А на пляже Кафка сидит на стуле,
Смотрит, как мир качается:
Маятник влево, маятник вправо -
Сердца круг замыкается.
...
– Так вот: в древности были не просто мужчины и женщины, а мужчины-мужчины, мужчины-женщины и женщины-женщины. То есть в одном человеке могло уживаться то, что сейчас – в двух. Поэтому все были довольны и жили нормально. Однако Зевс взял и разрубил всех людей на две половинки. Ровненько так разрубил. Мечом. После этого на свете остались только мужчины и женщины, и люди всю жизнь мечутся, ищут свои отрубленные половинки.
– А зачем Зевс это сделал?
– Что, разделил людей? Хм-м. Не знаю. Его разве поймешь. Вспылил. Хотел, наверное, как лучше, да перестарался. А может, там нагрешил кто-то. Как в Библии, Адама и Еву изгнали из Рая…
– За первородный грех, – вставил я.
– Вот-вот. За первородный грех, – подтвердил Осима и, зажав карандаш между средним и указательным пальцами, покачал им, удерживая в равновесии. – Я хочу сказать, что один в жизни не протянешь.
Вернувшись в зал, я попробовал читать дальше историю придворного шута Абу-аль-Хасана, однако никак не мог сосредоточиться. Как это – мужчины-мужчины, мужчины-женщины, женщины-женщины?
...
– Соната сама по себе несовершенна. Уж на что Роберт Шуман понимал достоинства фортепианной музыки Шуберта, и тот эту вещь назвал «божественным многословием».
– Но если соната несовершенная, что же тогда известные пианисты так рвутся ее играть?
– Хороший вопрос, – сказал Осима. Помолчал. Возникшую паузу заполнила музыка. Потом продолжил: – Толком тут не объяснишь. Одно можно сказать: вещь, несущая в себе определенное несовершенство, привлекает именно своим несовершенством. По крайней мере, определенных людей. Вот тебя, например, привлекает «Шахтер» Сосэки. Потому что в этой книжке есть притягательная сила. В «Сердце» и «Сансиро» нет, хотя это вещи законченные, совершенные, а в «Шахтере» – есть. В общем, ты эту вещь заметил. Или, говоря иначе, она тебя заметила. То же самое с сонатой ре-мажор. Она особенная, в ней есть то, чего нет в других, из-за чего начинают звенеть струны души.
...
Начинаешь понимать, что совершенство находит свое воплощение лишь благодаря безграничному нагромождению несовершенств. И это меня воодушевляет. Понимаешь, о чем я?
...
– Чтобы понимать Шуберта, подготовка нужна. Я, когда впервые услышал, тоже заскучал. Для твоего возраста – вполне естественная реакция. Но ты обязательно ее поймешь. То, что не скучно, людям быстро приедается, а не надоедают, как правило, как раз скучные вещи. Вот такие дела. Моя жизнь достаточно скучна, но не настолько, чтобы надоесть совсем. Большинство людей этого нюанса не понимают.
...
Все дело – в воображении. Наша ответственность начинается в воображении. Правильно писал Йейтс: «In dreams begin the responsibilities». Иначе говоря, если нет воображения, может, и отвечать ни за что не придется. Пожалуйста, пример Эйхмана.
Я представил, как Осима сидит на стуле и записывает эти слова на форзаце остро заточенным карандашом. Ответственность начинается во сне. Мне эти слова запали в душу.
...
– Осима-сан! – начал я. – Вокруг меня все время что-то происходит. Отчасти это зависит от меня, а кое-что случается помимо моей воли. Но я перестаю понимать, как отличить одно от другого. Вот, например, я считаю, что это мое решение, а выходит так, будто все уже заранее определено. Кажется, я просто исполняю то, что кто-то где-то за меня решил. И сколько ни думай, сколько ни лезь из кожи – бесполезно. Хуже того – даже начинает казаться, что чем больше дергаешься, тем быстрее себя теряешь, превращаешься в какого-то мутанта. Слетаешь с катушек. Для меня это слишком. Да нет, точнее сказать: страшно делается. Просто, когда я начинаю об этом думать, весь цепенею.
Осима положил руку мне на плечо. Я почувствовал тепло его ладони.
– Хорошо. Но даже если все так, как ты говоришь, даже если у тебя на роду написано, что все твои решения и усилия – напрасный труд, все равно: ты – это ты и никто другой. Совершенно точно. Остаешься самим собой и движешься вперед. Не беспокойся.
Я поднял на него глаза. В его словах чувствовалась какая-то странная убедительная сила.
– А почему вы так думаете?
– Да потому что во всем этом есть своя ирония.
– Ирония?
Осима заглянул мне в глаза.
– Слушай, Кафка. На том, что ты сейчас переживаешь, построено много греческих трагедий. Не человек выбирает судьбу, а судьба – человека. В этих трагедиях – именно такое мировосприятие. Трагедия человека, как это ни комично, не в его недостатках, а скорее в достоинствах. По Аристотелю, во всяком случае. Понимаешь, о чем я говорю? Ситуация становится все трагичнее и виноваты здесь не недостатки, а добрые качества. Наглядный пример – «Царь Эдип» Софокла. Причины трагедии Эдипа – не в лени или глупости, а в отваге и прямоте. И тут невольно рождается ирония.
– Но не спасение.
– Раз на раз не приходится, – сказал Осима. – Бывает, спасения и нет. Но в то же время ирония делает человека глубже, масштабнее, открывает ему путь к спасению на более высоком уровне. Дает возможность определить универсальные потребности. Вот почему и сегодня греческие трагедии много читают, и они – один из образцов настоящего искусства. Повторюсь, но весь мир – это метафора. На самом деле никто отца не убивал и с матерью не сожительствовал. Ведь так? Короче говоря, через механизм метафоры мы воспринимаем иронию. Становимся внутренне богаче.
...
– Вот представь: сидит птичка на веточке. Ветка сильно раскачивается на ветру. А вместе с ней ходит ходуном все, что попадает в поле зрения птички. Правильно?
Я кивнул.
– И что, по-твоему, делает птичка, чтобы стабилизировать визуальную информацию, которую она получает?
Я покачал головой:
– Не знаю.
– Ей приходится головой водить – вверх-вниз, вверх-вниз. Приноравливаясь к колебаниям ветки. Понаблюдай как-нибудь за птицами, когда ветер сильный будет. Я часто из окна на них смотрю. Страшно утомительное дело, тебе не кажется? Жить так – все время тряся головой в такт качающейся ветке, на которой сидишь.
– Кажется.
– Но птицы привыкают. Для них это совершенно естественно. Они делают это бессознательно, поэтому и устают не так, как мы себе представляем. Но мы-то люди и, бывает, устаем.
– Значит, вы на веточке сидите, Саэки-сан?
– В каком-то смысле, – сказала она. – И ветер временами дует очень сильно.
...
Медленно вращается земля. Но мы здесь ни при чем, мы все живем во сне.
...
– Может быть, – озадаченно проговорил Осима. – Ты знаешь, люди в большинстве своем к свободе не стремятся, а только думают, что стремятся. Все это иллюзия. Если им дать настоящую свободу, они просто с ума сойдут. Так и знай. На самом деле люди свободными быть не хотят.
– И вы?
– Ага. Я тоже люблю несвободу. В определенной мере, конечно, – ответил Осима. – Жан-Жак Руссо говорил, что цивилизация началась, когда человечество стало возводить ограды. Очень меткое замечание. Так оно и есть: всякая цивилизация есть продукт отгороженной несвободы. Исключение – только австралийские аборигены. У них до семнадцатого века сохранялась цивилизация, которая не признавала оград. Вот уж были по-настоящему свободные люди. Шли когда хотели и куда хотели. Что хотели, то и делали. Ходили всю жизнь по кругу. Хождение по кругу – сильная метафора, свидетельствующая о том, что они живут. А потом явились англичане, все огородили, чтобы разводить скот. Аборигены никак не могли понять, зачем это надо. Так ничего они и не поняли, за что их как антиобщественный и опасный элемент загнали в пустыню. Поэтому тебе надо быть поосторожнее, дорогой Кафка. В конце концов, в этом мире выживают те, кто строит высокие прочные заборы. А если ты будешь это отрицать, тебя в такую же дыру загонят…
...
Все дома в округе стояли вымытые дождем, ставшие заметными кое-где трещины в стенах чернели, как набухшие стариковские вены.
...
Вслушивайся в себя, как моллюск.
...
– С нашим миром, в котором мы живем, всегда граничит какой-то другой. Ты можешь проникнуть в него на сколько-то шагов и благополучно вернуться обратно. Если будешь осторожным. Но стоит лишь переступить некую черту – и возврата назад уже не будет. Ты не сможешь найти обратную дорогу. Знаешь, откуда пошло понятие «лабиринт»?
Я покачал головой.
– Как теперь считают, первым его придумали жители древней Месопотамии. Они вынимали кишки у животных, – а иногда, возможно, и у людей – и по их форме предсказывали судьбу. Чем запутаннее были кишки, тем больше ими восхищались. Поэтому переплетенные ходы лабиринта напоминают кишечник. Иначе говоря, принцип лабиринта лежит внутри тебя. Это внутренняя сторона человека, которая соотносится с хитросплетениями того, что лежит на поверхности.
– Метафора, – сказал я.
– Именно. Причем, обоюдная. Твои внешние проявления – отражение того, что сидит внутри тебя, и наоборот. Поэтому нередко, вступая в лабиринт своих внешних проявлений, ты попадаешь в лабиринт внутри тебя. И часто это бывает очень опасно.
...
И тем не менее, идя по лесу, я чувствовал, что за мной кто-то подсматривает и подслушивает. Наблюдает. Скрытые из виду, они, затаив дыхание, следили за мной. Откуда-то издалека прислушивались к моим звукам. Гадали, куда я направляюсь и с какой целью. Но я по мере сил старался о них не думать. По всей вероятности, это плод моего воображения, иллюзия, а иллюзии, чем больше о них думаешь, имеют свойство множиться, приобретать более выраженную форму. И может статься, перестают быть иллюзиями.
...
– Знаешь, не бывает таких сражений, которыми можно закончить войну, – говорит Ворона. – Война зреет изнутри. Растет, с чмоканьем высасывая кровь, которая льется, когда люди убивают друг друга, выгрызает изуродованную плоть. Война – своего рода совершенное живое существо. Ты должен это знать.
...
Я вступал в самую чащу. Полый человек. Белое пятно, пожирающее само себя. Поэтому бояться в лесу больше нечего. Совсем нечего.
И я вступил в чащу.
...
Память... В ней весь смысл жизни, свидетельство того, что жила.
...
- Мы все лишаемся чего то большого, теряем что то, - вымолвил Осима, когда звонки прекратились. -- Редкий случай, важную возможность, чувства, которые потом не воротишь. В этом часть жизни. Но где то в голове - скорее всего, в голове - есть маленький закуток, где все это хранится как память. Как книги на полках в нашей библиотеке. Чтобы отыскать, что у нас в душе, для этого закутка нужно составлять картотеку. В нем нужно убираться, его нужно проветривать, менять воду в цветах. Другими словами, ты всю жизнь проводишь в собственной библиотеке.