5

О Томасе Лиготти до настоящего времени я знала только то, что он — объект поклонения узкого круга адептов, друг Дэвида Тибета и крайне замкнутая фигура. О его работах — только то, что их последовательно сравнивают с короткой прозой ЭйчПиЭл. И эти факты никоим образом не смогли меня подготовить к тому, чем его рассказы явились на самом деле — к убедительному авторскому голосу, к dreamlike vignettes, к камерным антиутопиям, отрицающим свое родство с классическим хоррором.

Рассказы Лиготти — даже более закрытые системы, чем рассказы Лавкрафта. Подобие этих двоих не столько в эксплуатируемом «вторжении неименуемого», сколько в их противопоставленности отвратительно нормальным писателям, которые пышут ментальным здоровьем и все-таки пытаются создать что-то на ниве ужасов, отличных от положенных им слэшеров и сплэттеров. Всё, начиная с биографии Лиготти и заканчивая аутсайдерским тоном рассказов этого конкретного сборника, заставляет предполагать в нем прекрасно нездорового писателя. Не в сюжетах, а в самом тексте — дефекты зрения, сенсорная депривация; в случае с ЭйчПи нагромождение эффектных прилагательных казалось драматическим приемом, здесь эти многократные ‘icy bleakness of things’, ‘ceaseless negation of color and life’, ‘grotesque discontinuities in the order of things’, ‘enlightenment of inanity’ - и прочие, и прочие catch phrases явно связаны с компульсивностью — героя ли, писателя ли — и эффект которых скорее по инерции, чем намеренно, передается читателю.

В странноватом термине, придуманном специально для тегирования работ Лиготти — в том самом «философском хорроре» — на самом деле есть смысл. Это что-то вроде «Секретных материалов» для тех, кто больше наслышан о Жаке Деррида, чем о Стивене Кинге. Наконец, можно бесконечно говорить о фигуре рассказчика — эдаком Бартлби, покончившим со своим отказом писать, но не с сопротивлением письму. И о диктатуре писателя: Карпентер пытался воссоздать нечто подобное («В пасти безумия»), но это несравнимо с творческим террором в рассказах из раздела ’The Damaged and the Diseased’. Лиготти вводит понятие «сверхискусства» (super-art) и «магии искусства» (art-magic), а довольно банальный сюжет о разрушении творчеством творца и наблюдателя превращает в кошмар их полной аннигиляции той потусторонней субстанцией, которую мы и называем творчеством (искусством) за неимением других терминов.

Из менее изощренных и более dreamlike-историй меня совершенно сразила ’A soft voice whispers nothing’ - впрочем, здесь красота и вычурность тоже не являются пустой оболочкой. Совершенно ясно одно: для Лиготти «смерть», «искусство», «восприятие» — не столько понятия, сколько вопросы, равносильные детским «почему?» и зрелому, уже предчувствующему финальные титры «куда?» А бонусом: совместная работа писателя и Current 93, видеоряд от Шванкмайера.