5 Нагой против голого, фаллос против пениса (18+)

Внимание! В этом отзыве присутствуют иллюстративные материалы, в том числе в виде работ Мэпплторпа и фон Глёдена. Это значит, что всем ревнителям морали и нравственности, которым голая мужская писька может нанести непоправимый вред, лучше воздержаться от прочтения данного отзыва. В любом случае, я помечаю эту рецензию как 18+, и несмотря на то, что работы двух обозначенных персонажей висят в десятках мировых музеев, в постоянных экспозициях, все работы убираю под спойлер. Надеюсь, что данный отзыв не нанесет никому из читателей непоправимого морально-нравственного вреда, и не оскорбит чьи-то религиозные чувства.

Прославленный учёный Игорь Кон (1928 — 2011), который только по официальным регалиям и психолог, и антрополог, и социолог, и философ, и сексолог, кажется, решил попробовать себя на ниве искусствоведения. По крайней мере так может показаться, если подержать в руках данное издание, весом в районе четырёх килограмм, но не заглядывая внутрь. Правда, внутри автор сам отказывается от этой идеи — работа носит не искусствоведческий, а историко-культурологический характер. Главная задача автора — рассмотреть эволюцию отношения к мужскому телу в искусстве.
Поскольку Кон, без дураков, один из величайших учёных СССР и России ХХ века, он чётко понимает — работу эту надо формировать на некоем методическом базисе. Ну и как достаточно проницательный философ, явно не чуждый диалектике — он находит этот базис, и, чёрт возьми, этот базис абсолютно блестящий. Базисом выступает единство и противостояние «наготы» и «голости» мужчины, его «фаллоса» и «пениса».

Методический базис
В чём разница между «пенисом» и «фаллосом»?
Пенис, или мужской половой член, — это просто наружный мужской половой орган, используемый для секса и мочеиспускания. Он даётся мужчине от природы, его наличие является нормой (а отсутствие — аномалией), и с биологической точки зрения он ничуть не более странный, чем нос, ухо, палец или нога.
Фаллос — это нечто большее. Фаллос не только и не столько пенис в состоянии эрекции. Фаллос есть некий символ, знак, совокупность всех представлений человека о природе рождения (сакральная категория), смерти, силы, плодородия и пр.
Т.е. «пенис» это биологическая категория. «Фаллос» — философская. Здесь и пролегает фундаментальный раздел в отношении изображения мужского тела в искусстве. Если художник рисовал просто мужское тело, пусть там и виден пенис — это просто голое тело. Если же художник объективизировал голое тело, т.е. рисовал не «пенис», а «фаллос» (в широком смысле не «голого», а «нагого» человека) — то это уже то, что может смутить. Именно через эту диалектическую взаимосвязь и работает Кон. Именно через противодействие этих категорий в истории культуры он и объясняет изменение отношения к мужскому телу в искусстве.
Иными словами, мы переходим из объективной в субъективную плоскость — «прилично» и «неприлично» это вопрос не к художнику, а к степени объективизации пениса, превращения пениса в сознании смотрящего в фаллос — в нечто, обладающее сакральным значением, то, что нужно обязательно скрывать (по магическом соображении), и то, что имеет слишком много сакрального смысла. Отчасти этим обусловлен присутствующий и в наши времена запрет на эрегированный пенис.

Только ли пенисом едино мужское тело?
Ответ — да, только им. Пенис (в биологическом смысле) это то, что наиболее явным образом отличает мужское тело от женского, это то, что делает мужское тело — мужским. А раз так, то мужское тело так либо иначе сводимо к пенису. И пенис становится центром, фокусом любого изображения обнаженного мужчины. Как назло, половые органы находятся почти в самой середине тела — и акцентируют на себя внимание даже по чисто техническим причинам.
Вообще, здесь мы подходим к одном из главнейших вопросов искусства — почему у обнаженных мужчин на картинах и скульптурах такие маленькие пенисы? Отвечу — мы не знаем. Но есть версии. Одна из версий (назовём её искусствоведческой) — пенис слишком сильно акцентирует на себе внимание, отвлекая от всей композиции. Почти в одиночку он может разрушить всё представление об изображении. Именно поэтому художники решили не акцентировать на нём внимание.

Иллюстрация №1

Посейдон, 46 г. до н.э.

свернуть

Что может быть более великим, чем Бог? Тем более — Посейдон? Он сам величественен, и акцентуация на пенисе Посейдона неминуемо бы перестало делать его изображение равновеликим. Поэтому вот такой художественный приём с «уменьшением». Признаюсь, мне нравится эта версия — она правда красивая.
Другая версия заключается в том, что древние греки считали большой пенис менее эстетичным, чем маленький. Это объяснение не выдерживает критики — в античных изображениях достаточно фигур с большими пенисами, по-своему очень красивых. Не всё греческое искусство укладывается в подобное объяснение, если коротко.

Болтает и мотыляет
Вот так и пошло отношение к искусству изображения мужского тела. Если общество было объективизировано на пенис, т.е. превращало пенис в фаллос — оно начинало яростно с ним бороться. Если же объективизации не было — к изображениям обнажённого мужского тела относились терпимо.
В античном искусстве мужское тело было интересно само по себе — оно активно изображалось. В средневековье мужское тело, и особенно мужской пенис, стал отождествляться со грехом — началась его объективизация. Это породило отказ от изображений, и даже замазывание уже имевшихся картин и отбивание причинных мест у уже давно стоящих статуй.
В Ренессанс запрет спадает, и мы возвращаемся к эталонам античности — и здесь происходит обратный эффект. То, что казалось глубоко неприличным, начинает рисоваться «потому что так делали» — и тем самым подрывает само моральное табу, которое укрепилось достаточно сильно. Так и болтает человечество из стороны в сторону.

Иллюстрация №2

Леонардо да Винчи. Мадонна Литта. 1491 г.

свернуть

В одно время это произведение считалось одной из вершин религиозного искусства. В другое же его обвиняли за то что... младенец Иисус голый! Корень, как мы понимаем, кроется в объективизации пениса. Голый младенец и голый младенец — подумаешь. Голый младенец С ЧЛЕНОМ — это НЕПРИЕМЛЕМО! Красота в глазах смотрящего, как говорится.
Кстати, Иисуса Христа рисовали не просто голого, но даже с эрегированным пенисом (что часто бывает у младенцев) — это был как-раз символ его витальности, полноты жизни, с которой он пришёл в наш мир. Как вы понимаете, эти изображения в один прекрасный момент тоже стали неприемлемыми.

Игра со зрителем
Художники быстро поняли, что через дихотомию пенис-фаллос можно легко начать играть со зрителем. Одним из мастеров подобных игр был Караваджо.

Иллюстрация №3

Караваджо. Иоанн Креститель (юноша с овном). 1602 г.

свернуть

Караваджо, при жизни находящийся в состоянии перманентной обороны по обвинению в гомосексуализме, прекрасно понимал, где границы дозволенного, а где нет. И балансировал в прямом смысле слова на грани.

Иллюстрация №4

Караваджо. Амур-победитель. 1602 г.

свернуть

Как вы понимаете, любое изображение мужского тела, и тем паче — фронтальной мужской наготы, могло вызвать нежелательное и крайне опасное обвинение в содомии.
Правда запрет на фронтальную наготу не спасает. «Иконами» гомосексуального искусства стали Святые Себастьяны Гвидо Рени.

Иллюстрация №5

Гвидо Рени. Себастьян. 1616 г.

свернуть

Иллюстрация №6

Гвидо Рени. Святой Себастьян. 1625 г.

свернуть

Сами понимаете — эротизма на квадратный сантиметр здесь куда больше, чем во фронтальной обнажёнке с половыми органами. Но здесь есть религиозный сюжет. И что после этого предъявить автору? А ничего — предъявить можно только себе.

Иллюстрация №7

Жак-Луи Давид. Обнаженный (Патрокл). 1780 г.

свернуть

Давид был не только революционером во Франции, но и революционером в искусстве. Правда и ему приходилось уворачиваться от обвинений известного рода. Всё дело опять в мужской наготе — не спасал ни счастливый брак, ни четверо детей.

В XIX веке
Сложившаяся ситуация молчаливого противостояния пениса и фаллоса не могла сама по себе затихнуть — должно было быть найдено какое-то разрешение. Или мы говорим, что обнаженный мужчина это безнравственно, а любой, кто его пишет, обладает нездоровыми наклонностями, или же... мы должны разрешить его писать. Ну или хотя бы перестать обвинять тех, кто это делает.
Как водится, главную роль здесь сыграл рынок — спрос на мужское тело был, а значит художники подчинятся. А когда художники подчиняются тем, у кого власть и деньги — рано или поздно подчинится и мораль.

Иллюстрация №8

Александр Кабанель. Падший Ангел. 1847 г.

свернуть

Как видим — здесь ангел обладает подчёркнутой маскулинностью, явно далёкой от небесной воздушности. Ангел слишком плотен, телесен, а его крылья вообще теряются. Падение ангела повлекло его облачение в плоть, а значит и в желание.

Иллюстрация №9

Иполлит Фландрен. Молодой человек на берегу моря. 1836 г.

свернуть

Здесь ситуация ещё хуже — что фотография близка к понятию «гомоэротическая» понимали фактически все. Даже такие титаны гомоэротического жанра как фон Глёден, не стеснялись делать «ремейки» этого фото.

Иллюстрация №10

Вильгельм фон Глёден. Обнаженный мужчина на скале. Сициллийская серия.

свернуть

И если художественный оригинал ещё хоть как-то маскировался, то фото расставляет акценты уже слишком чётко.
Балансировка между «пенисом» и «фаллосом» бушевала на полную. И даже гении салонного академизма не могли в ней не участвовать.

Иллюстрация №11

Вильям Бугро. Данте и Вергилий в аду. 1850 г.

свернуть

Тут всё — и христианство (концепция ада), и литература (Данте), и да, мужское тело, явно являющееся центральным элементом композиции. Данте и Вергилий так просто теряются. Что хотел сказать автор? Думаю вы и так знаете.
Заканчивается всё «гимном обыденности», и революцией, которую начинает Кайботт.

Иллюстрация №12

Гюстав Кайботт. Моющийся мужчина. 1884 г.

свернуть

Картина подчеркнута «пенистична», она обыденна — но именно это и вызывает недовольство. Зачем рисовать столь обыденный сюжет? Зачем смущать мораль и нравственность, когда за сюжетом не стоит какой-то нравоучительной или даже сюжетной задачи, когда рядом нет Данте, Амура или младенца Иисуса? Мыться — как это прозаично. Но это и есть революция — мужскому телу не нужны индульгенции чтоб оказаться без одежды, обоснования для этого. Оно прекрасно само по себе, и уже только поэтому не должно оправдываться ни перед кем.

Настоящий ХХ век
ХХ век — век тоталитаризм, глобальных идей, мировых войн, господства и подчинения. Разумеется, сложившаяся политическая ситуация не могла не оказать влияние на искусство. Она и оказала. Думаю, для многих будет неожиданностью, как.

Иллюстрация №13

Александр Дейнека. После боя. 1936-42 г.

свернуть

Мужское тело для тоталитарного государства, будь то СССР или Третий Рейх, это инструмент, а не объект любования. Искусство тоталитарных государств есть стремление к идеальным образам, но стремление очень телесное. Поэтому культ сверхчеловека (привет Ницше) находит своё отражение в искусстве. Герои социалистического реализма близки к другим героям ХХ века — героям гомоэротического искусства. Совпадение не случайно — и первые, и вторые видят в мужском теле идеал. Но одни видят его для себя, а другие — для создания нового, светлого (как им кажется), иного будущего. Искусство ХХ века подчёркнуто ориентировано на тело. Это и отражение всей эволюции искусства, относительно тела, и декларации государственной задачи — сверхчеловек на службе нового мира, идеальные люди идеального государства.

Иллюстрация №14

Константин Сомов. Боксёр. 1933 г.

свернуть

Технократическая витальность это гимн ХХ века, который пронизывает большинство работ. Мотивы этой витальности, конечно, отличаются, но главный модуль в нашем противостоянии «пениса» и «фаллоса» остаётся неизменным — именно «фаллос». Человеческая телесность есть сама по себе гимн той особой, во многом трансцендентной миссии, которую она должна выполнить. И подчёркнутая телесность здесь близка языческим представлениям дохристианских времен. В этот фокус попадают даже дети.

Иллюстрация №15

Александр Дейнека. Крымские пионеры. 1934 г.

свернуть

Витальность — вот главный заказ тоталитарных государств, будь то Рифеншталь или Дейнека.

Иллюстрация №16

Александр Дудин. Солдатская баня. 1988 г.

свернуть

Как и гомоэротическое искусство, тоталитарное должно вызывать желание. И я даже не скажу, что объекты этого желания слишком уж различаются — и здесь и там главное желание это желание овладеть. Будь то тело, государство или будущее.

Гомоэротическое искусство
Гигантским шагом в сторону детабуирования мужского тела стало то, что мы бы назвали гомоэротическим искусством. С одной стороны — авторы подобных работ явно получают эстетическое удовольствие от темы. С другой — ну многие получают удовольствие, не все же они после этого — геи? Граница, как водится, опять лежит в деталях, и прежде всего в пресловутом «взгляде художника». Обвинения многим художникам прошлого, дескать, «натурал так не увидит и не нарисует» во многом подтверждают.

Иллюстрация №17

Вильгельм фон Глёден. Сициллийская серия.

свернуть

Глёден как-бы подчёркивает, акцентирует внимание на то, что находилось под жесточайшим табу. Фронтальная нагота у него не просто возведена в абсолют, но утрирована. И здесь Глёден нарочно не хочет использовать приём с уменьшением пениса у модели, дабы не отвлекать от композиции — это революционное искусство именно потому, что это срыв привычных нам условностей. Ну и потому, что это декларация самой что ни на есть обыденности. Глёден очень успешно вводит своих зрителей в состоянии когнитивного диссонанса — ничего такого на фото есть, но возникает острое желание счесть его неприемлемым.

Иллюстрация №18

Вильгельм фон Глёден

свернуть

Другая икона гомоэротического искусства, Мэпплторп, пошёл куда дальше. Его работы с художественной точки зрения действительно прекрасны, но он не был бы собой, если б не ставил перед смотрящим дилемму, как бы заставляя его отказывать от того, что ему нравится, и заставлял отказываться признаться себе в этом.

Иллюстрация №19

Robert Mapplethorpe, Ajitto, 1981

свернуть

Самый суровый вопрос задаёт Мэпплторп в своём Томасе

Иллюстрация №20

Robert Mapplethorpe, Thomas

свернуть

Здесь действительно блестящая игра светотени, и сама концепция, и аллюзии к Витрувианскому человеку Да Винчи. Но всё сбивает одна деталь. Зритель вынужден оправдываться, и попадать в логическую ловушку. Скажешь, что тебе нравится работа — да, тебе понравился пенис. Скажешь, что не нравится — да, ты латентный гей, и боишься признаться, что в работе в которой видно пенис, может быть что-то привлекательное.
Это уже не искусство как таковое, это уже перформанс, игра со зрителем. Талантливая, но всё-таки игра. Но ведь любое искусство это игра?

О самой книге
Книга безумно интересна. Интересен и взгляд учёного, его культурологические выводы, интересен и подбор произведений. Работа сделана на твёрдое отлично. Самое главное — она наталкивает читателя на собственные мысли, заставляет его искать ответы на вопросы. А разве не в этом смысл?
Из минусов я бы назвал то, что объект исследования очень уж заужен — «культура» для автора в основном то, что мы бы назвали «изящным искусством» — картины и скульптуры. Литературных, равно как и иных примеров, здесь почти нет. И эта ниша оказывается незаполненной. Есть, правда, Другая любовь Клейна — но она про гомосексуальность, а не про культурологию (о ней писал здесь).
Это блестящая работа, которую если найдёте в бумажном виде — читать обязательно. В электронном какой-то вурдалак уничтожил в плане качества все иллюстрации, и смотреть стало просто не на что. В результате вся иллюстративная часть фактически утеряна — а она очень важна для понимания идей автора. Саму же работу рекомендую.