Когда речь заходит о Горьком, во рту начинает неприятно отдавать «свинцовыми мерзостями». Книги у него специфические, как жизнь и весь творившийся вокруг него хайп, подогреваемый до сих пор. В нашем городе что только не названо в его честь и сразу же приобретает этакий налет казенщины, как и прикрывающийся его именем современный кинофестиваль - тупое отмывание денег который год. Много хайпа, много, но, как говорится, слишком много все равно не бывает, давайте еще!

Для меня определенным стандартом в серии литературоведческих биографий является работа по Уильяму Сомерсету Моэму Александра Ливерганта, где исследователь органично соединил факты биографии писателя с раскрытием основных мотивов произведений, волновавшими Моэма стержневыми темами и проблемами. Гомосексуализм писателя и отрицательные черты характера не замалчивались, не оправдывались, а выпрыгивали на лист. Моэм был живым: плохим и хорошим, нечутким и чутким, душой компании и занозой в заднице. Он был живым человеком с достоинствами и недостатками, что вполне логично. А что у нас с Горьким в целом? Закрываем глаза и видим его на открытках и грубой рисовки портретах, где он с лицом, познавшим всю тяжесть бытия и смысл его одновременно, смотрит в сторону, как бы вне времени. Сияние его нимба ослепляет бедных читателей, что противоречит тому чувству, что возникает при чтении горьковских произведений. Из него сделали манекен, чтобы носить на шесте и всем показывать.

Когда выбирала у Басинского книгу, то колебалась между работой о Толстом, от которой меня, вероятно, разорвало бы на мелких поросят, и биографией Горького. "Страсти по Максиму" - очень привлекательное название, вызывающее в голове не одну ассоциацию, обещающее феерию фактов и, как минимум, новый взгляд на проблему. Увидела же здесь самоцензуру исследователя, недомолвки и подсыпание перца на обнаженную крайнюю плоть (имею в виду разбор спекуляций с его смертью, с разными показаниями и версиями убийства двух Максимов). Эта книга про Горького мне видится попыткой написать что-то такое, близкое к телу своему (чтобы включить старые исследования о писателе) и телу народному (не отбирая у них героя, не переименовывать же театры, улицы и площади), чтобы с перчинкой и огоньком, с будоражащими умы теориями заговоров, но при этом не уходя далеко от известного всем материала.

Концепция книги такова – между первой записью о смерти Горького и официальной датой прошло много дней, точнее - 9 и ночь. В эти дни Горький лежал в состоянии полубытия, постоянно подвергаясь уколам камфоры с разными интенциями, возвращавшими его к сознанию. Он как бы жил и уже не жил. И тут такая очень элегантная (нет) подводочка к 9 разномастным главам о жизни Горького, которые, якобы, должны пролить новый свет на его личность, разрешить скандалы-интриги-расследования вокруг его персоны и прочее. Эти 9 «дней» оставили впечатление ладно скроенных между собой эссе касательно Горького, которому порой уделяется меньше внимания, чем Толстому или там Сталину, Андрееву или Шаляпину, от этого вся замануха вначале лишь мельком прослеживается в течение всей книги. В главах нет того единообразия и последовательности, которые ожидаешь от такой идеи. Горький так и остался для меня «застёгнутым на все пуговицы» писателем, на чей гипсовый бюст я таращилась в детстве, сидя на работе у мамы.

Сначала было детство. Знаменитое детство, воспетое на душных страницах, рисующих нижегородские улочки, алкоголизм бабушки, отчужденность матери и деда, животный оскал характеров Алешиных дядь. Что сразу же начинает напрягать, так это какой-то странный запашок, исходящий от интенций автора. Как будто он собирается раскрывать мне на что-то глаза, маскируясь за нейтрально-научным «мы». Это он делает с алкоголизмом бабушки, а также каждый раз, когда говорит о Толстом, Бунине, Ленине и других персоналиях, которым Басинский не благоволит. О Горьком же он пишет по-казенному, разбирая только самые поверхностные темы вроде суммы расходов, почему он жил в Италии, пока в России умирали талантливые люди, про его отношения с Лениным и Сталиным и прочие темы, перетекающие, как мне кажется, из одной работы о Горьком в другую (хотя это мое субъективное мнение, мало таких работ читала). Снят только более-менее вопрос с противоречиями, которые возникали между автобиографией и официальными бумагами.

Не знаю... Горький так и предстает каким-то небожителем, наравне с Ницше. Не спускается он к читателю, не проглядывают за этой посмертной маской Горького черты Алексея Пешкова, талантливого писателя, жившего в такой бурный период истории. На фотографиях он разный: смешливый, открытый, живой, а в тексте - вечно в позе мыслителя, каждую секунду готового исторгнуть очередную глубокомысленность или афоризм. Весь такой хороший, почти без малейшей червоточинки. Ну да, крал, стрелялся, подозревался в сумасшествии, но это так, между делом. А ведь какая буря в его душе, какое обилие противоречий, какая внутренняя работа была произведена Алешей, чтобы стать Максимом. А нам все толдычат про его память и Бога. Философия автора, конечно, - это хорошо, но хотелось бы увидеть за ней человека.

Само исследование Басинского не такое большое, как казалось на первый взгляд. К тому же, щедро посыпано цитатами. Из основной части узнаем про дружеские взаимоотношения писателя, про его окружение (но не про лишь мельком проскальзывающую любовь писателя к полигамии) и творившиеся вокруг него события. Аки Христос, Горький попал в ловушку, окружив себя людьми, заняв то место, что занял, и играя ту роль, что играл. Чувствуете уже драматизм и надрыв?

Самая лучшая часть, пожалуй, - приложение с воспоминаниями о Горьком Владислава Ходасевича, Евгения Замятина, часть заметок Виктора Шкловского, некролог Льва Троцкого и, конечно же, работа моего любимки Корнея Чуковского, которого с удовольствием перечитала. Вот уж от кого бы хотела больше таких работ. У него так получилось описать в своем другом эссе Чехова, что хотелось бы такого, но для Горького. Он отлично, на мой взгляд, подметил противоречие в фигуре Горького с его "хочу в интеллигенцию, но не могу о ней писать". Его Горький не замшел в казенщине, он бы не расшаркивался и не сгибал спину перед громокипящим кубком славы Горького, что дарит приятное чувство отдохновения под конец.

А, забавный такой момент подметила. Басинский пишет о Толстом, что тот написал на полях много плохих слов о произведениях Горького (ай-яй, завистливый Лева!), только одно отметив положительно. И у Ходасевича всплывает интересный пассаж о чтении Горьким романа Ивана Наживина Распутин :

"Получив трехтомный роман Наживина о Распутине, [Горький] вооружился карандашом и засел за чтение. Я над ним подтрунивал, но он честно трудился три дня. Наконец объявил, что книга мерзкая. В чем дело? Оказывается, у Наживина герои романа, живя в Нижнем Новгороде, отправляются обедать на пароход, пришедший из Астрахани. Я сначала не понял, что его возмутило, и сказал, что мне самому случалось обедать на волжских пароходах, стоящих у пристани.
- Да ведь это же перед рейсом, а не после рейса! - закричал он. - После рейса буфет не работает! Такие вещи знать надо!".

Ну да, аргументация от Бога. А роман очень хорош.

Рядом с моим домом стоит памятник Горькому. Пожалуй, самый лучший из тех, что я видела. Он просто сидит и смотрит на простирающиеся за рекой дали, от которых захватывает дух. Вечно молодой, вечно свободный. И очень живой. А не вот это вот все.