5 Сандзару

На даче спят. В саду, до пят
Подветренном, кипят лохмотья.
Как флот в трёхъярусном полете,
Деревьев паруса кипят.

Лопатами, как в листопад,
Гребут берёзы и осины.
На даче спят, укрывши спину,
Как только в раннем детстве спят.

Ревёт фагот, гудит набат.
На даче спят под шум без плоти,
Под ровный шум на ровной ноте,
Под ветра яростный надсад.
Льёт дождь, он хлынул с час назад.
Кипит деревьев парусина.
Льёт дождь. На даче спят два сына,
Как только в раннем детстве спят.

Я просыпаюсь. Я объят
Открывшимся. Я на учёте.
Я на земле, где вы живёте,
И ваши тополя кипят.
Льёт дождь. Да будет так же свят,
Как их невинная лавина…
Но я уж сплю наполовину,
Как только в раннем детстве спят.

Льёт дождь. Я вижу сон: я взят
Обратно в ад, где все в комплоте,
И женщин в детстве мучат тёти,
А в браке дети теребят.
Льёт дождь. Мне снится: из ребят
Я взят в науку к исполину,
И сплю под шум, меся́щий глину,
Как только в раннем детстве спят.

Светает. Мглистый банный чад.
Балкон плывёт, как на плашкоте.
Как на плотах, кустов щепоти
И в каплях потный тёс оград.
(я видел вас раз пять подряд.)

Спи, быль. Спи жизни ночью длинной.
Усни, баллада, спи, былина,
Как только в раннем детстве спят.

Вырванный язык

Как всегда встретив для себя нового и неизвестного автора, я решил продолжить свой эксперимент под кодовым названием "Tabula rasa" ,вновь проигнорировав аннотацию, а также любую информацию о писателе я сразу перешел непосредственно к ознакомлению с текстом. Однако издатель этого замечательного сборника явно был против такого расклада, и настойчиво решил предложить мне небольшую литературоведческую статью о творчестве Бруно Шульца, но твердый в своих намерениях и наученный горьким опытом чтения предисловий в советских изданиях, где тебе беспощадно спойлерили весь сюжет, я стойко пропустил это часть книги. Правда, глаз все равно зацепился за какие-то слова, кажется, это было упоминание Фрейда ручаться не стану, так как я сразу поспешил отвести свой взгляд от страницы.
Признаюсь честно, в моем представлении словосочетание коричневые лавки порождало исключительно радикальные, и даже маргинальные ассоциации. Слово санатория, напротив, отсылало меня к творчеству Томаса Манна. В любом случае мне казалось, что впереди меня ждет, как минимум небанальное чтение, и я с нетерпением ринулся, быстрее знакомится с произведениями Бруно Шульца.
Буквально сразу при чтении всплыли три ассоциации - позолота,шафран и картины Густава Климта. Еще мне вспомнилось творчество Саши Соколова с его «Школой для дураков» и рассказы Сигизмунда Кржижановский, тоже похожее витиеватое повествование вне времени и пространства и много необязательных слов, из которых постепенно начинает, произрастать непроходимый дремучий лес.
Первые прочитанные мною рассказы были до предела наполнены солнечным светом, кружащимся в роковом танце с предрассветными сумерками раннего утра, когда ты только пытаешься открыть глаза и до конца не понимаешь сон это или явь. Рассказы поражали своей витальностью, физиологизмом и телесностью мне вспомнилось стихотворение Николая Заболоцкого «Лодейников». Я добрался до рассказа о пане и был так им впечатлен, что решил поискать картины в экспрессионистском стиле для большей выразительности мой рецензии. Я посмотрел множество картин начал с Эдварда Мунка, потом перешел к Эгону Шиле и побродил по окрестностям. В итоге больше всего похожим на то, что я искал, оказался автопортрет Ганса Хофмана, но картины, полностью передающей мои впечатления, так и нашлось. Тогда для дальнейших поисков я все же решился посмотреть даты жизни Бруно Шульца, что бы немного сузить круг своего поиска. Статья в википедии была мне в помощь, но к своему стыду я не смог удержаться и прочел ее полностью и узнал, что Бруно Шульц был художником. Признаться честно, по тому экспрессивному языку, которым были наполнены читаемые мною рассказы, я самого начала подозревал, что это проза была написана художником. Я стал смотреть картины Шульца и у меня возник один так и неразгаданный вопрос, почему человек, умеющий так живописно описывать свои произведения, рисовал в основном черно белые гравюры.
Затем произошло непоправимое. За красивыми описаниями я постепенно перестал замечать какой либо смысл. В целом мне удавалось понять, что главными темами этих рассказов было одиночество, растерянность, меланхолия, тоска по детству и умершему отцу, но все эти тексты были надежно заперты, за огромной дверью в самых дальних глубинах подсознания и мне только изредка удавалось подсмотреть что-нибудь через замочную скважину в этой ментальной двери. Проза Шульца оказалась настолько герметичной, что читатель ей был не особо то и нужен. Такие вот записки для самого себя.

В некоторых моментах при чтении были просветы. В одном из рассказов я легко считал омаж Францу Кафке. Конечно, тут любой бы смог догадаться. Папа превращается в таракана, а потом оказывается простым коммивояжером. Не без труда различил подражание африканской части из романа Селина «Путешествия на край ночи», хотя было достаточно заменить одного Фердинанда на другого. В конце концов, я полностью перестал ориентироваться в тексте.
В моей жизни уже бывали подобные случаи с двумя авторами. Первый такой «инцидент» произошел, при чтении одного из моих любимейших писателей Кобо Абэ. Это был роман «Тайное свидание». Уже на десятой странице я полностью потерялся в повествовании, но честно дочитал книгу до конца. Так что навык чтения непонятных книг у меня уже был приобретен и честно выстрадан. Второй случай произошел сравнительно недавно и этим писателем внезапно оказался Исаак Бабель. Это было просто поразительно. Я с трудом воспринимал текст, который изначально был написан на родном для меня языке и с довольно доступным для понимания сюжетом, но повествование постоянно ускользало от меня, и ловил себя на осознании того что я прочитал страницу но смысла прочитанного я не улавливаю. Размышляя над этим, у меня появилась теория, что возможно причиной тому стало то, что хотя Бабель и писал по-русски, но строил свой текст в категориях ветхозаветной стихопрозы иудейской грамматики, труднодоступной моему восприятию. Мне кажется, с Бруно Шульцем произошла похожая ситуация.
Тексты Бруно Шульца одновременно обжигали свой экспрессивностью и запутывали меня все сильнее. Голова моя кружилась все сильнее, и дело шло к солнечному удару тут-то я, и решил вырвать свой язык.

Выколотые глаза.

Монах всегда молчал
Тускнели очи странно
Белела строго панна
От розовых начал.
Кружилась ночь вокруг,
Бросая покрывала.
Живой, родной супруг,
Родник, двойник металла.
Кругом, как сон, как мгла
Весна жила, плясала…
Отшельник из металла
Стоял в уюте зла.

Теперь я наконец узрел.

Я видел фокусника. Он стоял на эстраде, худой, отовсюду видный, и демонстрировал свой цилиндр, показывая всем его пустое и белое дно. Надежно таким манером оградив свое искусство от подозрения в обманных манипуляциях, он начертал палочкой в воздухе хитроумный магический знак и тотчас же принялся с преувеличенной тщательностью и наглядностью доставать тросточкой из цилиндра бумажные ленты, цветные ленточки, локтями, саженями, наконец, километрами. Зал наполнялся цветной этой, шелестящей массой, яснел от стократного приумножения, от пенившейся и невесомой папиросной бумаги, от светозарного нагромождения, а он не переставал извлекать нескончаемую ленточку, невзирая на перепуганные голоса, исполненные восторженного протеста, экстатические выкрики, спазматические плачи, пока в конце концов не становилось ясно как день, что ему это ничего не стоит, что он черпает таковое изобилие не из собственных запасов, что для него попросту отворились родники неземные, недоступные человеческим меркам и расчетам.

Было очень глупо интерпретировать творчество Бруно Шульца исключительно только в плоскости филологии. Рассказы Шульца это увлекательное путешествие по современному искусству двадцатого века от импрессионизма к экспрессионизму, затем к кубизму и сюрреализму и наконец, к абстракционизму. Чтение этого текста похоже на трансцендентную медитацию. Опыт это невозможно передать для каждого он будет индивидуален. Ты смотришь, на страницу и слова складываются в причудливый узор, постепенно превращающий в мандалу для медитации. Ты погружаешься все глубже и глубже в свое подсознание, но в какой-то момент тебя неизбежно начинает настигать ужасно громкий шум. От этого шума невозможно спрятаться он буквально повсюду. Шум только нарастает и нарастает. Остается только тьма и шум. Тут то и приходит время выколоть свои глаза.

Отрезанные уши

Отдалённые звуки неба
И страшные звуки жизни
Я сегодня совсем не слышал
Я сегодня не ел и не пил
Я сегодня почувствовал жёсткий
Удар посредине сердца
Я сегодня спустился к чёрным
Безмятежным краям пустынь

Шум автомобиля
Белый низкий свод
Вкус тончайшей пыли
Тишина
Летом жизнь священна
Летом счастье бренно
Летом вся вселенная
Насквозь видна
Звёзды и кометы
Золотое лето
Слабость отстраненье
Похороны пенье
Снежная весна

Шум только шум. Тебе больше не нужны ни глаза, ни слова только слушай в этом гуле вся тайна вселенной. Глупец, неужели ты, правда, думал, что читаешь обычную книгу? Это искусство. Чистое искусство вне концепции и объяснений просто слушай шум в нем все и вся. Из этого шума рождается и умирает вселенная. Художнику может делать все что угодно. Он демиург и бог и одной только мыслью может разрушать пространство и время.
Кто-то сокрушается, что Бруно Шульц не написал ничего практически кроме этого сборника, так как был убит во время немецкой оккупации. Глупцы Бруно Шульц до сих пор продолжает писать свою бесконечную книгу, но для доступа к ней остается сделать последний шаг. Я отрезаю свои уши. Потому как, что же может быть радикальнее всеобщего шума? Ну конечно. Только тишина.