0 «Так дайте же мне другую вселенную, или я не выдержу»

Кажется, я нашла прототип кортасаровского Морелля. «Мореллиана» из «Игры в классики» до такой степени перекликается с сиорановскими страницами, полными блестящих афоризмов, но страдающими недостатком выводов, что сложно предположить, что Кортасар мог не читать Сиорана (Чорана, че!). Но если я все же ошибаюсь, то значит, есть что-то в парижском воздухе, порождающем эти убористые тексты, пропитанные отчаянием и кощунственным желанием осквернять так называемые общечеловеческие ценности.

Я не хочу оценивать Чорана (мне все-таки больше нравится использовать оригинальную румынскую фамилию, а не ее офранцуженную версию), потому что любая оценка будет определять только степень личной приязни или неприязни к суждениям автора. Я вытащила эту книгу из недочитанных и теперь, спустя примерно четыре года, прочитав ее, размышляю, что же вызвало в прошлый раз такое отторжение, что я не смогла продвинуться дальше 20 страниц. Пожалуй, Чоран сам все объяснил:

Он «прав», но из-за того, что он все отвергает, все отвергает его самого.

А ведь было время, когда, грезя о самоубийстве, я упивалась бы этими горькими и яростными страницами. «О разложении основ», работа, которой начинается сборник – это разрушение всего, что дорого человеческим существам, привязанным к своим мыслям, делам и творениям. Чоран критикует позитивизм и подвергает сомнению все и вся, но проблема в том, что он не может выйти из тупика двойственности, который неизбежно порождается нашим разумом, работающим по двоичной логике и маниакально плодящим дихотомии.

Трагедия автора в том, что он, отличаясь визионерским ясновидением, осознает двойственность как проблему, но не может выйти из нее. Он привязывается к отрицанию, и сам же признает, что отрицание – это обратная сторона утверждения, а значит – выхода нет.

Сколько мне еще повторять самому себе: «Я ненавижу эту жизнь, которую я боготворю»?

Это агония разума, агония длиной в жизнь для одного человека, в историю – для человечества в целом. Разум, озаренный проблесками осознания, имеет склонность к самоубийству, но он никогда не сможет его осуществить, потому что разум не убивается разумом. Его может растворить только хаос, которому он отчаянно сопротивляется.

Если первое эссе – это ниспровержение всего, то второе, «Искушение существованием» – это дуалистический танец, метания между ненавистью к жизни и страстной любовью к ней и это колебания между вечностью и «слишком человеческим». Чорану дана глубина постижения при слабости духа, которая не позволяет оторваться от «милых» (читай – ненавистных) привычек, которые воспринимаются как приговор. Сидит в нем и страх западного человека, создавшего цивилизацию из ума: он боится потерять свое создание. Эмиль Чоран интуитивно тянется к восточной философии и в то же время боится ее.

Даосизм представляется мне первым и последним словом мудрости, но во мне живет внутреннее неприятие его.

Это неприятие ума, который видит для себя угрозу. Растворение в вечности – для него конец. Ошибка западных людей – это обращаться за спасением к восточной мысли: «В чем же состоит наш недуг? В столетиях внимания ко времени и поклонении будущему. В состоянии ли мы избавиться от этого с помощью китайской или индийской мысли?». Спасает не мысль, а практика, а восточные тексты – лишь комментарий к практике.

Отношения Чорана с Богом сложные: он как бы декларирует свое неверие, но настойчиво спорит с несуществующим Богом, критикует его, анализирует библейскую мифологию. Первородный грех, как ноющий зуб, не покидает сознание автора. Декларируемый им скептицизм препарирует снова и снова миф о падении. Он верит в падение человека и называет его «Падение во время». Из всех работ сборника именно эта понравилась мне больше всего. Это визионерское эссе балансирует между вечностью и сотворенным временем.

Боль как спасение. Чоран воспринимает боль как проводник прозрений, и он прав в том, что боль заставляет нас чувствовать реальность, но привязанность к боли создала ту садо-мазохистскую модель мира, в которой мы живем. И еще одну боль изливает Чоран – боль человека пишущего: «…ибо что такое слово, как не символ вакуума?» Слова бессильны и дискредитированы многократным употреблением, но у нас нет ничего кроме слов.

Еще раз оглядываясь на прочитанное, я понимаю, что в первый подход меня отвратил от чтения не смысл, а тон написанного: эта жалоба, эти проклятия, эта ненависть и в то же время интимность описания отношений человека с миром. Трудно принять свою никчемность, и Сиоран одушевляет даже пустоту, приписывая ей человеческие свойства. Он лучше будет терпеть боль и отождествляться с ней, чем растворится в безличности и безосновности.

Вещи не имеют сущности, а то, что мы о них говорим, имеет отношение только к нам самим. И мы тоже не имеем сущности, но наделяем себя всяческими атрибутами из страха перед пустотой. Эта мысль невыносима для большинства людей, и они, как говорит Чоран, стремятся максимально заполнить эту пустоту действием, не осознавая его абсурдности.

Чоран осознает и эту пустотность всего, и свою неспособность ей сдаться. Человек неизбежно терпит поражение во всех попытках метафизики, и только создание новых иллюзий позволяет ему сохранить рассудок.

…абсолютная ясность сознания не совместима с нашей физиологической сущностью.

Чоран не любил, когда его называли философом, в своих суждениях он часто противоречит себе, но то, как метко он умеет выразить мысль, вызывает восхищение. Любое его эссе можно почти целиком раздергать на цитаты.

Читать Чорана быстро невозможно. Только тот, кто отравлен миром или находится на грани самоубийства, может глотать такие книги запоем. Эссе Чорана хорошо читать по нескольку страниц в день и обдумывать, поэтому я, взяв эту книгу во флешмобе «Нон-фикшн», потерпела фиаско и попала в должники. Читайте гениального румына, не торопясь, и возможно это чтение станет прививкой от безысходности существования по методу от противного.

До чего же чудесно бытие, если сравнить его с будничностью небытия! Бытие – это нечто небывалое, это исключительное состояние, то, что не может случиться. Над ним ничто не властно, кроме нашего желания добраться до него, взломать его дверь и взять его штурмом.