5 Какая прекрасная смерть!..

Томас Манн поистине может считаться мастером тонкой интеллектуальной прозы, в которой отразились самые потаённые уголки души писателя. «Смерть в Венеции» по своему замыслу произведение очень и очень неоднозначное, которое ни в коем случае нельзя рассматривать через классическую призму литературоведения, и при его анализе ни в коем случае нельзя отождествлять личность писателя с тем, что он отразил в тексте. «… Его интересовали только юноши. Гомоэротические предпочтения писатель не афишировал, но много писал о них в сокровенных дневниках. Как говорил сын писателя Голо Манн, гомосексуальность его отца «никогда не опускалась ниже пояса». Зато эти увлечения рождали необычные образы в новеллах и романах… глубоко спрятанное влечение к молодым голубоглазым юношам, прорывающееся в его дневниках, до старости жило в примерном муже и отце шестерых детей» — писал Беркович. Да, любое художественное произведение является частью его создателя, но никак не самим создателем. Главный герой новеллы — немецкий писатель Ашенбах, с виду серый и уже постаревший человек, решается оторваться от повседневности и отправиться куда-нибудь отдохнуть, выбрав в качестве курорта побережье Венеции. По приезде в один из отелей города, он встречает польское семейство, состоящее из нескольких женщин и их детей, одним из которых оказывается юный Тадзио — голубоглазый мальчик четырнадцати лет, имеющий по-античному гармоничное тело и не менее прекрасное лицо Нарцисса. Ашенбах не сразу признаётся себе в том, что перед ним эталон мужской красоты, причём красоты юной, а не по-спартански мужественной, в нём словно ещё борются с разумом устоявшиеся нравственные стереотипы, которые спустя совсем короткое время, благодаря величественному писательскому мировоззрению и колоссальной образованности, исчезают. Ашенбах — зоркий наблюдатель, для него красота Тадзио в первую очередь выливается в сугубо эстетические переживания: невозможно не полюбить подростка, глядя глазами Ашенбаха, причём полюбить именно платонически и невинно, а не животно, физически и низко инстинктивными желаниями. Оскар Уайльд писал: «Красота — один из видов Гения, она еще выше Гения, ибо не требует понимания. Она — одно из великих явлений окружающего нас мира, как солнечный свет, или весна, или отражение в темных водах серебряного щита луны. Красота неоспорима. Она имеет высшее право на власть и делает царями тех, кто ею обладает». На протяжении всей новеллы вокруг Ашенбаха суетятся много других действующих лиц, будь то отельные клерки, официанты или уличные запевалы, являющихся в его понимании скорее вынужденными актёрами, которые создают специфический антураж, необходимый в качестве фона для театра страстей, разыгрываемых Ашенбахом. На них на всех — маски, за которыми скрывается абсолютное серое ничто: бездушие. Даже та роковая случайность на вокзале, предопределившая необходимый исход событий для Ашенбаха — и та словно была словно срежиссирована гениальным архитектором. Всё больше и больше влюбляясь в Тадзио, теряя свой рассудок, Ашенбаху хочется почувствовать себя молодым и красивым юношей, вдохновлённым прелестью непорочной и глубокой любви. Она вынуждает его вращаться в бесконечном, истёртом в прах, круговороте бесшумных душевных рыданий, на коленях подползает и просит отдать дань цветущей молодости, и только путешествуя по сказочным грёзам, можно на долю секунды представить себе безоблачный изумрудный рай, испещрённый прозаической мечтой уставшего поэта. Жадность, с которой приходится упиваться отзвуками вечного наслаждения, доступна лишь пониманию такого заблудившегося небесного странника и ПОЭТА, как Ашенбах, по роковой ошибке попавшего в венецианский, пышущий болотной гнилью и миазмами, ад неизвестности. Неизбежность судьбы предопределяется неуловимым моментом духовной смерти, скользящего по граням времени призрачного эфира. Ашенбах очень умело маскирует свои чувства перед мальчиком и его семьёй в виде напускной интеллигентской холодности, но ирония в том, что и Смерть, в виде холеры, тенью преследующая писателя, иронично маскируется перед ним в образе полицейских, производящих «плановую» дезинфекцию. Вдохновлённый красотой мальчика, которая, по словам Шопенгауэра, есть «открытое рекомендательное письмо, заранее завоёвывающее сердце», он демонстрирует своими страстями-действиями совсем иную, неписательскую прозу жизни, в конце концов начиная испытывать животное наслаждение от преследовательских маневров по каналам и праздничным улицам Венеции. Но и Тадзио, хоть и подросток, не может не понимать, что вокруг него происходит нечто необычное, внеобыденное, какое-то магнетическое влияние со стороны старого писателя. Он нередко встречается с ним глазами и простреливает своим ясным детским взором одержимую душу Ашенбаха. И перед смертью Ашенбах забирает частицу души всё понимающего и по-детски кокетливо улыбающегося Тадзио. Одержимость Ашенбаха — лебединая песнь всей его жизни, венец его творчества, и лишь смерть, подобная deus ex machina, способна восстановить в этой трагической истории справедливость. «Красота и смерть всегда вместе, с тех пор как живёт человек», — сказал И. Ефремов.