Участие женщин в политической жизни страны в послереволюционные годы можно разделить на два этапа. В течение первого (приблизительно 1917–1923 гг.) небольшая, но заметная группа женщин занимала ответственное положение во время Гражданской войны и сразу же после нее. Второй этап начался после 1923–1925 гг., когда среди большевичек не осталось хотя бы сколько-нибудь выдающихся личностей.
С того времени женщины лишились властных позиций, престижа и общественной значимости, однако именно тогда женщины из самых низких социальных страт начали, хотя и ограниченно, участвовать в политической жизни. А умеренное количество женщин надолго вошло в среднее звено политической и административной власти. «Главные» большевички несомненно были менее заметны в любом списке ведущих представителей партии большевиков, нежели мужчины. Однако среди них были те, кто выделялся среди остальных большевичек своей политической работой, известностью или тем и другим — Стасова, Арманд, Балабанова, Коллонтай и Крупская. Все они родились в период с 1869 по 1878 г., и все с конца века имели партийные билеты, хотя на звание старых большевичек могли претендовать только Крупская и Стасова.

Советам никогда не удавалось соединить образовательное и экономическое равенство полов с политическим равноправием на каком бы то ни было уровне. Прекрасный пример тому — роль женщин в коммунистической партии. До Октябрьской революции в высшие партийные структуры входили лишь три женщины. В 1912 г. Стасова стала кандидатом в члены Центрального Комитета. В августе 1917 г. она была переизбрана вместе с Яковлевой. В это же время Коллонтай становится первой женщиной — полноправным членом ЦК, однако в начале следующего года она выходит из Комитета. С 1918 г. и до смерти Ленина в 1924 г. в центральных органах власти (ЦК, Оргбюро, Политбюро, Секретариат) не было ни одной женщины, за исключением Стасовой, которая в 1918–1919 гг. заседала в Центральном Комитете. В 1924–1939 гг. членами ЦК были всего лишь четыре женщины: руководительницы Женотдела Николаева (три раза) и Артюхина (дважды), Крупская (три раза) и бывшая ткачиха Анна Калугина (один раз). Типичные соотношения мужчин и женщин в ЦК — 1:50, 1:63, 1:70 и 1:71. Артюхина также несколько раз заседала в Оргбюро и была кандидатом в секретари. До 1956 г. в высших политических органах власти — Политбюро и Президиуме — не было ни одной женщины

К 1930-м гг. женщины занимали около 1/6 административных постов; некоторые поднимались и выше. До 1939 г. количество делегаток партийных съездов никогда не превышало 10 % от общего числа. В 1930-е гг. наблюдался даже некоторый спад числа женщин на ответственных партийных постах. Рядовой состав партии также оставался преимущественно мужским. В 1924 г., после семи лет советской власти, в партии было всего лишь 8,2 % женщин. К 1932 г. эта цифра удвоилась, но последующий прирост был уже незначительным. Даже после кровавых событий 1936–1945 гг., сокративших мужское население на 10 %, женщин в партии было 17 % — на один процент больше, чем в 1932 г.

В большей степени, нежели в партии женщины были заметны в управлении.

Иностранные наблюдатели отмечали, что в 1920-х гг. женщины были более заметны в ЧК, чем в других государственных органах, хотя и здесь они зачастую являлись рядовыми сотрудниками.

Рост числа женщин в местных и региональных Советах (не говоря уже о высших уровнях) шел чрезвычайно медленно. К 1926 г. в городских Советах женщины составляли 18 % от общего числа депутатов, а в сельских — 9 %. Пройдет
много времени прежде чем этот показатель поднимется до 40 % в 1950-х

Длительное время огромное количество женщин были исключены из политического процесса, а когда их избирали в органы власти, то они оставались пассивными. Тем не менее режим продолжал упорствовать в своих попытках вовлечь женщин в политику. Из года в год эта тема повторялась в резолюциях съездов Советов и Совнаркома, а также в ленинских выступлениях. В 1930-х гг. партия вновь обратились к завету Чернышевского о том, что «палку должно много перегнуть на другую сторону», применив его к государственным делам. В это же время была принята политика быстрого и намеренного продвижения женщин в систему управления. В новом советском лексиконе появилось понятие «выдвиженка» — современно мыслящая, деловая администраторша, выдвинувшаяся из безвестной части рабочего класса

Однако неравенство сохранялось не только в государственном аппарате, но и в других структурах власти. В профсоюзах количество женщин в 1913 г. колебалось от 5 до 17 %, а к 1922 г. их число возросло лишь до 22,2 %. Для того чтобы сформировалось более естественное соотношение (50:50) потребовалось 40 лет. В руководящих профсоюзных органах количество женщин было и осталось значительно меньшим. Похожая ситуация наблюдалась в промышленности, образовании и других общественных институтах. Модель, созданная в первые пятнадцать лет советской власти, — мужчина на руководящих ролях, женщина на подчиненных — сохранилась вплоть до сегодняшних дней, несмотря на то, что постоянно наблюдался устойчивый рост численности женщин в органах власти

Для лидеров большевиков было само собой разумеющимся, что «пролетарское женское движение» продолжится и после революции; кроме того, это было необходимо и самому революционному движению. В 1921 г. Коллонтай, оглядываясь назад, говорила о взлелеянной в душах огромной массы женщин враждебности по отношению к новому режиму, об их опасениях, что он полностью уничтожит семью, провозгласит «бессердечное» отчуждение детей от родителей и разрушит церковь. Уже в 1918 г. она осознавала опасность разочарования женщин в новом строе, а также необходимость проведения среди них терпеливой, с расчетом на будущее, работы.

Хотя у Ленина в первые годы советской власти было мало времени, чтобы сформулировать свое мнение по данному вопросу, он тем не менее полностью соглашался с Коллонтай, Арманд и другими, говорившими о необходимости активного освобождения русских женщин, как в правовой сфере, так и в самой жизни. Таким образом, официальная, законодательная эмансипация (единственная, обычно отмечаемая историками) получила значение социальной революции снизу. Таков был истинный исторический контекст возникновения Женотдела

С 1848 по 1920 г. феминистское движение Западной Европы и Америки краеугольным камнем эмансипации считало право голоса. После его достижения ни одно феминистское движение на Западе, вплоть до недавних лет, не предпринимало каких-либо дальнейших шагов по реализации программы экономического или сексуального освобождения, и в еще меньшей степени оно принимало участие в массовом движении за освобождение работниц или национальных меньшинств. «Феминизм» большевиков пересмотрел повестку дня западного феминизма. Для последнего политическая эмансипация являлась конечной целью, а для первого — это было лишь началом.

Деятельность Женотделов была крайне разнообразной — попечительство над детьми и сиротами, школьная служба и инспекция, распределение продуктов питания, надзор за жилищным строительством, профилактическое лечение и общественное здравоохранение, кампании по борьбе с проституцией, военная служба, образование, законодательство, рекомендация на вакантные должности, создание службы быта, а также массовая пропаганда в поддержку любого начинания партии. Некоторые из этих видов работ повторяют методы деятельности либеральных феминисток. Однако Женотдел обладал лучшими ресурсами как партийное подразделение и способствовал высвобождению женского потенциала в наиболее отсталых и удаленных сообществах советских женщин. Осуществляя эту функцию, женотделы служили не только делу освобождения женщин, но и режиму в целом, так как помогали создавать резервы обученных и политически сознательных трудящихся.

Изредка социалисты задавались вопросом, оправданны ли беспорядочные половые связи без любви и брака? Замечания немецких теоретиков не оставляют на этот счет никаких сомнений, несмотря на то что они отрывочны и зачастую опубликованы много лет спустя после написания. Маркс считал любовь (не секс) завершающим этапом формирования личности; а из его писем к жене и заметок 1844 г. о взаимоотношениях между полами ясно, что он нетерпимо относился к случайным будуарным похождениям. Энгельс более определенно противопоставлял просто секс (эрос) — односторонний, легкий, быстротечный — «индивидуальной половой любви» — взаимной, сильной и неизменной. В конце своего известного анализа о происхождении моногамной семьи он предсказывал, что при социализме любовь, «далекая от исчезновения, только еще начнет полностью осознаваться». Тоном, который порадовал бы любую феминистку тех дней, он провозгласил, что тогда и мужчины станут не менее моногамными, чем женщины.

Соглашаясь с Энгельсом, Бебель лишь добавил, что чувственные потребности являются вполне нормальными и не наносят вреда здоровью, но что «чрезмерная сексуальная страсть гораздо более вредна, нежели ее отсутствие». «Человек, — объяснял он, — не зверь: для высшего удовлетворения его самой сильной потребности недостаточно удовлетворения одной только физической стороны; ему необходимо также и духовное единение с тем существом, с которым он вступает в связь». Каутский сохранил эти идеи в качестве официальной партийной догмы: «Социалисты… утверждают, что идеальная любовь, в противоположность сообществу жен и любому сексуальному гнету и вольности, будет основанием для супружеских связей в социалистическом содружестве, и что чистая любовь сможет восторжествовать лишь в этой системе».

Когда мы переходим на русскую почву, то ситуация становится еще более неопределенной. Несомненно Россия позаимствовала умеренные, сугубо деловые взгляды немцев на «сексуальный вопрос» вместе с остальной марксистской теорией, однако они наложились на традицию сексуальной свободы, унаследованную русскими «левыми» от нигилистов, которые в свою очередь были вдохновлены ранним французским социализмом. Результатом явилась зарождавшаяся дихотомия (еще неявная в те годы) между двумя традициями. Трудность в выявлении признаков будущего раскола среди русских частично объясняется уклончивостью тех, кто писал о данном предмете, и частично — малочисленностью подобных авторов: у меньшевиков — это Коллонтай; у большевиков — Ленин и Крупская.

В качестве модели будущих отношений между полами большинство марксистов представляли себе не череду любовных похождений, а новую форму «брака» или любовного союза. И хотя употребляемая терминология крайне неточна, тем не менее разница между этими двумя образами жизни вполне ясна. Какую форму должен был принять «брак»? Прежде всего женщина как равноправный член будущего социалистического общества имеет такое же право «выбирать» себе пару, как и мужчина. С этим соглашались все социалисты. Однако подробности брака и свадебной церемонии описываются только в работе Исаева. Автор настаивал на том, что новая социалистическая мораль будет характеризоваться любовью к работе, честными отношениями, гуманизмом, терпимостью, отсутствием жадности, чувством собственного достоинства, ненавистью к ложному патриотизму, космополитизмом. При этих условиях женщина может свободно сказать: «Я хочу быть вашей женой», и мужчина-социалист, не боясь оскорбить ее достоинство, вполне может отказать ей. Заключение брака не должно быть обременено ни юридическими, ни свадебными формальностями, а должно ограничиваться простым провозглашением этого факта перед лицом нескольких друзей. При желании жена может оставить девичью фамилию — новшество, которое в советском обществе нашло долговременную поддержку

Между тем взгляды на свободу и равенство полов, которых твердо придерживались все социалисты, привели к двум вопросам, которые нельзя было обойти: «Должен ли брак (или союз) быть строго моногамным?» и «Возможен ли развод?». Первый вопрос, несомненно, касался проблемы адюльтера. В письмах к Инессе Арманд Ленин решительно заявил, что на измену нельзя смотреть сквозь пальцы (по-видимому, даже при социализме).

Годы принятия нового кодекса — годы растущей напряженности в отношениях с Японией и Германией, и обращение Сталина к демографическим аргументам подтолкнули некоторых исследователей к мысли, что антиабортные законы объяснялись лишь стремлением увеличить население. Но благоприятные официальные отзывы о законе показали большую заинтересованность общества в уничтожении сексуального авантюризма и установлении вновь господства семьи. Передовая статья в «Правде» начиналась со слов: «Без сомнения он будет служить делу усиления советской семьи, он будет отбивать охоту к „свободной любви“ и „беспорядочной половой жизни“». ...Аналогичные статьи в других газетах, письма читателей, серия заметок Крупской подробно останавливались на этой теме и подчеркивали тот факт, что отмена права на аборт была лишь первым шагом в борьбе с распущенностью, случайными беременностями, выкидышами и с неуважением к женщинам, любви, материнству и семье

В сухом медицинском отчете за 1896 г. сообщалось, что после 50 лет государственного медицинского карантина венерические заболевания широко распространились среди городского населения. В течение последующих 20 лет врачи, писатели и публицисты буквально наводнили страну своими работами об угрожающем распространении этого общественного порока, детской проституции, белых рабынях, преступлениях на сексуальной почве и венерических заболеваниях.

Советскому режиму, несмотря на все его попытки, не удалось искоренить проституцию. В 1930-х гг. она заметно и быстро сократилась за счет политики реабилитации проституток, устройства их на работу и тюремного заключения для так называемых «неисправимых». Но последние десятилетия проститутки снова появились в столице, развлекая туристов и богачей. И хотя группы проституток теперь не дефилируют по своим дореволюционным маршрутам, Невскому или Лиговке, их можно встретить в валютных барах, в такси, курсирующих по улице Горького в Москве или у входа в гостиницы. Конечно, во всем Советском Союзе нет ничего подобного Репербан, Пигаль, Кюрфюстендам или амстердамской Канал-стрит. Нет публичных домов, хотя есть определенные места, где вы можете заняться сексом с девушкой, готовой продать себя за валюту, подарки или одежду. Есть и сутенеры. Но преобладающее большинство советских женщин не продает себя ни в качестве проститутки, ни в каком-либо другом — жены на содержании мужа, секс-символа, живого товара, эскорт-герл, модели или гейши, и не позволяют другим продавать себя.

Как работал Женотдел? Его штаб-квартира, называвшаяся некоторыми остряками «ЦентроБаба», находилась в доме № 5 на Воздвиженке, рядом с Кремлем. Штат, по крайней мере согласно штатному расписанию, состоял из 22 сотрудниц на жаловании — заведующей, ее заместительницы, помощниц и секретарши. Ответственная перед Секретариатом партии заведующая контролировала не только внутренние дела Женотдела, но и распространяла свое влияние на любую сферу жизни, затрагивавшую интересы женщин. К примеру, она поддерживала тесные и постоянные связи с такими органами, как Отдел охраны материнства и младенчества при комиссариате государственного призрения, Комиссия по борьбе с проституцией, комсомол, Центральная телефонная станция партии, а также с огромным количеством бюрократических структур, связанных с продовольствием, страхованием, образованием, благосостоянием, Советами, профсоюзами и даже с литературными кругами. Женщины — партийные лидеры, со своими собственными сферами ответственности — В. П. Лебедева (материнство), Крупская (просвещение) и Мария Ульянова (журналистика) — координировали свою деятельность с работой Женотдела.

В Женотделе средством пропаганды было печатное слово, так как оно передавало теорию, новости и инструкции относительно небольшому количеству грамотных женщин.

Однако печатной пропаганды было недостаточно для страны, в которой большинство женщин не умели читать. Было решено «пойти в народ». Методы варьировались в зависимости от географии и обстоятельств. Куда только пролегали железнодорожные пути, туда и шли агитпоезда; еще эффективнее были агитпароходы в обширных бассейнах Камы и Волги.

Однако, как это еще раньше поняла героиня Чернышевского, бесед с женщинами лицом к лицу недостаточно. Ключом к завоеванию русской женщины оказалось непосредственное вовлечение ее в освободительную работу, превращение ее из объекта в субъект. Первым испытанным методом явились «секции работниц», организованные волонтерками для активной партийной работы. Однако они потерпели неудачу, так как привлекли к себе женщин, давно интересовавшихся политикой и потому не смогли оказать никакого влияния на массы.

Суть ее заключалась в том, что организаторы проводили выборы среди женщин, скажем фабрики. Работницы выбирали из своих рядов делегатку в Женотдел сроком на 3–6 месяцев. Сами по себе выборы были шагом к развитию самосознания. «Когда серая, отсталая, беспартийная работница выбирает свою представительницу, она чувствует, что совершает политический поступок», — писала Коллонтай Затем делегатка, с красной косынкой на голове в качестве символа занимаемой ею должности, работала практиканткой-наблюдателем в различных сферах общественной деятельности: на фабрике, в Советах, в профсоюзах, коммунальных учреждениях (особенно школах, больницах и центрах общественного питания). После ее пребывания в мире практической политики она возвращалась в Женотдел и свой избирательный округ и докладывала о том, что видела. Таким образом, в одно и то же время она была избранным политиком, администратором, пропагандистом и критиком. Затем ее место занимали избирательницы, захваченные игрой в политику.

Организация выборов делегаток была трудной работой, особенно в провинции. Одна крестьянка в Рязанской губернии попыталась привлечь женщин на собрание, но безрезультатно; тогда она стала ходить по домам и читать книги, чтобы пробудить любопытство деревенских женщин. Общим тормозящим фактором была нерешительность. «Я не справлюсь с этим, — заявляла работница обувной фабрики Мария Суворова, которую избрали делегаткой, — я плохо образованна». Однако товарищи убедили ее, и она провела следующие месяцы, посещая суд, кооператив, отдел здравоохранения (в Совете) и школы, узнавая и докладывая о каких-либо недостатках. Подобные отчеты делегаток предназначались для того, чтобы контролировать и улучшать систему управления, равно как и прививать женщинам чувство социальной ответственности

Вполне понятно, что иногда возникали трения между перегруженными работой и измотанными администраторами (в основном мужчинами) и временными делегатками. И зачастую делегаткам давали тривиальную рутинную работу, чтобы они не мешали выполнению повседневных задач. Но, как правило, делегатка многое видела и честно об этом докладывала. И не вызывает сомнений, что система выбора делегаток сыграла важную роль в повышении уровня сознаний многих «отсталых» женщин, непосредственно познакомив их с реалиями управленческой жизни, бывшей до тех пор тайным миром за пределами ее понимания. По словам одной из руководительниц Женотдела, делегатка стала «угрозой бюрократам, пьяницам, кулакам и всем тем, кто выступал против советских законов».

Окончанием обучения делегатки и завершением очередного этапа социальной мобилизации была периодически проводимая конференция или съезд, где женщины из различных регионов страны (как это делали старые феминистки) могли познакомиться с новыми людьми и поделиться опытом. «Женщина, которая приехала в Москву из какой-нибудь отдаленной деревни, — говорила Коллонтай Луизе Брайант, — по возвращении является уже более или менее важной персоной, и вы можете быть уверены, что эта поездка — событие для всей деревни». Было проведено огромное количество разнообразных конференций.

Наиболее сильное сопротивление деятельности Женотдела оказывалось в деревнях и неславянских пограничных районах. Украинская активистка Киселева прошла несколько километров от райкомовской штаб-квартиры до маленькой деревушки Срипаи, чтобы собрать женщин в избе-читальне и попытаться их организовать. Мужское население деревни окружило избу, выкрикивая: «Мы вас убьем, если вы будете трогать наших женщин». В Чигиринском районе за один год «бандитами» были убиты три сотрудницы Женотдела. С началом коллективизации украинским активисткам пришлось опровергать слухи о том, что в колхозах мужчины будут «распределять» между собой молодых женщин, а из старых варить мыло. Повсеместно мужчины (неизменно называемые в литературе «кулаками») сопротивлялись попыткам Женотдела втянуть их жен в политику

Мужчины реагировали на это жестоким насилием. Так, выходивших из Бакинского клуба женщин мужчины облили кипятком и натравили на них собак. Двадцатилетнюю мусульманскую девушку, открыто продемонстрировавшую свою свободу, появившись в закрытом купальнике, отец и братья, не вынеся позора, разрезали на куски. Восемнадцатилетняя узбекская активистка была изуродована и брошена в колодец. Всего лишь за один квартал 1929 г. в Центральной Азии произошло 300 подобных убийств. Посовещавшись с Женотделом, Президиум ЦИК решил классифицировать эти преступления как «контрреволюционные». Все же, несмотря на грозившую опасность, сотни местных женщин добровольно работали переводчицами и помощницами и в конечном итоге заняли административные должности в женотделах. И каждый раз в первомайский праздник или Международный женский день тысячи женщин собирались на рынках «восточных» советских республик и публично и демонстративно срывали с себя чадры, паранджи и другие покровы.

Русские интеллигентки поддались эйфории первой волны патриотизма, захлестнувшей Россию. Некоторые из них были не способны устоять против своего рода патриотической глупости, типа той, которая заставила правительство переименовать Санкт-Петербург в Петроград. Еще до начала войны графиня Дитрих из «Союза русских женщин» щеголяла в наряде боярыни, заявляя, что «даже в одежде русская женщина должна быть верной своему отечеству», а обычно благоразумная Карсавина решила исключить из своего репертуара музыкальные сочинения, написанные специально для нее Рихардом Штраусом. Через неделю после начала войны журнал «Женское дело» задал новый тон, возродив образ римских матрон, отправлявших мужей и сыновей в жерло войны и провозгласив, что русские женщины также будут воевать, но только с «любовью и милосердием».

С 28 по 30 апреля 1915 г. в Гааге состоялся Международный конгресс женщин за мир, на котором сразу же бросилось в глаза отсутствие представительниц английского, французского, немецкого и русского феминизма. Женщины постоянно заявляли, что женское политическое равноправие положит конец военным бедствиям, однако доказать это удалось лишь одной из них — Жанетт Ранкин (Jeanette Rankin), которая, будучи первой американкой, избранной в Конгресс, проголосовала против вступления Америки в войну.

До конца 1914 г. все основные феминистские объединения воюющих сторон дали новое обещание — поддерживать свои правительства. В Англии воинственно настроенные суфражетки превзошли в своем патриотизме умеренных феминисток, когда стали обвинять в трусости тех, кто уклонялся от военного призыва.

У находившихся в Европе будущих коммунисток Цеткин, Балабановой и Коллонтай отвращение вызывала не только война, но и националистические настроения многих бывших товарищей. Даже чувствительные к такого рода вещам столичные студентки были полностью очарованы патриотизмом, а не большевизмом. Даже историки-коммунисты признают, что большинство бестужевок поддерживали войну, вторя феминисткам в патриотических речах и далеко превосходя их в делах

Несмотря на то что проблема женской эмансипации привлекла к себе внимание русского общества еще за 50 лет до первой революции, в России не существовало настоящего женского движения вплоть до 1905 г. Затем в российской социальной истории практически одновременно возникли два отдельных движения; феминистское движение, боровшееся за политическое равноправие женщин и социалистическое. История обоих движений уходит корнями в 1890-е гг., однако до 1905 г. они не сталкивались друг с другом.

Пункт о женском политическом равноправии присутствовал в программах лишь трех основных партий: социал-демократов (большевиков и меньшевиков), эсеров и кадетов. Марксистские партии всегда рассматривали женское избирательное право как часть всеобщего избирательного права и никогда — как отдельный вопрос. Однако у эсеров и кадетов первоначально существовали некоторые внутрипартийные разногласия по этому вопросу

Ряд нападок на «буржуазных» феминисток предприняла и лидер рабочей делегации — Александра Коллонтай. Ее доклад, который из-за отсутствия Коллонтай зачитала Волкова, представлял собой полную противоположность докладу Кальманович: не может быть никакого отдельного женского вопроса до тех пор, пока не будет решена принявшая столь угрожающие размеры «всеобщая социальная проблема». Пока среди женщин существуют острые классовые противоречия, не должно быть и речи ни о каком общем женском движении. Работницы не имеют ничего общего с буржуазными феминистками, их место — в партии пролетариата. Пока феминистки строят приюты, растет уровень проституции.

Несомненно основной целью деятельности феминисток было отстаивание интересов интеллигенток, хотя в соответствии с благочестивым каноном русского социального реформаторства это редко когда признавалось.