4

До чтения этой книги я и не думала, что мне так больно жить в России.

*

Шишкин, как превосходный стилист, не мог, конечно, не попытаться покорить вершину создания натурального текста начала 19 века. Но рожденный в 20-м, как в 19-м, писать не может. Не спасут ни апоплексические удары, ни гривенники, ни туберозы. То есть пространство текста очень достоевское (случайные столкновения, истеричные взбалмошные женщины, мужчины в поисках смысла), очень качественно стилизованное на всех уровнях, и все-таки не погружаешься в этот мир без остатка, а только высовываешься в окошко и обозреваешь.

Может, и хорошо. Мир этот насквозь больной, и волны его болезни одна за другой накрывают читателя. Количество водки и пьянства на единицу текста, пожалуй, может соперничать с им же в произведениях Венички Ерофеева. Болезни и смерти (привет, холера 1820х) косят людей с упорством бульдозера. Люди работать не могут (смысла не хватает), в безделии и скотстве спиваются. Экзистенциальный кризис уничтожает медленно, но верно: отношения едва держатся и чаще всего рушатся, работа делается через пень-колоду, людей лихорадит — кого-то громко и скандально, других — тихо и незаметно под градусом.

Про главного героя писать сложно — и невозможно коротко. Слишком похож на настоящего, живого человека со всем комплексом внутренних проблем и противоречий. Способность вылепить из воздуха полноценную личность в тексте делает автору честь, но и это не самое большое его достижение. Пришлось отдельно оценить, как по-своему проваливают миссию жить жизнь и протагонисты (честные, горячие, мечтающие построить лучшую версию России), и их относительные противники (мужики врут господам, господа врут авторитетам, авторитет врет царю, а дальше? Круг замыкается). 

Шишкин — беспощадный автор, и в своем эстетизме все-таки садист. Бесконечно воспевая яблоневые сады и родственные им явления, он не дает просто понаслаждаться красотой так искусно воссозданной атмосферы старины, узнаваемых родных звуков, запахов, вкусов и прочих ощущений, не дает просто повздыхать над незаметной судьбой очередного обломова. Он хватает русского человека за сердце, вырывает его и показывает всем на открытой ладони. Безнадежно больное, истекающее кровью, дорогое только потому, что свое. 

И книгу читать тяжело. То и дело хочется крикнуть: эй, автор, опомнись, не может быть, чтобы мы жили в этом порочном круге, чтобы все как заодно воровали, не уважали ничей труд и ничье достоинство, плевали на день завтрашний и считали рубль мерилом всего. Чтобы так любили власть, чтобы настолько считали себя правыми перед завоеванными и униженными народами. Оно как будто не может быть совсем уж так... но в конечном счете — разве нет? Здесь Россия похожа на инфантильного капризного дядьку 45 лет, который и сам не научился жить достойно, и тиранит других (все еще пытаясь выяснить, кем он станет, когда вырастет), и что хуже всего: полномочий для этого у него предостаточно.

К сожалению, дядька давно вырос и по большей части не очень настроен на саморазвитие и всякие там лучшие версии. И нет, образованием вопрос не решился (сто раз говорила и буду говорить, что знание не спасает). И уже не хочется ничего кричать автору, только выразить как-нибудь потише свое «спасибо за честность».

Vacuum horrendum — еще одно название тоски русской обыкновенной, прямо объявленное доктором отцу гг в качестве диагноза. То есть я бы точно вручила книгу тем иностранцам, которые желают ознакомиться с этим загадочным явлением. Если читать внимательно, то все станет ясно. И еще очень тоскливо.

*

Дочитывала за ужином. На ужин были блины со сметаной, маринованные грибы и морс.