3.5 О том, как Чехов по марксизму тосковал

Книга Ермилова была трижды издана в серии ЖЗЛ - в 1946, 1949 и 1951 годах, и, может быть, именно поэтому её чтение показалось мне довольно увлекательным и занимательным. Ведь это не просто видение Чехова определенным автором, это, в первую очередь, видение самой эпохи, обязательно в контексте государственной идеологии, потому как в те времена идеологически невыдержанные произведения в нашей стране не издавались, и, уж тем более, не переиздавались.

С идеологией в книге всё нормально, присутствует она в довольно больших количествах, но меня она совсем не раздражала, потому что я понимал - у меня в руках, прежде всего, исторический документ, и я пытался проследить все положения по которым Чехов признавался не просто прогрессивным писателем, а предвестником пролетарской революции.

А ему автором биографического исследования отводится именно такая роль. Поэтому фраза:

Ленин и Сталин обращались к образам Чехова, как к оружию в борьбе за счастье и свободу родины.

ничуть меня не коробила, потому что такое отношение к любому признанному властью классику было стандартным.

«… жалкие человеки в футляре, которые все время стояли далеко в стороне от жизни», — сказал Ленин о врагах трудового народа, выразив вместе с тем главное в образе Беликова, жалкого в своей чуждости и враждебности жизни. Товарищ Сталин взял сатирический образ Беликова, как оружие в борьбе (в политическом отчете Центрального Комитета XVI съезду партии), разоблачив с гениальной ясностью и простотой презренную сущность врагов родины, подлых агентов фашизма, с их ненавистью к жизни и страхом перед ней. Враги Чехова — это и враги всего советского народа. «В нашей стране не любят Пришибеевых», — сказал Сталин.

И все же, несмотря на такие мощные ссылки на классиков марксизма-ленинизма, автору пришлось признать некую чеховскую аполитичность, особенно в первом периоде его творчества. Объясняет Ермилов это мещанским происхождением Антона Павловича, которое не позволяло ему увидеть будущую решающую роль пролетариата.

Зато тот факт, то у Чехова практически не было никаких контактов с представителями народничества, и он не скрывал своего критического отношения к этому явлению, автор ставит ему в заслугу, отмечая, что к началу 80-х годов, когда Чехов пришел в литературу, оно - народничество - выродилось в либерально-кулацкое. Неудивительно, что герой исследования объявляется борцом с либеральной, народнической и реакционной тенденциями.

При этом надо отметить, что в книге анализу революционного движения в России отводится намного больше места, чем, например, отношениям в семье Чеховых. А про личную жизнь Антона Павловича совсем не говорится практически ни слова. В конце книги отводится пара абзацев Ольге Книппер, ставшей законной женой писателя, а о его многочисленных любовницах даже не упоминается, кроме, разумеется, Лики Мизиновой. Всё-таки скандал вокруг "Чайки" и её сюжетных линий автор не смог обойти стороной, но о том, то между Чеховым и Ликой существовало что-то большее, чем симпатия, читателю остается только догадываться.

Глухо упоминается о дружбе Чехова с Левитаном, очень много грязи вылито на Суворина, который пытался "привить ему микробы своей внутренней опустошенности, враждебности всему прогрессивному и передовому". Зато главным и чуть ли не самым верным другом писателя предстает "буревестник" Максим Горький.

Мы практически не видим Чехова-человека, даже Чехова-писателя в исследовании не слишком много, в основном перед нами предстает Чехов-гражданин и Чехов-обличитель царизма. Много говорится о тоске Чехова по политике, о его желании быть гражданским писателем. Ни много, ни мало, Чехов объявляется продолжателем традиций Чернышевского, и главный вопрос его творчества - это вопрос "Что делать?"

Спору нет - вопрос глобальный, и, наверное, творчество любого крупного писателя пытается найти на него ответ. Но автор не видит, или не хочет видеть, что "Что делать?" Чехова намного шире и глобальнее аналогичного вопроса, заданного Чернышевским. Вопрос последнего был полностью политическим, Чехов же ставит его в общечеловеческом контексте, включающим в себя и политические, и моральные, и этические, и многие другие аспекты.

Но Ермилов готов рассматривать своего героя строго с позиций господствующей идеологии, поэтому он сетует, что знакомство Чехова "с марксизмом осталось до конца его дней до смешного искаженным и наивным". И в то же время он выдает сногсшибательную сентенцию: "А ведь он (Чехов) тосковал по марксизму!"

За трескучими фразами автора создается впечатление, что Чехов "разоблачал" исключительно "старорежимного" человека, в новом - социалистическом обществе - все эти Беликовы, Пришибеевы, Червяковы и прочие являются пережитками, навсегда оставленными в прошлом.

Как же смешно это выглядит сегодня, когда перечитывая Чехова, убеждаешься, что все, описанные им типы, никуда не делись, что они по-прежнему живут, кто благоденствует, кто коптит, но произведения классика всё так же актуальны, как и во время их написания.