5 Суженый мой, ряженый, мне судьбой предсказанный…

И затеплится вдали живой огонек, протрубит серебряный рог, откликнется человеческий голос… Не может того быть, чтобы не отозвался… И раздвинет унизанные росою кусты, выплывет из тумана долгогривый уверенный конь, и выедет на поляну Тот, кого я всегда жду.

Легко ли быть девушкой, когда вьется длинная коса да косая сажень в плечах? Вольно ли лебедушкой плыть, когда работа в руках спорится, и игла вышивальная не дрожит, и плетется податливое лыко, да вот беда, силушка-то в руках этих неуёмная, одним объятьем и задушить могучая? Много ли радости взгляда ласкового не ловить, слова милого не слышать, славной невестой не слыть, а быть занозой даже для матушки родимой? Сердце страху не ведает, да ведь и оно не каменное…

Зимушка, Зима Желановна, дщерь старшая, в снежную бурю рожденная, давно бы судьбе покорилась, пошла бы под венец за кого прикажут, родила детей да и вкусила бы что прогорклый ломоть долю женскую привычную, но в сердце жила баснь. Все о том мечта, как настанет день и явится на порог Тот, кого она всегда ждет… Подчиниться, так и его предать. Позволит ли сердце? И баснь эта не дает ни воздуха дохнуть, ни взгляда перед волей дядюшки преклонить, а потому и выходит только одно – побег. Примет ли в стан воевода, по теплу в веску заглянувший да меткой Зимушкиной стрельбе из лука подивившийся? Стать ли ей девой-воительницей? Почем знать, но скрипит уже лыжня по талому снегу…
И вот взгляни на книгу свысока, увидишь простые бусы с известной чередой событий на крепкой нитке: вот уход из дома постылого, становление и сомнения сердца, вот любовь неузнанная, поздним осознанием огорошившая… Чему дивиться? Есть чему! То речи авторской, что льется дивной песней в душу, убаюкивая старинным мотивом, радуя ярким образом. То поразительному историческом полотну, на котором линия Валькирии цветастыми шерстяными нитками вышита. Сколько языческих обрядов и обычаев воскресло на страницах! Здесь и ритуал изгнания хвори из скотника в крепкий мороз, и хлопоты сватовства, и зазывание доброго Домового в красный угол гридницы, и обретение Бога из сучка крепкой ели, и исповедь перед походом на врага, и червление кровью щита…. И многие прочие, не упомянуть всех! Довелось мне узнать и семейный уклад, и воинский, и было мне в этом море известного и нового уютно и ни капельки не скучно... И, конечно, как было ни подивиться самой Зимушке? Впрочем, о ней отдельное слово стоит молвить.
Ибо даровала автор Зиме Желановне нечто особенное, не всем доступное – обычную человеческую душу. Тревожную, чуткую. По-особенному смотрит она на мир, видит его красу, откладывает в незримую шкатулку и жемчужный оттенок неба, и причудливые облака, и желтоватую зелень моря. С миром несогласная, не поймет Зима, отчего мужу почет, а девке ума словно бы не положено, за нее и подумают, и рассудят, и судьбу решат, не спросив… А потому мечтает лишь о том, чтобы обмануть долю свою. Не красавица, не семи пядей во лбу, но слову и долгу верная, в беде друга не бросившая, отчаянная чуточку и сомневающаяся, как обычная девчонка. Разве не случалось и себя спросить, сколько медных караваев надо игрызть, сколько железных башмаков истоптать, сколько усилий приложить, чтобы блеснуло наконец в ладошке счастье? А оно-то порой ближе некуда, достаточно лишь рук не опустить да зорко вглядеться в настоящее.

Стоит ли недоумевать, что баснь эта во мне звонким эхом откликнулась, держала крепко за ворот, не позволяя в суете нынешней потонуть? Стоит ли вздыхать, что ради нее, горемычной, кроила я сутки на свободные минутки, дабы снова с Валькирией рядом постоять да из лука пострелять? Думаю, нет. Стар наш мир, стары и басни, да не все в них выдумка и блажь. Случается есть и в минувшее шажок, и советчик-дружок, и песнь любви – далекая и нежная… Услышу ли еще такую?