробуй, смути американца), и высшую степень восхищения выражает словом «неплохо». И если предположить, что записку писал англичанин (там помянуто, впрочем, кому надо её переадресовать, но мне страшно влом возвращаться к тексту книги), с мыслями не уронить лицо и не обеспокоить за свою судьбу того, кто найдёт записку, совершенно естественно, что воплей типа «помогите-спасите, нам плохо» там нет. Ну, а если бы и поняла – рискну предположить, немногое бы это изменило. Если только столь эгоцентричной даме не показалось бы привлекательным лелеять мысль о своём вкладе в миссию спасения неизвестной команды. Но ей гораздо ближе мысли о себе любимой, на самом примитивном уровне: хорошо пожрать, попить, попеть (пусть и не хорошо, но зато назло окружающим), посношаться с выбранной ею девочкой (а какой вы постмодерн без лгбт хотели). В итоге старик прождал её чуть ли не полдня, чтобы только она написала письмо, и это был единственный достойный поступок из всех описанных в книге.

Гг совершенно никакой, мягкотелый, пластилиновый, плывущий по течению и вовсе не знающий, чего он хочет (опять же, за пределами физиологических потребностей момента – пожрать, попить, попеть, посношаться). Пожалуй, это заразно: вплоть до последних страниц создаётся впечатление, что прицепившийся к нему в баре марокканец такой же невежда относительно собственных стремлений. Однако в итоге понимаешь, что он, как и все марокканцы, пытается облапошить своего тихого американца.

И это именно то, почему я не понимаю и не люблю фильмы Гая Ричи и Тарантино. Может быть, в планы Боулза как раз входило высмеивание пороков всей этой знати, мещан и нищих марокканских аборигенов? В таком случае любителям Тарантино определённо должна зайти эта книга. В моём же представлении чрезмерное очернение без демонстрации идеалов, к которым надо стремиться, попросту бессмысленно. Высмеивать можно по-разному, в «Старых чертях» Эмиса, в «Мерзкой плоти» Во тоже высмеиваются все, но вместе с тем эти «все» не лишаются напрочь положительных черт. Нет людей исключительно хороших, как нет и исключительно плохих, мир не чёрно-белый, но есть авторы, которые словно бы хотят всем своим творчеством убедить нас в обратном, и похоже, что Боулз – из их компашки.

Лейтмотив постоянно льющейся с неба воды напоминает лейтмотив постоянно сыплющегося с неба снега в одноимённом романе Памука, тоже повествующем о проблемах неразвитой страны и отношениях её с другими странами. Но как же сильно проигрывает Памуку Боулз в этом сравнении! Как неглубоко он копает, — возможно, оттого, что не марокканец? Как из-за этого своего оголтелого очернения всех и вся он автоматически лишает возможности привлечь читателя эмоционально на чью-либо сторону, не оставляет и шанса для сопереживания кому-либо…
То, что сюжет книги всего за пять лет совершенно изгладился из моей памяти, говорит само за себя.

Язык книги (читай, переводчика) оставлял желать лучшего. До сих пор пытаюсь представить, как можно быть «довольно лысым», как можно «довольно-таки сердиться» или быть «довольно занятым», как может быть «довольно безразлично» — ведь тогда должно быть и «сильно безразлично», и «в слабой степени безразлично». «Довольно стыдный секрет» не даёт заснуть, «довольно-таки не вязавшийся с цветущей внешностью тонкий голос» режет слух, «довольно внушительная мина» торчит в глазах, и вообще, так много «довольно», что я недовольна!

В довершение всех бед книги, чтица, её начитывавшая, была просто кошмарна, Лорой Луганской она себя называет. Вырывал бы таким язык, вот серьёзно. Это кромешный ужас: каждое предложение у неё было вопросительное с оправданием, с интонацией, с которой обычно произносят фразу «а что, все же так делают». Я ее точно больше никогда слушать не буду. Издевательство какое-то.