5 "Мой вечный призыв – живите "выше", "шире", "глубже"

Грандиозная, удивительная, фантастическая книга. Книга-космос и книга-океан, книга-мир и книга-жизнь.

Я _жил_ с дневниками отца Александра практически ровнехонько три года - и не поторопись я их дочитывать, было бы ровно три, день в день. Я читал по чуть-чуть, по две-три странички, прерывался или, наоборот, увлекался, но неизменно - возвращался. Читал во время прогулок, читал, сидя в очередях, читал, заваривая чай в офисной кухне - книга всегда была со мной (потому что в телефоне, хотя бумажную версию я все же смог найти и купить) и ощущалась как... не знаю, как постоянно присутствующий рядом собеседник, быть может.

Думаю, подобные тексты и нельзя читать "традиционно", откладывая все остальное и погружаясь в записи как в море, которое нужно переплыть, не отвлекаясь ни на что другое. Думаю, такой текст должен просто быть рядом и читаться дозированно, потому что при разгоне велик риск многое упустить, замылить взгляд и не уловить что-то очень важное.

Интересно получилось: в дневниках отец Александр множество раз сетует на то, что не может в полной мере погрузиться в написание "своего", в литературный труд, который нужно совмещать с работой в семинарии. И вот, из-под его пера в итоге (в довесок к целенаправленно написанному, к труду) выходит такой поразительный документ, о котором в конце концов и можно сказать: вот, это же и есть то самое "свое", то самое уникальное и искреннее, о чем батюшка столько раз упоминал. Это то самое неповторимое, то, чего - по определению самого отца, сказанному по другому поводу - "никто другой не напишет".

"Мне кажется, что писать стоит только , если сознаешь, что – хорошо ли, плохо – этого никто другой не напишет и что, пиша, – вкладываешь хоть самый маленький, но абсолютно свой , тебе предназначенный камушек.

И, конечно, дневник (как я думаю) писался вовсе не с сознательной целью "вложить камушек", но в итоге ведь получилось, что именно таким камушком - извините, уточню: множеством камушков (не хочется приводить топорное сравнение с бетонным блоком или чем-то вроде того) - дневник и стал. Я не то чтобы хорошо знаком с библиографией дорогого священника, но - признавая несомненно огромную ценность его книг - предположу, что "Дневники" просто благодаря своим качествам должны быть одним из ключевых трудов отца Александра. То есть вот, например, "Зеркало" и "Сталкер", а вот - "Мартиролог", и хотя чтение дневника великого режиссера - незаслуженная честь, дневник в этом случае в первую очередь (поправьте, если ошибусь) все же является возможностью ближе узнать автора, подойти еще на несколько шагов к пониманию шедевральных фильмов и просто побыть с дорогим человеком; но культурологически фильмы Тарковского и его дневник (и это нормально, ценность не просто разная, но и в каждом случае своя, сплетенная из своих категорий) расположены просто на разных материках. Дневники же отца Александра (благодаря тематике и, конечно, самому автору) из себя представляют то, о чем в них написано: они сами по себе и богословие, и философия, и поэзия. В этом смысле "Дневники" занимают достойное и полноправное место рядом с другими трудами отца Александра и не кажутся неуместными или не совсем уместными. То есть они удивительным образом сочетают в себе два пункта: "читатель узнает автора" и "читатель узнает себя" (благодаря тематике поднимаемых вопросов).

(Вообще я думаю, что нельзя написать исчерпывающий отзыв по такому грандиозному явлению - во всяком случае в себе я таких сил не чувствую, а потому заранее даю установку: все, о чем я сейчас пишу, умножайте, пожалуйста, на сто - тем, открытий, откровений, глубины в дневниках столько, что на описание ландшафта книги не хватит ливлиба).

Конечно, в центре книги так или иначе оказывается фигура отца Александра Шмемана - и... что сказать? Отец Александр - кроме того, что является знаковой фигурой в христианском информационном поле двадцатого и далее веков - предстает перед нами глубоким, вдумчивым, искренним, в высшей степени приятным человеком. При этом его образ лишен какой бы то ни было сусальности, углы не сглаживаются и не стесываются - перед нами живой человек, уникальный, самостоятельный, не нуждающийся в оценке, не заигрывающий с читателем (даже воображаемым), местами жесткий, местами строгий, местами резкий. Но при этом - мудрый, светлый и добрый. В личном общении перед таким собеседником немудрено и оробеть, но дневник - это нечто большее, чем личное общение, и... Не знаю, путаюсь и теряюсь, но могу сказать точно: за три года отец Александр стал для меня родным человеком - близким, важным и дорогим. И надеюсь, таким и останется.

Масштаб. Масштаб у книги просто необъятный. Десять лет событий, встреч, размышлений, открытий и рефлексии обо всем этом - десять лет! Это рамки хронологические (с протуберанцами ретроспектив). Пространственные охватывают собой не много, не мало весь земной шар, с несколькими "ядрами": Франция, Россия, Америка - отец Александр тонко осмысляет не только собственный житейский опыт (ввиду сферы деятельности очень насыщенный), но и события, происходящие в мире, в этом смысле дневник представляет собой помимо всего прочего срез историко-культурный, в нем так или иначе преломились самые значительные события мировой истории тех лет (не все, конечно, но многие). С пространством и временем разобрались, время двигаться вглубь. Отец Александр - священник. Священник талантливый и мудрый - и потому глубина его суждений, высота сфер, в которых он ведет свою рефлексию, поражает. Отец Александр - литургист и богослов с живым, ищущим умом, с горячим и трепетным сердцем, не останавливающийся на полумерах и не довольствующийся компромиссами - сердце у него буквально болело о Церкви, о человечестве, о мире, и боль сердца двигала вперед ум, заставляла искать, рассуждать, дотягиваться до таких категорий, которые иной мыслитель может увидеть только в телескоп (по сути дневник зачастую выступает именно в роли такого телескопа). Далее - отец Александр человек начитанный, в литературе разбирающийся и без литературы своей жизни не представляющий. Как следствие - огромное количество упомянутых и проанализированных книг в дневнике, множество фамилий (многие из которых нам, конечно, известны), рассуждения как о конкретных текстах (и конкретных авторах), так и об искусстве, литературе как таковых, теория (которая зачастую просто драгоценна - без шуток, чистое золото), и все - через призму невероятно глубокого взгляда на мир и человека, проистекающего из предыдущего пункта. То есть масштаб, охват тем в дневниках - просто астрономический. Это океан, переплыв который однажды, будешь переплывать снова и снова, потому что иначе усвоится, отложится в памяти так мало...
Лично для меня "Дневники" стали одной из двух любимейших, самых близких и дорогих книг. Одной из двух! Сколько раз спокойные, взвешенные рассуждения поддерживали, укрепляли и ободряли, корректировали курс, который в моей случае часто норовит сбиться. То есть лично для меня это не просто "пища для ума", но живое и важное общение - если не с самим человеком, то с книгой - когда ищешь поддержки, разрешения каких-то недоумений, и чудесным образом - находишь. Когда на горизонте показался небоскреб примечаний (то есть когда заколыхалось вдали окончание книги), я реально в какие-то моменты ловил себя на мысли: "как же я теперь?" Три года - какой-никакой а все же срок.

[Написание этого отзыва затянулось, раскололось, я, можно сказать, уже неоднократно терял нить, находил, а теперь вот, кажется, потерял окончательно (трава высокая) - и потом продолжу в формате "тезис - расшифровка", вытягивая тезисы то из памяти, то из записной книжки - без какой-либо системы, а так, как придется, уж извините, если что].

Грин. В дневниках я впервые услышал - зная, конечно, слово - эту фамилию. Некто Жульен Грин был одним из любимейших авторов отца Александра - и знаете, приводимые цитаты действительно интригуют. Вот, например, цитата из дневника Грина (приведенная в дневнике):

Любить до смерти кого-то, кого ни следа никогда не видел, ни голоса не слышал, - в этом все христианство. Человек стоит у окна и смотрит на падающий снег, и вдруг в нем разгорается радость, невыразимая человеческим языком. В глубине этой единственной минуты он испытывает таинственное спокойствие, которое не затрагивают никакие его внутренние волнения: тут и есть пристанище, единственное, потому что рай это не что иное, как любовь к Богу, и нет худшего ада, чем остаться без Него.

Я прочитал, восхитился и побежал искать первоисточник - но на русском его, увы, нет. И вообще переводов Грина у нас, как я понял, не издательство напубликовало, а, как говорится, кот наплакал. Но. Представить только, как много в мире авторов, которые лично нам неизвестны, но лично нам - по тематике, взглядам, подходам - близки! Это же вообще что-то из области фантастического - как многомерен и многообразен мир. В том числе литературный.

Чехов. Думается мне, что неспроста отец Александр так любил и так ценил Чехова (найдите замечательную лекцию об образе священника в творчестве АП) - Чехов, как известно, был воплощением абсолютного психического здоровья (что в среде художников, как ни крути, редкость). И вот отец Александр мне видится таким же - совершенно здоровым психически человеком, человеком с твердым и ясным умом и сознанием, без надрывов, неврозов, мысленных судорог и прочих столь частых в наше проблем. Рядом с таким человеком и просто рядом находиться-то - удовольствие, не то что _жить_ рядом с ним, слышать его мысли, смотреть на мир, людей и самого себя через призму его восприятия. Вероятно, поэтому (вкупе с упомянутой выше чувствительностью и болью о других) отец Александр так сокрушался о состоянии современных (ему, но разве за сорок лет что-то сильно изменилось?) умов. Сегодня многие в курсе, что религиозная жизнь - при определенных ошибках - может "цементировать" неврозы, усугублять их и вместо снятия с человека психологических проблем лишь прибавлять им весу (как и любая другая сфера жизни - просто с религией все сложнее; и вина за все это "цементирование" во многом - на самом человеке), но в те годы, как я понимаю, институт христианской психологии (а сегодня именно он помогает верующим невротикам всех мастей) был либо не так развит, либо развивался в какую-то другую сторону (сам отец Александр регулярно сетует на психологизацию религии, ну и на религиозную психологию, как я понимаю, тоже). О специфических психологических проблемах в этой сфере говорилось редко - думаю, многие и не видели никаких проблем. А отец Александр видел - и сокрушался. Сокрушался об экзальтации, о фанатизме, о невротичности и надрывности, зачастую проявляющихся в религиозном сознании. Это целая отдельная - и огромная - тема "Дневников", и для нее надо писать отдельную рецензию - или исследование-монографию-десятитомник - а сейчас я просто обозначаю вопросы и кратко их касаюсь, так что развивать мысли и углубляться, вероятно, не стану. Скажу лишь, что через все семьсот страниц тянутся размышления о серьезнейшей проблеме, которая и по сей день не имеет окончательного решения (потому что ее надо - оглядываясь на дневники - не решать, а снимать) и которую отец Александр очень детально описывает и которой даже находит (походя, не объявляя об открытии) объяснение: "Прием, одного за другим, новых студентов, первое, поверхностное знакомство с ними. Почти все – "конверты", то есть "максималисты", но без корней, без кровного, будничного опыта Православия. И у них все "полочки": иконы, "духовная жизнь", догматы…" Век неврозов, "мельчает народ" - это все несомненно; но еще вот очень важным мне видится это "без корней", "без кровного, будничного опыта Православия". Вот это "без корней" и может в итоге выливаться в фанатизм, в формализм, в пресловутую "ферапонтовщину". Предупрежден - вооружен, как говорится. Спасибо отцу Александру еще за одну глубокую и важную мысль.

Честность, открытость. В дневниках отец предстает честным перед собой человеком - и этому качеству всем бы нам у него поучиться. Конечно, странно ожидать от _дневника_ какой-то нечестности, формат сам подразумевает серьезную степень открытости, но мы же знаем, как часто человек врет себе, недоговаривает, умалчивает, скрытничает. Отец Александр честен и прямолинеен - к слову, именно той честностью, которая подходит для дневника, не для радиовыступления или статьи в журнале, честностью на глубине, не "правдорубством на публику". И при этом он готов сомневаться, готов искать и признавать свои заблуждения (у меня внутри холодело, когда я читал относительно долгой работы над книгой что-то вроде: "понял, в чем моя ошибка, вот в чем я был неправ в рассуждениях"; можете себе представить, каково это - написать какую-то значительную часть по-научному серьезного текста, найти ошибку в "матрице" и - стало быть - переделывать то, над чем так долго корпел). И признавать спокойно, рассудительно и ясно (см. пункт про психическое здоровье).

Природа. Можно смело заявлять: отец Александр по натуре - самый настоящий художник. Художник, тонко чувствующий природу. Природа, ее "раненая красота", проходит через весь дневник - то янтарными лучами осеннего солнца, то голыми ветвями на фоне высокого весеннего неба. И, конечно, то, что для конкретного человека составляло часть жизни, мы, читатели, можем брать за основу для серьезных рассуждений (с известной долей риска) - хотя и сам отец берется за эти рассуждения и рефлексирует на тему природы. То есть не только любуется ей, но и внутренне осмысляет и любование, и его предмет. В итоге чеканится очень ценная монета в копилку рассуждений о роли природы и ее, природы, природе. Природа по отцу Александру несет на себе отпечаток той, неземной, красоты - и мы сразу вспоминаем смешного человека, плачущего при виде заката (но не забываем и про Льюиса, по которому природа готова подтвердить любую философию, но свою не создаст). Книга в данном случае учат внимательнее смотреть за окно.

Радость, счастье, благодарность, надежда. Один из самых важных пунктов. Отец Александр (я об этом писал в других отзывах на его книги) являлся одним из ярчайших апологетов радости - радости как естественной реакции на прикосновение к Божественному. Слишком уж часто мы забываем, что "Еванегелие" переводится как "Благая весть", что один из самых частых библейских призывов к человеку это призыв к радости, и именно радость вместе с любовью, благостью и миром является плодом духа, светом, озаряющим душу, до которой дотрагивается Господь. Человек же религиозный часто начинает путаться, идти куда-то не туда и в итоге может вообще сконструировать религию без Бога - что станет для него большой проблемой, потому что "без Бога самое невинное грозит нам" (Шмелев) и "без Бога совесть может додуматься до самого безнравственного" (Достоевский) и "первый признак ложной религии - неспособность радоваться, отказ от радости" (о. Александр). Цитирую не дословно. "Нельзя верить в Бога и не радоваться," - говорит отец и тем самым не просто дарит нам координаты, согласно которым можно корректировать курс, но и (великое, прекрасное и чудесное открытие - откровение) озвучивает величайший смысл, наполняющий религиозное переживание в самом здоровом его проявлении: христианская истина прекрасна не только из-за того, что она - истина, но и из-за того, что она прекрасна. Объективно прекрасна, без какого-либо контекста. "Не только радость о спасении, но спасение как радость..." Вспомним "Символ веры" Достоевского. И вот эта радость - радость о Боге (которая и спасает от греха - в отличие от страха греха) - пронизывает всю книгу, является одной из самых ключевых позиций в мироощущении отца Александра. И, возможно, именно она, радость, рождает столь часто (как это прекрасно!) упоминаемое в дневниках _счастье_. Знаете, "Дневники" реабилитировали для меня слово "счастье", на которое я, пройдя "курс молодого богослова", в какой-то момент стал смотреть со снисходительным прищуром: мирское, дескать, слишком уж мирское, "с-час", "сей-час", сиюминутное, то есть. Я как бы противопоставлял понятие счастья понятию радости. И только через дневники я расслышал благоухающую святость этого дивного слова - "счастье" - в котором слилось и смирение, и благодарность, и способность остановиться и оглядеться и много-много чего еще. Радость и счастье, конечно, не синонимы - но и, если можно так выразиться, не антонимы. В счастье, как его трактует отец Александр (а в дневнике он не раз прямо говорит о себе как о счастливом человеке - при том, что даже не ездит на мерседесе последней модели) чувствуются нотки блаженства, к которому все мы призваны, и... В общем, это еще одна серьезнейшая тема, о которой можно говорить долго и увлеченно. Подводя итог: вот так в мой вокабуляр вернулось прекрасное слово. И конечно, мысли о радости и осознание личного счастья, рождают следующий столп, на котором зиждутся "Дневники" - благодарность. Благодарность как некое завершение человека, его благостный ответ Богу - и снова можно сказать, что рядом с таким человеком просто рядом стоять приятно и тепло. А тут - дневники. Дневники как урок счастья и благодарности - это же сокровище, клад, золотой рудник. И в конце концов дневники рождают в читателе ощутимое чувство надежды (я бы сформулировал это так). Наш бытовой пессимизм, страх, малодушие так упрямы, что так или иначе застилают обзор мутной пеленой - и сквозь пелену вдруг сияет надежда, спетая отцом Александром в его дневниках, надежда на то, что все в конечном счете будет хорошо. И от надежды этой на душе светло и тихо. Возможно, я как-то не смог объяснить, описать, но для меня "Дневники" стали именно книгой надежды. Я и себе не могу точно разъяснить, что я имею в виду, но как-то вот подсознательно: книга надежды. И сам успокаиваешься, останавливаешься на такой, интуитивно понятной, формулировке - и радуешься ей, и не нужно ни схем, ни таблиц, ни исчерпывающих определений (может, потому что тут нечто из области беспредельного?).

И... Я уже взялся продолжать и без того объемный отзыв (но как написать отзыв на пусть и маленькую - с книгой - но жизнь?), а потом вот понял, что он такими темпами станет совсем необъятным, а между тем предыдущий абзац мне кажется замечательной нотой, на которой можно закончить. Поэтому - вот, заканчиваю. "Дневники" протопресвитера Александра Шмемана - суть нечто грандиозное, прекрасное и торжественное, полное света и музыки, и, конечно, их нужно читать и перечитывать. Спасибо.

P. S. Темы, которые я отметил, но в отзыве не развил:
Культура
Время
Огромность жизни, ширина, необозримый масштаб
Доверие к Богу
Искусство, творчество
Солженицын
Стихи
О. Василий Родзянко, Бродский, Волохонский
Изменение взглядов
Здоровая оценка разрыва между поколениями
Постоянное развитие, углубление понимания
Таинство жизни

Спасибо