4

На эту книгу сегодня появилась вторая рецензия. Думаю, что не последняя.

30 апреля 2012 г.
Люди живут, общаются, ходят куда-то: на концерт, в театр, в кино. Это всё за окном. А я здесь, в своей комнате на четыре стены наедине со страницами Текста: буквы, слова, фразы составляют сейчас всю меня. Я погружена в бесконечное и невероятное. Я вроде как есть в этом мире - дышу, ем, сплю, живу, одним словом, - но с другой стороны меня здесь нет, я в Тексте.

И Текст этот - не роман, а большее, и не буквы, не слова, а то, что между этими словами, то, что называется чувствами, внутренним гудением, какой-то жизненной энергетикой, которая переливается из одного человека к другому без слов, без прикосновений, без взглядов, а просто так, потому что он открылся, и ты открылся, и между вами нет ничего, вы едины.

Читаю о многом: о войне и о мире, о ненависти и о любви, об ужасах и о счастье... И чувствую, что это всё я, это всё обо мне написано. Я пережила войны и революции, отпечатавшиеся в моей душе потерей любимого человека, который жив в своих письмах и никогда для меня не умрет, и вот теперь я старая и никому не нужная, почти умираю и не могу, потому что нет у меня детей, а я ребенка хочу. Или вот наступила пора щенков топить: есть ведро, щенки есть, а я плачу - а иначе нельзя, утопить нужно, - а он подходит и говорит, что не нужно плакать, что это всё в рассказ потом можно будет вставить, и мне вдруг его так жалко становится, даже жальче, чем этих щенков, потому что они сейчас умрут, но они хоть чуточку жили и радовались, а он этой щенячьей радости никогда не испытает - лишь записывать будет.

И отдаются такие моменты в сердце, и оказывается, что я - не я, и жить начинаю жизнями другими. Только вот пол всё сменить не получается: оттого и героя не прочувствовать до конца, а вот бывшей женой его стать можно. И про то, как в Рим вместе ездили, как любили друг друга, как радовались нашей беременности и ждали нашего сына, вспоминать буду. А потом очнусь: все распалось, потому что не смогла забыть я своего Тристана, и до сих пор перечитываю нашу с ним электронную переписку, а муж нашел и приревновал, развелся, ведь с мертвым не соперничают - невозможно. И нет в его Тексте для меня теперь места: то есть воспоминания обо мне там есть, а вот нынешней меня нет, умерла я, ушла. А может оно и к лучшему: будем мы всю вечность с ним сына ждать и радоваться друг другу, и любить, как никогда не любили, ведь в тот момент он не знал еще про переписку, лишь я знала - а Текст не от моего имени, поэтому и не было никакой переписки, она лишь позже появилась, позже всего этого счастья.

А потом очнусь и про себя вспомню: открою все свои шкафы для скелетов и начну их рассматривать, только вам не скажу, какие они на самом деле, потому что не могу я так, как Михаил Шишкин - смелости не хватает открыть для скелетов свой музей и показывать их всем желающим, потому что люди ведь разные бывают: кто-то жевачку на скелет налепит, кто-то разрисовывать начнет - свою разговорную лепту внесет. А Шишкин вот не боится - пишет.

17 октября 2011 г.
Это более страшная книга, чем "Взятие Измаила". Эта книга страшна тем, что люди здесь есть, а вот Человека нет. Пишет дорогой автор о гуманизме, но гуманности в книге ни гроша.
Одиночеством сквозит. Хочется закутаться в тёплый плед и сидеть, пока не состаришься. Больно.
Нет и не будет человека, который бы тебя понял.
И других ты не поймёшь.
Пиши. Может, кто-то прочитает и впитает. Но вряд ли. Есть только ты. Как ни соединяй кусочки реальности: древних греков с чеченцами, Лаокоона с Корчаком, ангелов с севастопольскими офицерами, - ничего не выйдет, не соединятся, пазл другой.
Вот в "Измаиле" соединяются, сливаются, а здесь - ни в какую. Почему? Что случилось? Может, страна не та?

Не знаю. Ничего больше не скажу. Мне по этой книге ещё диплом писать, и я боюсь.