Любимые стихи — стр. 9

Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес - моя колыбель, и могила - лес,
Оттого что я на земле стою - лишь одной ногой,
Оттого что я о тебе спою - как никто другой.

Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,
У всех золотых знамен, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца -
Оттого что в земной ночи я вернее пса.

Я тебя отвоюю у всех других - у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я - ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя - замолчи!-
У того, с которым Иаков стоял в ночи.

Но пока тебе не скрещу на груди персты -
О проклятие!- у тебя остаешься - ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир,-
Оттого, что мир - твоя колыбель, и могила - мир!

М. Цветаева

Сидел рыбак веселый
На берегу реки,
И перед ним по ветру
Качались тростники.
Сухой тростник он срезал
И скважины проткнул,
Один конец зажал он,
В другой конец подул.

И будто оживленный,
Тростник заговорил –
То голос человека
И голос ветра был.
И пел тростник печально:
«Оставь, оставь меня;
Рыбак, рыбак прекрасный,
Терзаешь ты меня!

И я была девицей,
Красавица была,
У мачехи в темнице
Я некогда цвела,
И много слез горючих
Невинно я лила,
И раннюю могилу
Безбожно я звала.

И был сынок-любимец
У мачехи моей,
Обманывал красавиц,
Пугал честных людей.
И раз пошли под вечер
Мы на берег крутой,
Смотреть на сини волны,
На запад золотой.

Моей любви просил он –
Любить я не могла,
И деньги мне дарил он —
Я денег не брала;
Несчастную сгубил он,
Ударил в грудь ножом,
И здесь мой труп зарыл он
На берегу крутом;

И над моей могилой
Взошел тростник большой,
И в нем живут печали
Души моей младой.
Рыбак, рыбак прекрасный,
Оставь же свой тростник.
Ты мне помочь не в силах,
А плакать не привык».

М. Ю. Лермонтов

Очень нравится еще это стихотворение, которое сейчас по просторам сети во всю гуляет.

пожалуйста, будь моим Маяковским.
будь таким же волевым и могучим,
будь таким же несуразно громоздким
и таким же терпким и жгучим.

будь такой же в плечах широкий
и с нахмуренными бровями,
и такой же, как он, высокий,
и плени меня так же словами.

будь, как каменная стена,
как живое воплощение силы,
чтоб никогда никакая беда
не добралась до нашего мира.

будь, как он, очарован идеями,
вспыльчивым будь по пустякам,
поддавайся музе своей неделями,
не давай счета бешенным дням.

будь таким же, как он, броским,
будь победителем с хрупкой душой.
пожалуйста, будь моим Маяковским —
и я навсегда останусь с тобой.

Лина Луханина

Бушевала гроза в эту страшную ночь,
Друг погиб и ему не успел я помочь,
Пред глазами стоит окровавленный лик,
Лишь вчера восемнадцати лет он достиг.

Ветер в ивах стонал мне: «Спасайся! Беги!»
Завтра тело найдут у туманной реки,
Как печален оборванной жизни финал,
Но в ту ночь о проклятии я правду узнал.

Было это давно. Не жалея нам зла,
Возле города старая ведьма жила,
Собирала коренья, тару и росу,
И стоял её дом на отшибе в лесу.

Не творила она ни заклятий, ни бед,
Только дети камнями кидались ей в след,
И боялись её – что тут можно сказать,
Так боятся всего, что не в силах понять.

Но однажды решили большие чины –
Слуги дьявола в городе нам не нужны!
Арестуйте её, и пускай на заре
Эта чертова ведьма пылает в костре.

Я не видел того, но я слышу сейчас
Истязаемой ведьмы пронзительный глас,
Её вопли пробудят меня ото сна,
Умирая в огне, прокляла нас она.

И проклятье живет; за грехи прошлых дней
Мы расплатимся кровью наших детей,
Лишь исполнится им восемнадцать, тогда
Поселится в их доме навеки беда.

Сколько их доживают последние дни?
Знаком ведьмы отмечены были они.
Говорили, что так приказал Сатана,
День, когда из огня возродится она.

Я все видел. Я был там. При полной луне
Друг мой взял нож и ушел в тишине,
И дрожали навстречу ему зеркала,
Отражая присутствие страшного зла.

Да простит меня бог, я не смог удержать
Его руку. На лбу, обозначив печать,
Нож вонзил себе в горло он, мертвим упал,
И под грома раскаты я прочь убежал.

И с тех пор я не знаю покоя и сна,
Будет ночь, и меня вдруг разыщет она,
Знак «Помеченный» мне начертит на лбу,
И меня похоронят в закрытом гробу.

Был последний год века, искрился апрель,
Птицы пели, весны торжествуя свирель,
Но поныне, мне кажется, слышен для всех
Старой ведьмы глухой, торжествующий смех.

Спи, усни, красота ненаглядная,
Сладкий сон ночь пошлёт непроглядная;
Спи, усни, пусть поплачут безликие
Все печали твои невеликие.

На челе твоём, дитятко милое,
Детских грёз тень лежит легкокрылая,
Радость тихой улыбкою скрыта,
И проказы во сне позабыты.

К нежным ручкам твоим прикасаюсь,
Словно утренним светом ласкаюсь
К тонким локонам, свитым колечком
Над уснувшим игривым сердечком.

В нём капризы твои притаились
И уловки, и шалости скрылись;
По утру, как сердечко проснётся,
Мрак ночной уж его не коснётся.
У. Блейк

Рабиндранат Тагор
В сфере необъятного творенья
На протяженье неизмеримых времен
Бушуют фейерверочные игры
Солнц и планет.
Пришел я из вечности незримой
С мельчайшей искоркой
И занял точку во времени и протяжении.
Едва я начал уходить со сцены,
Угас светильник,
Померкла сущность звездных игр,
И обветшала обстановка пьесы,
Где представляли радость и печаль.
Я увидал: актеры и актерки,
Уйдя со сцены,
Сбрасывают пестрое тряпье.
Я увидал:
Там, за кулисами из омертвевших звезд,
Царь танца застыл в одиночестве.

(1941, пер. Давида Самойлова.)

Вместо письма

Дым табачный воздух выел.
Комната -
глава в крученыховском аде.
Вспомни -
за этим окном
впервые
руки твои, исступленный, гладил.
Сегодня сидишь вот,
сердце в железе.
День еще -
выгонишь,
можешь быть, изругав.
В мутной передней долго не влезет
сломанная дрожью рука в рукав.
Выбегу,
тело в улицу брошу я.
Дикий,
обезумлюсь,
отчаяньем иссечась.
Не надо этого,
дорогая,
хорошая,
дай простимся сейчас.
Все равно
любовь моя -
тяжкая гиря ведь -
висит на тебе,
куда ни бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
горечь обиженных жалоб.
Если быка трудом уморят -
он уйдет,
разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей,
мне
нету моря,
а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.
Захочет покоя уставший слон -
царственный ляжет в опожаренном песке.
Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я и не знаю, где ты и с кем.
Если б так поэта измучила,
он
любимую на деньги б и славу выменял,
а мне
ни один не радостен звон,
кроме звона твоего любимого имени.
И в пролет не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною,
кроме твоего взгляда,
не властно лезвие ни одного ножа.
Завтра забудешь,
что тебя короновал,
что душу цветущую любовью выжег,
и суетных дней взметенный карнавал
растреплет страницы моих книжек...
Слов моих сухие листья ли
заставят остановиться,
жадно дыша?

Дай хоть
последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг.

Весна

В каждом человеке
Прячется весна,
Если ты печален,
Значит, спит она.

Но когда прохожий
В хмурый день дождливый,
Закричит «ку-ка-ре-ку!»,
Как петух счастливый,

Если вдруг он запоёт
На бульваре в стужу —
Это значит, в нём весна
Вылезла наружу.

Роман Сеф

Александр Кушнер
* * *
Быть нелюбимым, Боже мой,
Какое счастье быть несчастным,
Идти по улице домой
С лицом потерянным и красным.
Какая мука, благодать —
Сидеть с закушенной губою,
Раз десять на день умирать,
И говорить с самим собою.
Какая сладкая тоска —
Как тень по комнате шататься,
Какое счастье ждать звонка
По месяцам и не дождаться.
Кто нам сказал, что мир у ног
Лежит в слезах, на всё согласен?
Он равнодушен и жесток,
Хотя воистину прекрасен.
Что с горем делать мне моим?
Спи, с головой в ночи укройся.
Когда б я не был счастлив им —
Я б разлюбил тебя, не бойся.

В деревне скучно.
В городе тоскливо.
Зато в лесу вольготно и светло.
Дробится лужиц хрупкое стекло
Под сапогом.
Над зеркалом залива
С протяжным криком стая журавлей
Кружит,
Готовясь в дальнюю дорогу.
Пора, пора:
Ноябрь у порога.
Всё отцвело
И предано земле.

Пора,
Пора:
Причуяв след русачий,
Багряный выжлец вдарится в башур,
Насмешник-леший,
Выглянув на шум,
Завоет,
Захохочет
И заплачет.
Недальний всплеск ружейного хлопка
Покатится волной по голым колкам,
На дне реки
Серебряным осколком
Качнётся зайчик лунного зрачка.

В холодной сини ранняя звезда
Затеплится пульсаром сигаретки;
Последний лист сорвётся с тонкой ветки
И полетит
В неведомую даль.
И мне бы так -
Лететь за ним,
И за
Кружащим в небе клином журавлиным,
В бескрайний океан ультрамарина,
Куда-нибудь,
Куда глядят глаза.

В немыслимой хрустальной высоте,
Пронизывая тучи-цеппелины,
Вне времени,
Бессонницы
И сплина
Лететь,
Лететь,
Лететь,
Лететь,
Лететь
В края
Неувядающей весны,
Где океанский бриз ласкает дюны,
Где мы беспечны,
Веселы
И юны,
И до сих пор
Цветные видим сны...

Стихает вдалеке собачий лай.
Всё кончено.
Умолкли звуки рога.
Пора, пора:
Ноябрь у порога.
Спускается с небес
Ночная мгла.
Колючий иней
Серебрит висок,
Солёной влагой на ресницах тая:
Душа летит
С последней птичьей стаей
В далёкое
Созвездье гончих псов...

Алексей Ерошин

Ох, я открыл окно, открыл окно, открыл
На даче, белое, и палочки подставил,
Чтоб не захлопнулось, и воздух заходил,
Как Петр, наверное, по комнате и Павел
В своем на радости настоянном краю
И сладкой вечности, вздымая занавеску,
Как бы запахнуты в нее, как бы свою
Припомнив молодость и получив повестку.
Ох, я открыл окно, открыл окно, открыл
И, что вы думаете, лег лицом в подушку!
Такое смутное томленье, - нету сил
Перенести его, и сну попал в ловушку,
Дождем расставленную, и дневным теплом,
И слабым шелестом, и пасмурным дыханьем,
И спал, и счастлив был, как бы в саду ином,
С невнятным, вкрадчивым и неземным названьем.

Александр Кушнер, 1996

У ангела ангина,
Он, не жалея сил,
Берег чьего-то сына,
Инфекцию схватил.

В морозном оформленье
За домом тополя,
В неясном направленье
Вращается Земля.

До рая не добраться
С попутным ветерком,
И негде отлежаться -
Летай под потолком.

Земная медицина
Для ангела темна.
Ангина ты, ангина,
Чужая сторона!

Вадим Шефнер

Весело было нам на моих поминках, -
пан студент напевал, молодой настолько,
что мы ходили с ним гулять
к розовым фламинго,
а Дудинцев подточил базис и надстройку!..

На поминках моих было нам весело, -
пан студент напевал…
А и то – благо,
что хрустело – хруп! хруп! - оттепели месиво
и еще не – хряп! хряп! – доктора Живаго.

Было нам весело на поминках моих, -
Пан студент напевал, кавалер с форсом!
Был он парень - не мой,
был он многий жених,
Но как вспомню про все – шевелю ворсом.

Юнна Мориц

Поль ля Кур (1902–1956, Дания)
Художник

Хотел собрать он все слова и звуки
и жить в себе, пока они внутри
не сложатся в какую-то картину,
не скажут: это ты и есть — смотри!
И легкие виденья заставлял он
нести, бунтуя, незнакомый гнет
его тяжелой крови — в тесных стенах,
в пределах непосильных им забот.
И каждый день он замечал, что чахнет,
он сознавал в бессилии своем,
что каждый звук — тюремная решетка
и он повязан пагубным родством.
Когда ж, собравшись с силами, связал он
слова и звуки, мыслям форму дал,
когда они вздохнули облегченно,
он вышел из работы — и пропал.
Нерукотворное, его созданье,
освободясь от временных оков,
само влачило собственную ношу,
а мастер отошел — и был таков.
Пер. О. Чухонцева

Очень понравилось стихотворение)

Е. Евтушенко.

"Окно выходит в белые деревья"

Окно выходит в белые деревья.
Профессор долго смотрит на деревья.
Он очень долго смотрит на деревья
и очень долго мел крошит в руке.
Ведь это просто -
правила деленья!
А он забыл их -
правила деленья!
Забыл -
подумать -
правила деленья!
Ошибка!
Да!
Ошибка на доске!
Мы все сидим сегодня по-другому,
и слушаем и смотрим по-другому,
да и нельзя сейчас не по-другому,
и нам подсказка в этом не нужна.
Ушла жена профессора из дому.
Не знаем мы,
куда ушла из дому,
не знаем,
отчего ушла из дому,
а знаем только, что ушла она.
В костюме и немодном и неновом,-
как и всегда, немодном и неновом,-
да, как всегда, немодном и неновом,-
спускается профессор в гардероб.
Он долго по карманам ищет номер:
"Ну что такое?
Где же этот номер?
А может быть,
не брал у вас я номер?
Куда он делся?-
Трет рукою лоб.-
Ах, вот он!..
Что ж,
как видно, я старею,
Не спорьте, тетя Маша,
я старею.
И что уж тут поделаешь -
старею..."
Мы слышим -
дверь внизу скрипит за ним.
Окно выходит в белые деревья,
в большие и красивые деревья,
но мы сейчас глядим не на деревья,
мы молча на профессора глядим.
Уходит он,
сутулый,
неумелый,
под снегом,
мягко падающим в тишь.
Уже и сам он,
как деревья,
белый,
да,
как деревья,
совершенно белый,
еще немного -
и настолько белый,
что среди них
его не разглядишь.
1955

Верность
И ночь, и день,
И снова ночь и день -
Сквозь бурелом
По замкнутому кругу
Плутал
Смертельно раненный
Олень
И за собою вел
Свою подругу.

Тревожно вскинув
Звонкие рога,
Почти забыв,
Что грудь его пробита,
Глотая хрип,
Сбивая в кровь копыта,
Он уводил подругу
От врага.

Он молча падал.
И опять вставал.
И долго слушал
Чуткими ноздрями
Железный запах
Близкого ствола,
Который где-то
За ветвями замер...

Упало небо!
И, скрестив пути,
Две молнии
Закат перехлестнули.
Олень рванулся...
И перехватил
Летящие
В его подругу
Пули.

Качнулись, вздрогнув,
Гордые рога
И рухнули
Под зябкою сосною.
И долго-долго,
Споря с тишиною,
Металось эхо,
Падая в снега.

И. Тобольский

Некрасивая девочка
Среди других играющих детей
Она напоминает лягушонка.
Заправлена в трусы худая рубашонка,
Колечки рыжеватые кудрей
Рассыпаны, рот длинен, зубы кривы,
Черты лица остры и некрасивы.
Двум мальчуганам, сверстникам ее,
Отцы купили по велосипеду.
Сегодня мальчики, не торопясь к обеду,
Гоняют по двору, забывши про нее,
Она ж за ними бегает по следу.
Чужая радость так же, как своя,
Томит ее и вон из сердца рвется,
И девочка ликует и смеется,
Охваченная счастьем бытия.

Ни тени зависти, ни умысла худого
Еще не знает это существо.
Ей все на свете так безмерно ново,
Так живо все, что для иных мертво!
И не хочу я думать, наблюдая,
Что будет день, когда она, рыдая,
Увидит с ужасом, что посреди подруг
Она всего лишь бледная дурнушка!
Мне верить хочется, что сердце не игрушка,
Сломать его едва ли можно вдруг!
Мне верить хочется, что этот чистый пламень,
Который в глубине ее горит,
Всю боль свою один переболит
И перетопит самый тяжкий камень!
И пусть черты ее нехороши,
И нечем ей прельстить воображенье, -
Младенческая грация души
Уже сквозит в любом ее движенье.
А если это так, то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
Н. Заболоцкий

Варварство (Не то чтобы любимое, но сильное. До слез, до дрожи, до вспышки ярости.)
Они с детьми погнали матерей
И яму рыть заставили, а сами
Они стояли, кучка дикарей,
И хриплыми смеялись голосами.

У края бездны выстроили в ряд
Бессильных женщин, худеньких ребят.
Пришел хмельной майор и медными глазами
Окинул обреченных... Мутный дождь
Гудел в листве соседних рощ
И на полях, одетых мглою,
И тучи опустились над землею,
Друг друга с бешенством гоня...
Нет, этого я не забуду дня,
Я не забуду никогда, вовеки!
Я видел: плакали, как дети, реки,
И в ярости рыдала мать-земля.

Своими видел я глазами,
Как солнце скорбное, омытое слезами,
Сквозь тучу вышло на поля,
В последний раз детей поцеловало,
В последний раз...
Шумел осенний лес. Казалось, что сейчас
Он обезумел. Гневно бушевала
Его листва. Сгущалась мгла вокруг.
Я слышал: мощный дуб свалился вдруг,
Он падал, издавая вздох тяжелый.
Детей внезапно охватил испуг, -
Прижались к матерям, цепляясь за подолы.
И выстрела раздался резкий звук,
Прервав проклятье,
Что вырвалось у женщины одной.
Ребенок, мальчуган больной,
Головку спрятал в складки платья
Еще не старой женщины. Она
Смотрела, ужаса полна.
Как не лишится ей рассудка!
Все понял, понял все малютка.
"Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать!" -
Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи.
Дитя, что ей всего дороже,
Нагнувшись, подняла двумя руками мать,
Прижала к сердцу, против дула прямо...
"Я, мама, жить хочу. Не надо, мама!
Пусти меня, пусти! Чего ты ждешь?"
и хочет вырваться из рук ребенок,
И страшен плач, и голос тонок,
И в сердце он вонзается как нож.
"Не бойся, мальчик мой. Сейчас вздохнешь ты вольно.
Закрой глаза, но голову не прячь,
Чтобы тебя живым не закопал палач.
Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно".
И он закрыл глаза. И заалела кровь,
По шее красной лентой извиваясь.

Две жизни наземь падают, сливаясь,
Две жизни и одна любовь!

Гром грянул. Ветер свистнул в тучах.
Заплакала земля в тоске глухой.
О, сколько слез, горячих и горючих!
Земля моя, скажи мне, что с тобой?

Ты часто горе видела людское,
Ты миллионы лет цвела для нас,
Но испытала ль ты хотя бы раз
Такой позор и варварство такое?

Страна моя, враги тебе грозят,
Но выше подними великой правды знамя,
Омой его кровавыми слезами,
И пусть его лучи пронзят.

Пусть уничтожат беспощадно
Тех варваров, тех дикарей,
Что кровь детей глотают жадно,
Кровь наших матерей...

Муса Джалиль

Звонок

Внезапный оклик
Властного звонка,
И вздрогнул телефон
Перед глазами...
Ее звонок!
Пристыла к трубке
Робкая рука.

Так, глядя вниз,
Над пропастью молчат,
Так на распутье
Ожидают зова.
Ее звонок -
Она сдержала слово...
Как выстрел, щелкнул
Под рукой рычаг.

Свалилось счастье?
Или ждет беда?..
Ты, словно гирю,
Трубку поднимаешь.
Сейчас решится все.
Ты это знаешь.
Сейчас...
Сегодня...
Или - никогда!

И. Тобольский.

До тебя ничего не помню...
Может прошлого вовсе не было.
Мы с тобою как лодка с морем.
Мы с тобою как птица с небом.
Разлучи - и конец движенью
Крыльев с облаком, весел с волнами.
Мы с тобою одно волненье,
Одно счастье с двумя сердцами.
Я люблю до закрытия век
Я люблю до открытия губ.
Ты - мой бунт и ты - мой побег
От других и обидных рук
Приходи ко мне, мой угрюмый,
У плеча твоего дышу
Называй меня самой глупой,
Все запреты я разрешу.
Заколдуют слова надо мною
В них - загадка и моря и неба.
... До тебя ничего не помню,
До тебя меня просто... не было.

М. Румянцева.

«О капитан! Мой капитан!..»

О капитан! Мой капитан! Рейс трудный завершен,
Все бури выдержал корабль, увенчан славой он.
Уж близок порт, я слышу звон, народ глядит, ликуя,
Как неуклонно наш корабль взрезает килем струи.
Но сердце! Сердце! Сердце!
Как кровь течет ручьем
На палубе, где капитан
Уснул последним сном!

О капитан! Мой капитан! Встань и прими парад,
Тебе салютом вьется флаг и трубачи гремят;
Тебе букеты и венки, к тебе народ теснится,
К тебе везде обращены восторженные лица.
Очнись, отец! Моя рука
Лежит на лбу твоем,
А ты на палубе уснул
Как будто мертвым сном.

Не отвечает капитан и, побледнев, застыл,
Не чувствует моей руки, угаснул в сердце пыл.
Уже бросают якоря, и рейс наш завершен,
В надежной гавани корабль, приплыл с победой он.
Ликуй, народ, на берегу!
Останусь я вдвоем
На палубе, где капитан
Уснул последним сном.

Привычно доедать до последней крошки,
привычно доживать до финальных титров.
Сценарий жизни старой подвальной кошки
достоин девяти уссурийских тигров.

Сценарий лжи. Леплю куличи из ила,
тяну больное, путаясь в алфавите.
Честней, пока не поздно, разлить чернила,
и кинуть грош Харону, и встать, и выйти;

и вновь — по темноте за бессонным стражем,
в окраинном кинозале, в луче экранном,
где мир, подобно мне — короткометражен,
а я — всего лишь пепел над океаном.

Андрей Ширяев

Леопольд Стафф
Почему
Когда счастье бывает полным,
Почему оно так печалит?
Почему самым ясным полднем
Холодеешь, лучами залит?

Или розами нас венчали,
Зацветавшими в непогоду?
Или радость нужна печали
Для приюта, как соты — меду?

Или, счастье оберегая,
По-девичьи она пуглива —
И стоит на песке нагая
У запретной черты прилива?

Почему же от счастья больно,
Где граница печали нашей?..
Свей из терна венок застольный —
И спроси у венка и чаши.

"Там, где скрипка — у врат молчанья
И напев уже еле слышен,
Там, где входят июньской ранью
Зерна гибели в завязь вишен,

Там, где слезы свои напрасно
Память ищет, как ветра в поле,—
И вернуть их уже не властна,
Улыбается давней боли,

Там, где в небе, зарей согретом,
Смотрит месяц в лицо рассвету,—
Там лежит между тьмой и светом
Та граница, которой нету".
(сб. "Улыбки мгновений" 1910)
пер. А. Гелескул

Только у Венер палеолита
Ничего не может быть отбито.

Вера Павлова

Я славлю кучевые облака,
О, как они бессмысленно прекрасны.
Их плоть обманчива, их ткань тонка,
Их красота избыточна напрасно.
Они клубятся, преломляя свет,
И окружают солнце семицветьем,
И нет покоя им, и смерти нет –
Ведь своего не ведают бессмертья.
Зачем они? Награда ли? Намёк?
Надежда нам, в ничтожность заключённым?
Беспечной веры солнечный урок,
В который раз напрасно повторённый…

Михаил Ромм