3.5 «Обнаженное счастье смерти»

Право, что только не встречается в жизни. Какие обычаи, правила, какое странное воображение… впрочем, простите. Зря я так резко. Разве может понять современный европеец японцев времен мировых войн? В Европе, знаете ли, даже в то время мужчины либо стрелялись, либо вешались… ну, или травились. Разные были способы, гуманные. А жен (если уж так хотелось пойти за любимым в царствие вечной юности) обычно первыми убивали – да-да, европейские мужчины были чуткими, понимали же, что незачем женщине смотреть на смерть, достаточно с нее. А потом уже сами… как им хотелось.

Привыкнув к нашим, истинно европейским, самоубийствам сложно смириться с японским харакири. Зачем же, в чем смысл этих мучений? Разве цель сего – не смерть, скорая, освобождающая от жизни с ее обстоятельствами? О, это желание настоящего японского офицера обстоятельно, по правилам, вспороть себе живот! И чтобы кровь по стенам, и муки, ужасная боль – но зато правильно, как родители учили! Не сметь отступать от мучений, ты обязан умирать страшно, даже если никому нет дела до выбранного тобою способа.

О, и нет ничего дурного в том, чтобы обречь свою любимую женщину на лицезрение такого! Она должна умереть после мужчины; она должна смотреть, как он вспарывает себе живот клинком, и не шевелиться – боже упаси ей упасть в обморок от увиденного! Настоящая жена японского офицера не только должна хотеть смерти по первому приказу своего властелина, – нет, она должна быть свидетелем, она должна быть участником кровавого ритуала, хотя милосерднее было бы избавить ее от этого зрелища, просто позволив ей умереть первой.

В чем же сюжет, спросите вы? Он очень прост и, на самом деле, типичен для того времени. Жили себе влюбленные, муж и жена. Жена любила мужа больше всего на свете, он стал всем в ее жизни – ее солнцем, ее луною, ее землею. Она растворилась в нем, считая, что иначе в любви быть не может (но вспомним, какие времена стояли – и не хочется удивляться). Муж же больше думал о долге и чести.

И вот случился в Японии, этак в 1936 г., путч. Военные вообще любили в то время устраивать путчи, прямо золотая эпоха была. Не знаю толком истоков, но в Википедии сказано:

«Путч молодых офицеров (Инцидент 26 февраля, мятеж 26 февраля) – национал-социалистический мятеж в среде японской армии, произошедший 26—29 февраля 1936 года. Идеологом путча был Икки Кита, программная работа которого, под названием «План реконструкции Японии», сподвигла военных на попытку переворота».

Кто, что, зачем – это значения не имеет. Значит, был путч, мятежники успели кого-то там поубивать, но в итоге их арестовали. Главный герой в путче не участвовал, но на стороне мятежников оказались его лучшие друзья. Герой мучается: «Как же я выступлю в составе правительственных войск против своих друзей-путчистов?!» И на почве этих переживаний решает поскорее самоубиться, о чем сообщает, явившись домой, своей прекрасной юной жене. Еще в первую брачную ночь он спросил ее, готова ли она умереть в тот же час, что и он – потому что не стоит жене жить без мужа. И в ту ночь она согласилась на смерть, и готовилась к ней, и нынче захотела исполнить свое обещание.

Тут стоит остановиться и вспомнить: позвольте, если не учитывать национальный колорит, это действительно типичная история! Разве в близкой нам Европе это не встречалось? Не было ли там (и у нас) жен и любимых, которые готовы были умереть вместе со своими мужчинами, а какие только идеи не разделяли эти мужчины – социалистические, фашистские, антифашистские… Помнится, в те же 30-е жены с пониманием шли со своими мужьями-антифашистами и на плаху, и в лагеря, на верную смерть.

Юкио Мисима, взяв обыкновенную историю, рассказывая ее бесстрастно, не объясняя, что он считает нормальным, – тем не менее, он все-таки позволяет своему читателю спросить: «А действительно ли любовь движет человеком, если он решается покончить с собой, скажем так, «за компанию»? Или тут долг, ответственность, честь, какая-то совесть?» Может ли быть так, что страх оказаться неправильной, плохой женой толкает юную Рэйко на самоубийство? Или она настолько растворилась в своем муже, что просто не мыслит себя отдельной личностью, с самостоятельным мышлением, отдельным от мужа телом?

Право, как нащупать эту черту – между зрелым взвешенным чувством, чувством общности, и страстью, в которой сгорают, утратив объект вожделения? А между преданностью по зову души – и долгом, который не позволяет оставить человека в самый важный час его жизни? Между своей волей – и навязанной условностью.

«… Каждый миг, вкус каждого незабываемого поцелуя, соприкосновение тел, ощущение счастья, от которого замирало сердце. Но с темных досок потолка на них уже смотрело лицо смерти. Наслаждение кончилось и больше никогда к ним не вернется. И все же оба подумали: даже если бы им была суждена долгая жизнь, такого экстаза они никогда бы уже не испытали».