5 В мире есть царь, этот царь беспощаден. Голод названье ему

А ведь и правда, хорошо было бы встретить чистую доброту! Круглую со всех сторон и не испакощенную грехами предыдущей жизни.

Есть писатели, как Алексей Иванов, настолько разные с каждой новой книгой: тема, язык, форма - что трудно бывает поверить, все они написаны одним автором. Есть, напротив, такие, кто словно бы раз за разом пишет одну книгу. Третий роман Гузели Яхиной - это снова Поволжье, двадцатые, голод, раскулачивание, полная опасностей дорога, сиротство и несвятые святые, спасающие тех, кого еще можно спасти.

Снова добро с кулаками и переосмысление коллективной травмы с позиций всех участников - всякий со своей правдой; с опытом горя, причиненного им и причиненного ему. Новая попытка осознания событий вековой давности с даруемой дистанцией сложностью и полнотой, без ошельмовывания одних и вознесения других.

И новый виток абьюза. На сей раз не на этапе премьеры сериала, получения крупной литературной премии или хотя бы выдвижения на нее. Даже не тогда, когда роман уже всеми прочитан. Инициированной обвинением в высшей степени абсурдным. С комментариями, авторов которых порой трудно заподозрить в наличии иного мозга, кроме спинного. Ну, то есть, с той же степенью обоснованности Яхину мог бы обвинять в плагиате поэт Николай Клюев, тоже писавший страшные вещи о голоде в Поволжье.

Что же в ней такого, в этой молодой хрупкой женщине, которая последовательно деконструирует страшные страницы нашей истории? "Да это все ради хайпа!" - кто-нибудь скажет. И будет неправ, я вас умоляю, она ж не Ольга Бузова, да и не того рода это популярность, какой желал бы снискать уважающий себя писатель. Чем так злит она стада питекантропов? Молодостью? Хрупкостью? Талантом? Принадлежностью к женскому полу? Непринадлежностью к титульной нации?

Тем, что осмеливается поднимать темы, до сих пор будящие в нас лютый ужас, стыд, чувство вины. Что, проговаривая боль и горечь коллективного бессознательного, пытается примирить нас с прошлым. Не с тем, в котором "революционный держите шаг, неугомонный не дремлет враг", "мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем" и "комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной".

И не с тем, где "мы живем, под собою не чуя страны", "Затем, что и в смерти блаженной боюсь забыть громыхание черных марусь, забыть, как постылая хлопала дверь, и выла старуха, как раненый зверь" и "цветик мой дитячий, над тобой поплачет темень да трезор".

Но с тем, "что, когда положат на весы всех тех, кто не дожили, не допели, в тайге ходили, чёрный камень ели, и с храпом задыхались, как часы. а что, когда положат на весы Орлиный взор, геройские усы и звёзды на фельдмаршальской шинели? Усы, усы, вы что-то проглядели, Вы что-то недопоняли, усы!" и "только я, став слепым и горбатым, отпущу всем уродством своим, тем, кто молча стоит с автоматом над поруганным детством твоим."

А еще тем, что написала на эту тему вестерн, точнее - истерн (у нас - на восток). С набором свойств присущих лучшим образцам жанра: интересный, яркий, захватывающий, страшный, в меру сентиментальный (не "Ночевала тучка золотая" Приставкина на близкую тему, над которой я рыдала, помню, до полной утраты красы). С героями, в которых влюбляешься и хочешь им подражать. С немыслимыми приключениями и неожиданными поворотами сюжета.

По ходу действия раскрывая тайны, которых прежняя наша литература не касалась. Да. я про ссыпной пункт. То есть, всякий, наверняка, думал о том, куда девалось экспроприированное продотрядами добро, ведь куда-то это все направлялось, где-то складировалось. Но ничего более-менее внятного на эту тему не говорила ни одна из читаных раньше книг. Здесь ответ будет, в непосредственной близости от описания вымирающих с голода деревень, и Гузель Яхина рисует эту сцену с тактом и деликатностью, без надрывно-кликушеских интонаций. Так было. Просто так было.

Мы здесь не за тем, чтобы вперить гневный взор и направить перст указующий. Не для новых плясок на костях. Мы за тем, чтобы спасти, накормить, обогреть - дать будущее детям, которые иначе погибнут. Знаете, ведь у нас, при всей изобильности советской литературы, освещавшей послереволюционные годы, очень мало обращений к теме беспризорничества.

Только и вспоминается, что "Ташкент - город хлебный" Неверова, "Республика ШКИД" Белых, Пантелеева, да "Флаги на башнях" Антона Семеновича Макаренко и это всюду причесанное, приведенное к некоему общему подцензурному знаменателю, социальное явление. Помню, как меня наотмашь хлестануло "Переводчиком" (The Translator) Джона Краули, который обращается к этой теме с присущим ему умением спокойно говорить о страшном. Я лишь тогда осознала, насколько и теперь равнодушно наше общество к страданиям самых бесправных своих членов.

Яхина имеет мужество обратиться к этой неявно табуированной теме, бестрепетно касаясь того страшного, с чем приходилось сталкиваться детям: болезни - не в последнюю очередь венерические, ранние беременности, волчьи законы внутри стай, сексуальная эксплуатация всех форм. Это тоже не может не вызывать негодования "блюстителей нравственности", которые не читали (и вряд ли прочтут), но на всякий случай заранее осуждают. Да и черт с ними. Жизнь расставит все по местам, а "Эшелон на Самарканд" отличная книга.

Добрым быть —это не слезы лить над бедными лежачими! А погрузить их в вагон — голыми, без еды — и отправиться в Туркестан! Добрым быть — это молока им в пути добыть и мяса! И довезти до Самарканда.

Источник