0 Бунт детей и культурная революция

Свой роман «За стеклом» Робер Мерль писал на богатом эмпирическом материале. Во-первых, он воочию наблюдал студенческие волнения во Франции в 1968 году, а во-вторых, провёл множество бесед с молодыми людьми, студентами Нантерского университета. Они и стали главными героями романа, причём среди персонажей есть и выдуманные – обобщённые типажи, и реальные. Среди последних выделяется Даниэль Кон-Бендит, уже тогда отличавшийся политическими талантами, которые впоследствии помогли ему сделать успешную карьеру – вплоть до депутатства в Европарламенте.

Фигурируют в романе и преподаватели – тоже и выдуманные, и реальные. И, конечно, нельзя не упомянуть троих человек, которые присутствуют в книге незримо – в виде фамилий, идей и побудительных мотивов персонажей. Это Маркс, Фрейд и Маркузе. Маркс – потому что студенты, находящиеся в центре внимания Робера Мерля, были левыми. Они не выступали единым фронтом – студенческая масса раздробилась на множество групп и фракций, причём процесс дробления шёл всё дальше и дальше. Автор устами одного из героев сравнивает их с религиозными сектами, в которых малейшее отступление от канона делает невозможным пребывание еретиков внутри секты. Им приходилось образовывать новую фракцию, и чем ближе они находились к секте-прародительнице в идеологическом плане, тем сильнее была ненависть друг к другу.

Среди «группаков» выделялись троцкисты всех мастей, анархисты и сторонники китайского пути. Для последних важное значение имел не только Маркс, но и Мао. Есть в книге и персонажи, состоящие в молодёжном крыле французской коммунистической партии. Их в Нантере мало, но они не чувствовали неуверенности, ведь за их спинами – организованная и многочисленная партийная машина, уже достигшая во Франции определённой степени респектабельности. Забавно, что «группаки» обвиняли коммунистов в ревизионизме – мол, те извратили учение Маркса в соответствии с советскими догмами и, главное, отказались от «настоящей» борьбы, дабы не ссориться с властями и не переходить на нелегальное положение. Ирония здесь в том, что в СССР тем же словом – ревизионизм – называли именно «левацкие» варианты марксизма, что выходили из-под пера философов вроде Маркузе.

Несмотря на идеологические и тактические различия, всех студентов-леваков объединяло стремление изменить существующую систему образования – репрессивную и служащую интересам буржуазии, несмотря на достаточное количество сочувствующих левым идеям преподавателей. Кроме того, объединяло «бунтовщиков» неприятие военной агрессии американцев во Вьетнаме: доходило до погромов американских магазинов. И, конечно, сочувствие к угнетённым – то, что в буржуазном обществе одни эксплуатировали других, было очевидно всем. Отсюда симпатия к различным притесняемым группам – рабочим, иммигрантам, женщинам и др. И если рабочие – это та группа, которая в ортодоксальном марксизме и должна была вести классовую борьбу против угнетателей, то расширение списка за счёт национальных, расовых и гендерных групп – уже веяние нового времени.

Здесь-то и кроется то, что делает роман «За стеклом» по-настоящему актуальным в наше время, ведь мы благодаря анатомированию мировоззрения тогдашней левой молодёжи можем видеть зарождение и развитие процессов, что проявили себя в полную силу уже в XXI веке, когда эта молодёжь победила в своей борьбе и стала определять европейскую политику. Так, сочувствие к обездоленным и лишённым трудовых прав и социальной защиты арабам уже тогда, в сознании студентов, начинало перерастать в неприязнь к самим себе. Мы – дети буржуазии, угнетатели, пользующиеся плодами чужого труда, папенькины сынки, готовящиеся к сытой буржуазной жизни, в то время как несчастные арабы трудятся в поте лица. Значит, справедливость требует, чтобы мы отказывались от своей идентичности, от чувства превосходства и от привилегий в пользу иммигрантов. Нам вообще должно быть стыдно перед ними за то, кто мы и какие мы. А уж за колониализм и войны мы вообще должны чувствовать неоплатную вину. Так постепенно французский рабочий переставал быть центром интереса леваков, ведь благодаря укреплению социальных и трудовых прав он всё больше богател и всё меньше хотел устраивать революцию, и тем самым очень разочаровывал ненавистников подобных «мелкобуржуазных устремлений». Другое дело араб – дважды притесняемый – как рабочий и как национальное меньшинство. Давайте любить его! И они любят. Некоторые даже ложатся к ним в постель.

Кто дальше? Ну, конечно, женщины. И здесь уже не обойтись без Фрейда, удивительным образом сопряжённого с марксизмом усилиями философов Франкфуртской школы, прежде всего – Герберта Маркузе. Это оказалось возможным потому, что обе доктрины, по сути, редукционистские: они сводят всё многообразие явлений жизни к простым первоосновам, якобы лежащим в базисе социальных отношений. Для марксизма первоосновной было материальное производство, и потому два основных социальных класса – буржуазия и пролетариат – формировались в зависимости от собственности на средства производства. А для фрейдизма первооснова – сексуальность, либидо. То, какую роль человек занимал в системе материального производства и сексуальных отношений, и формировало его мировоззрение. Но главное, и там, и там была эксплуатация одних другими: в экономике капиталист подавлял пролетария, а в сексе мужчина подавлял женщину. Значит, при совмещении марксизма и фрейдизма с добавлением щепотки структурализма выходило, что бороться следует не только за права рабочего, но и за права женщины, и за права национальных меньшинств, и вообще всех угнетённых. А центром репрессивных отношений угнетения становился белый буржуазный мужчина. Вот так, немного упрощая и схематизируя сложную работу левацки настроенных умов, и появился главный враг прогрессивного человечества последнего полувека. С ним подросшим героям Робера Мерля и предстояло бороться во взрослой жизни.

Как хорошее философское произведение, роман «За стеклом» вскрывает фундаментальные структуры реальности, претендующие на универсальность. Главной такой структурой здесь выступает насилие символического центра, обладающего в нынешней системе определёнными привилегиями, против всего подчинённо-периферийного. Скажем, в семьях центром выступает не только отцовская, но родительская власть в целом. Поэтому навязчивой идеей для многих подростков становится высвобождение из-под управляющего воздействия родителей и начало самостоятельности в мировоззрении и принятии решений.
Примат «мелкобуржуазной» морали оборачивается подавлением сексуальности, и это структура реальности, бытующая в нравственной сфере общества, накладывается на структуру семейного подавления родителями детей. Результат: на практике высвобождение из-под родительского контроля часто происходит в форме высвобождения сексуальности и сознательного нарушения табу на половые отношения до брака. Особенно часто в книге это происходит у девочек, но не только у них. Подчас становится буквально навязчивой идеей: некоторые персонажи ходят и думают, как бы лишиться девственности поскорее, без этого не чувствуя себя инициированными в левацко-бунтарскую молодёжную среду.

Ситуация подогревается физиологическими особенностями людей в этом возрасте, да ещё и фрейдизмом, буквально разлитым в воздухе. Он звучит даже с профессорских кафедр. Например, один специалист по английской филологии в таком ключе трактует «Гамлета»: у принца датского, конечно же, комплекс Эдипа, из-за чего он не слишком-то любил отца, и Полония теперь ненавидит только из-за его близости к матери. Но и марксизм тоже бродит призраком по нантерским коридорам – социалистические настроения и симпатии преподавательской массе отнюдь не чужды. Один из студентов даже подозревает, что молодые преподаватели, не занимающие пока высоких должностей и терпящие подавление (опять оно!) от более маститых и административно успешных коллег, совсем не прочь использовать студенческие протесты для давления на руководство вуза с целью изменения некоторых порядков.

А тут ещё рядом с корпусом университета идёт вечная стройка, на которой трудятся рабочие из Алжира. На улице вечный дождь, холодно, а они ковыряются в грязи целыми днями и могут только завистливо смотреть на стеклянные стены учебных корпусов, за которыми снуют детки успешных французских буржуа, усыпанных привилегиями только по праву рождения (отсюда, кстати, название романа). Но у молодёжи обострено чувство справедливости, и герои романа, конечно же, сопереживают алжирцам, которые выведены в книге исключительно страдающими от тяжёлого труда и бесправия, но при этом честными и по-детски порядочными трудягами. Иммигранты для французских подростков – как вечный укор и напоминание о несовершенстве мира, что тоже подогревает желание сломать существующий порядок вещей.

Вот так постепенно левые воззрения сматывались в один клубок: к заботам о положении рабочих примешивались заботы о женщинах и мигрантах, а к пронизывающим общество структурам экономической эксплуатации добавлялась в качестве символа зла и сексуальная эксплуатация. Затем студенты, бунтовавшие в конце 60-х, взрослели и брали на себя правление Европой. А их воззрения оформились в респектабельную леволиберальную идеологию, практически доминирующую в наше время и активно борющуюся с альтернативными воззрениями, дабы сохранить своё привилегированное положение. Разве не так бывает со всеми победившими идеологиями?

Но Мерль, кажется, не слишком верит в то, что эта идеология победит. Нет, сам писатель тоже состоял в Коммунистической партии, и марксизм был ему не чужд, хотя с точки зрения «группаков» он и должен был считаться ревизионистом. Но всё-таки вот эта – студенческая – форма протеста не описывается в романе как какое-то правое и вдохновляющее дело. Взять, к примеру, описываемые события – захват студентами административного корпуса 22 июня 1968 года. Объект для захвата, вроде бы, подходящий: возвышающееся над остальными корпусами Нантерского университета здание администрации постоянно называлось «фаллическим символом репрессивной власти», и в этом определении видны все философии и идеологии, ставшие мировоззрением студенческих бунтов. Но что толку в захвате этого здания? Постояли на первом этаже, посидели в зале учёного совета, приняли резолюцию и разошлись. Система на этот раз устояла, как устояла она и после массовых волнений в мае того же года. Они оказались не революцией, а её профанацией – может, именно это ортодоксального коммуниста Мерля смущало в них более всего? Да, в итоге левые идеи на Западе побеждают – мы это видим своими глазами. Но получается в итоге совсем не то, что хотели видеть коммунисты, а всего лишь бунт меньшинств против своего периферийного положения, обернувшийся попытками загнать на периферию тех, кто раньше был в центре. Экономическая революция оказалась заменена своим суррогатом – культурной революцией, а пролетариат как ведущий класс уступил «прогрессивную» роль феминисткам, ЛГБТ-активистам и выходцам из стран третьего мира. Вот для этой – культурной – революции студенческие волнения 1968 года оказались важны. Но Робер Мерль, описывая её молодых провозвестников, имел полное право не испытывать воодушевления.