5

Уважаемой г-же Антонии Байетт,

Пришла весна, и хотя в наших краях она нынче отличается обильными снегопадами и сильным ветром, на душе у меня необычайно светло. Ибо читательская судьба преподнесла мне неожиданный дар – Ваш роман – как редкую драгоценность, как диковину из сказочных земель!

Какой восторг, какую радость подарила мне Ваша книга! Одна за другой распахивались передо мной многочисленные внутренние покои этой сокровищницы, входя в которые, я неминуемо попадал в очередной водоворот образов, мыслей, чувств. Простите великодушно эти неуклюжие метафоры, слова даются мне с трудом; да и вообще, какой интерес Вам может быть в моих излияниях? Художнику Вашей величины, несомненно, и без того ведома ценность своего творения. Однако льщу себе надеждой, что Вам все-таки не было бы неприятно узнать, что и в нашей далекой стране у Вашего таланта есть пылкие поклонники.

В книге Вы вызываете к жизни (словно воскрешаете умершего или поднимаете со дна морского затонувший город) эпоху, от нас отделенную многими десятилетиями. Ваши герои, хоть и вымышленные персонажи, хоть и принадлежат миру давно ушедшему – славному времени королевы Виктории – тем не менее, кажутся живее многих моих современников – да, так. Сколько жизненной силы, воли, страсти удалось Вам вложить в их письма, в их стихи! Поначалу я досадовал - на себя, - из-за незнания творчества великих певцов прошлого: Кольриджа, Водсворта, Эмили Дикинсон, к которому и Вы, и Ваши герои не раз обращались. Потом лишь понял, какие волнительные передо мной встают перспективы - знакомство с этими поэтами мне еще только предстоит, и заслуга Ваша в этом будет отнюдь не последняя.

Роман Ваш поднимает множество вопросов важности самой первостепенной, и вдумчивый читатель здесь найдет, чем поживиться. Меня же прежде прочих смыслов привлекла мысль об истоках (источниках?) поэтического вдохновения, корни которого, причудливо сплетаясь, уходят в глубь и темноту вековой человеческой души, выражающей себя в скрытых сексуальных импульсах и загадках подсознания, каковые затем переплавляются в мифы, эпосы, сказания и иные коллективные формы. Я много размышлял над этим и осторожно пришел к выводу, что любой великий поэт - это медиум, посредник, связующая нить между нашим обыденным миром и обиталищем неосознанных символов, указывающих путь к Источнику всего и вся, возможно, - к Всевышнему. Так ли это? Верно ли я понял?

Однако не хочу поддаваться соблазну и, вооружившись современными методами анализа философского и литературоведческого, подвергнуть Ваш замечательный роман скрупулезному разбору. Я на то не способен, да и не испытаю к этому ни малейшей склонности. "Пусть разум дремлет" - говорит Ваша героиня, и я согласен с нею вполне. Помнится, еще одна идея, что меня привлекла, заключалась в том, что творцы той эпохи жили страстями и воображением самого неподдельного рода и тем от нас отличались - уж не в выгодную ли сторону? Истинно так, и кто есть мы, со всеми нашими теориями, классификациями и списками, как не карлики, стоящие на плечах у гигантов? Им мы обязаны тем, что далеко можем видеть, но, сами понимаете, увы...

Впрочем, достаточно. Ваша книга растревожила меня не на шутку, больше, чем я способен выразить. Не судите строго мою попытку передать в этом письме свою признательность, равно как невольное и неумелое подражание в стиле - я пишу сейчас, как чувствую, как повлияло на меня Ваше творение. Разве виновато облако в том, что ветер меняет его форму? Во мне у Вашего романа романа появился самый преданный читатель; я к нему вернусь еще не раз и, может быть, как-нибудь наберусь смелости и напишу менее бессвязный и более продуманный отзыв. Ну а сейчас примите от меня искреннюю читательскую благодарность и вечную признательность! Это все, что у меня есть сейчас, но и это, поверьте, - не мало.

Ваш благодарный читатель и восхищенный почитатель,
...