5 Ghost rider

"Ghost rider motorcycle hero
Hey, baby baby baby, he's a lookin' so cute
Sneak around-round-round in a blue jump suit"

  Американским литературным постмодернизмом я увлёкся около пяти лет назад, когда после удачного прочтения «Радуги тяготения» Томаса Пинчона и первой неудачной попытки прочесть «V.» , я начал читать больше книг, которые попадались мне в различных списках типа "the best of postmodern novels". Меня завлекли эти книги по той причине, что они доставляют мне самое большое удовольствие от процесса их чтения в сравнении с другими художественными книгами, при этом помимо обычного удовлетворения жажды филологического кайфа эти книги тренируют мои способы фильтрации и обработки окружающей меня информации, поэтому я умышленно стараюсь читать самые сложные художественные книги, потому что от них можно получить больше всего пользы как и в плане удовольствия, так и в практическом плане. Для меня чтение художественных книг - один из способов познания окружающего мира, желательно с территориально отличной от моего местонахождения культурой, и при этом, чтобы он (мир) не был совсем уж прям "вещью в себе". Я стараюсь читать самые сложные книги, но которые прошли проверку временем, критикой и самое главное - победили забвение, то есть я читаю мейнстрим, но тот мейнстрим, о котором большинство говорит лишь то, что это сложная книга, но при этом есть меньшинство (это может быть как и проверенный читатель с goodreads, так и наводка от товарища), которое в своём описании как-то привлекательно для меня раскрывает сложности этих книг.

  И получилось так, что почти все книги из этого пула, которые я хотел или до сих пор хочу прочесть, я прочёл. Остались лишь «The Public Burning» Роберта Кувера и «The Tunnel» Уильяма Гэсса - конечно, ещё есть невообразимое даже приблизительно мною число книг "американского постмодернизма", которые я не прочёл, но вот для того, чтобы я сам себе мог сказать "всё, теперь я в этом разобрался", мне осталось прочесть две книги. А ещё четыре дня назад их было три, и в их числе была работа Джона Хоукса «The Cannibal» , которая в переводе Макса Немцова называется "Людоед" и впечатлениями от прочтения которой я с вами сейчас поделюсь.

  То, что "Томаса Пинчона "Людоед", среди прочего, вдохновил на его великую"Радугу тяготения"" и то, что он имеет такое название - угрожающее, необычное и провокационное на узнавание, что же за ним скрывается, вкупе с его относительно небольшим объёмом вместе с той фотографией, что я добавил в конец рецензии и другими факторами сыграло мне на руку, и я захотел его прочесть. Я мог бы его прочесть и в оригинале, но меня отпугивало то, что "особенности набоковского зрения в нём очевидны" (эти две цитаты о "Людоеде" находятся на его обложке) - я не сильно дружу с "особенностями набоковского зрения", потому что до сих пор не видел пользы его примерять на себя на долгое время, а самое главное - оно мне не всегда бывает интересным, хоть я его и уважаю как читатель и признаю Набокова как "протопостмодерниста", работая с которым я лучше могу понять Пинчона, например, но ни на йоту порой не приближаясь при этом к synchronicity с творчеством самого Набокова. Посему, когда долгожданную книгу наконец-то стало можно приобрести, то я её приобрёл, а за сохранение при переводе на русский язык "особенностей набоковского зрения" я был спокоен, ведь над переводом и его редактурой работали проверенные профессионалы, которым я знаю, что могу доверять (доверие снова подтвердилось уже теперь, когда я дочитал книгу).

  Теперь же передо мной стоит вопрос: дело в том, что чтобы кто ни говорил, но самое важное при первом чтении художественной книги - сюжет, а "Людоед" особенно слит воедино со своей формой и сюжетом, но спойлерить я не хочу. Чтобы говорить лишь о его художественных чертах, преодолев тем самым спойлерство - я не профессиональный филолог и не занимаюсь разжевыванием (тем более - кому это надо?) его художественных особенностей вроде "эпитетов", "скрытых смыслов", "что на самом деле хотел сказать автор". "Людоед" - это одноразовая головоломка, чья прелесть в том, чтобы собрать её самому, без чьей-то помощи, потому что в процессе такого чтения (без опоры на уже существующие рецензии или предисловие) раскрывается его огромная и ни на что непохожая художественность, и находится очевидный ответ на то, что же так восхитило в нём Томаса Пинчона и что он взял на вооружение. Ответ прост и не содержит спойлеров: он взял форму повествования, которая в пределе стремится к тому, чтобы голос автора был не слышен читателем. Кто-то сразу скажет - "а повествование от первого лица или же описание от третьего лица чем тебе не угодило (а в «Смерть Артемио Круса» от второго лица ведётся рассказ в определённых частях)?". Дело в том, что всё равно голос автора во время чтения почти всегда бывает постоянно слышен, порой даже как полёт назойливого комара, а вот в "Людоеде" его не слышно мне было в первых главах вообще (лишь в последних частях, да и то с натяжкой, просто головоломка сложилась тогда). Вам кажется - да что такого, ничего необычного, но я посмотрю на ваши рецензии, когда вы прочтёте "Людоеда", и сколько людей будет писать о том, что по непонятным для них самих причинам им было сложно его читать (в книге нет постмодернистской энциклопедичности, ведущей к её сложности для читателя, но в ней так же нет и джойсовских изысков, или же прустовской пустопорожности - то есть модернистского "извращения" над формой повествования), хотя перевод построен кристально чистым для понимания (мне кажется, что переводчику даже не было возможности в нём разгуляться, так как каждое слово в нём - на своём месте и в отдельности предложения проще некуда, но когда ты пытаешься связать эти сначала предложения, затем абзацы, потом части воедино, то оно как бы и складывается, но похоже на Франкенштейна и всё время думаешь, что может ты невнимательно читал, но после очередной самопроверки обнаруживаешь - да нет, я всё [вроде] понял и ничего не упустил, значения всех употребляемых автором слов мне ясны, а история всё равно не становится от этого "укрощённой" - проинтерпретированной [как сказала бы Сьюзен Сонтаг ]), и даже сюжетную головоломку сложить оказалось не сложно - то, что поначалу казалось бредом фолкнеровского героя «Шума и ярости» Бенджи (в смысле формы рассказа), потом обернулось обычным рассказом без каких-то умышленных усложнений формы повествования. Так в чём же дело?

 Ответ на вопрос я нашёл от самого Джона на Википедии:

"I began to write fiction on the assumption that the true enemies of the novel were plot, character, setting and theme, and having once abandoned these familiar ways of thinking about fiction, totality of vision or structure was really all that remained."

"Я начинал писать художественное произведение основываясь на том предположении, что настоящими врагами романа были сюжет, персонажи и лейтмотив, и однажды оставив эти привычные пути мышления о художественном произведении, совокупность изображения или структуры было всё, что осталось"

  Для меня самым точным сравнением "Людоеда" является не его очевидное сравнение с оптикой Набокова, а с оптикой Саши Соколова и его работой «Между собакой и волком» . В ней, так же как и в "Людоеде", есть частое использование редко используемых в устной речи слов, которые совместно с предумышленным автором постоянным переключением "читательского видоискателя" то с одного объекта, то на другой, заставляют читателя попотеть для того, чтобы перед ним раскрылась его красота. Я только наводил фокус на персонажа, а автор тут же показывал мне что-то новое, на что нужно было заново направлять видоискатель и делать изображение в фокусе (конкретно - на абзац, потому что Джон Хоукс не стал всё сваливать в кашу, то есть не стал делать явного усложнения таким простым модернистским способом - он пошёл более сложным путём - путём оттачивания смысловой и информационной точности предложений как формы смысла [как контейнера], при этом постоянно перескакивая на разные частоты, будто совершая псевдослучайную перестройку рабочей частоты (ППРЧ) - это ППРЧ позволяет повысить помехозащищённость системы [не устойчивость, а именно защищенность - то есть способность дать ответный удар по преднамеренной или непреднамеренной частотной помехе, а применительно к тексту - дать ответный удар читателю, который хочет по-быстренькому его прочесть, написать что-то в свой блог или записать видео на ютубе, дабы стать в глазах своей аудитории на +1 книгу умнее]), что так похоже на стиль Томаса Пинчона (а уже потом можно говорить о том, что для описания Зоны в "Радуге тяготения" Пинчон позаимствовал стиль описания места действия у "Людоеда" Хоукса).

  "Людоед" заставил меня поработать, завоевав в итоге своё заслуженное место в моей домашней библиотеке, раскрыв для меня портрет того, что называется "Злом" (но не в том смысле слова, что вы подумали, а в игровом - в духе DOOM'овского Ада).

(кто изображён - читайте тут)