Любимые стихи

Начну:

Высказать море

Говорю: в той стране, куда провожают солнце,
смерти нет.
Потому что море еще вернется:
голубыми чернилами – хватит на все тетради,
горьким ветром, цветущим миртом, зеркальной гладью,
золотой на закате и розовой на восходе…
Кто глядится в нее – или кто из нее выходит
мне навстречу, вперед, прижимая к стеклу ладони,
и вполголоса мне поет, и меня хоронит,
и рукой мне машет, и смерти мне не прощает -
под сырой скалой, под непрочным ночным причалом…
И несет мое сердце над морем, как чайка в клюве,
и вздыхает: вот горе-то, ты же меня не любишь,
сколько я ни рисую парус – ты все не хочешь…

…говорю: что поделаешь, я и себя – не очень.
Сожалею и каюсь: слова мне не стоят жизни,
но своих не осталось – и я говорю чужими.
В темном небе, в подлунном блеске, в рассветной хмари
я нанизываю на леску – amore, mare…
Я беспечно делюсь с другими, что могут сами
выговаривать море как имя, нести как знамя…

Там, где ты собираешь соль, говорю: пустое,
ибо морю нет меры, и соль ничего не стоит,
потому что сердце отпущено на свободу –
глупый камешек с дыркой, что брошен обратно в воду…
(с) Екатерина Перченкова

Сжала руки под тёмной вуалью...
"Отчего ты сегодня бледна?"
- Оттого, что я терпкой печалью
Напоила его допьяна.

Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот...
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот.

Задыхаясь, я крикнула: "Шутка
Всё, что было. Уйдешь, я умру."
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: "Не стой на ветру"

(с) Анна Ахматова

Музыка

Фортепьяно, лишённое белых клавиш,
Наполняет воздух китайской песней.
Всё настолько стало прозрачным, Нэнси -
Ничего не спрячешь и не исправишь...
И друзей-врагов, что тебя забыли
Не вернёшь, силком надавив на жалость.

Стало всё светлее.
А значит старость.
Это просто жизнь под налётом пыли.

***

Старость пахнет хной и варёным луком,
Требухой, навозом и пшённой кашей.
Этот запах, Нэнси, ведёт к разлукам
По кривым дорогам парадным маршем.
По кривым проулкам, среди проточин,
Меж которых шлялась всегда не с теми,

А теперь стоишь, убивая время
На одной из самых глухих обочин.

***

Время, Нэнси, тоже впадает в ступор
Как студент, при виде твоей одежды,
Опадающей плавно на спинку стула.
И, как он, бывает довольно грубо.
И бывает нежно, как он был нежен.

***

Это клин, чистилище, Чайнатаун
После этих мест не бывает «после»
Если вдруг оказался случайно там он
То пиши, пропало. Пиши, не бойся!
Всё одно теперь не придет, не въедет
В твой парадный зал на хромой кобыле...

Что тебе до жизни под слоем пыли?
Веселись, покуда осталось бренди.

***

Это слёзы. Слёзы, мой ангел Нэнси,
Потому, что запахи стали резки,
Потому, что ритмы любимых песен
И забыть нельзя, и напеть уж не с кем.
Потому, что клин. И мороз по коже,
Потому, что Патрик убил Греннуя.

Это всё, мой ангел, тебя волнует.

Мне на всё плевать.
Но я плачу тоже.

***

То ли год за два, то ли жизнь – ни к чёрту.
То ли просто местный паршивый климат.
Всё в порядке, Нэнси. Мои просчёты
Оказались просто полоской дыма,
В заводской тюрьме, где на новом стенде
Для рабов, уже набросали фразу:

«Веселись, покуда осталось бренди.
Ни о чём не думай.

Смирись и празднуй!»

(с) Adonatti

О, если ты покоен, не растерян,
Когда теряют головы вокруг,
И если ты себе остался верен,
Когда в тебя не верит лучший друг,
И если ждать умеешь без волненья,
Не станешь ложью отвечать на ложь,
Не будешь злобен, став для всех мишенью,
Но и святым себя не назовешь,

И если ты своей владеешь страстью,
А не тобою властвует она,
И будешь тверд в удаче и в несчастье,
Которым, в сущности, цена одна,
И если ты готов к тому, что слово
Твое в ловушку превращает плут,
И, потерпев крушенье, можешь снова -
Без прежних сил - возобновить свой труд,

И если ты способен все, что стало
Тебе привычным, выложить на стол,
Все проиграть и вновь начать сначала,
Не пожалев того, что приобрел,
И если можешь сердце, нервы, жилы
Так завести, чтобы вперед нестись,
Когда с годами изменяют силы
И только воля говорит: "Держись!" -

И если можешь быть в толпе собою,
При короле с народом связь хранить
И, уважая мнение любое,
Главы перед молвою не клонить,
И если будешь мерить расстоянье
Секундами, пускаясь в дальний бег, -
Земля - твое, мой мальчик, достоянье!
И более того, ты - человек!

(Киплинг в пер.Маршака)

Бывает...

Бывает, в сумраке вечернем
подступит к горлу тишина,
но напряженная округа
под стать пружине взведена.

Сосредоточенно предметы
прощальный впитывают свет,
и над часовней врезан в небо
последней птицы силуэт.

А сумрак в ожиданье мрака
сожмет в упругую спираль
печаль, пронзившую навылет
меланхолическую даль.

Как будто окоем вечерний,
готовясь встретить темноту,
в сосуд пространства нагнетает
всю боль свою и доброту.

И в эту пору приобщенья
к почти что зримой тишине
звездой проклюнется внезапно
такой же вечер и во мне.

В нем аромат цветов нездешних
струит потусторонний сад
и пахнет детством и весною,
стоявшей жизнь тому назад

ГИЛЬЕРМО ВАЛЕНСИА

Переводы С. Гончаренко

Перед листопадом

Все разошлись. На прощанье осталась
Оторопь жёлтой листвы за окном,
Вот и осталась мне самая малость
Шороха осени в доме моём.

Выпало лето холодной иголкой
Из онемелой руки тишины
И запропало в потёмках за полкой,
За штукатуркой мышиной стены.

Если считаться начнём, я не вправе
Даже на этот пожар за окном.
Верно, ещё рассыпается гравий
Под осторожным её каблуком.

Там, в заоконном тревожном покое,
Вне моего бытия и жилья,
В жёлтом, и синем, и красном - на что ей
Память моя? Что ей память моя?
Арсений Тарковский

...Страшно жить на этом свете,
В нем отсутствует уют, -
Ветер воет на рассвете,
Волки зайчика грызут,
Улетает птица с дуба,
Ищет мяса для детей,
Провидение же грубо
Преподносит ей червей...

(Отрывок из стихотворения Николая Олейникова "Надклассовое сознание"
("Влюбленному в Шурочку")

Клошар и Кошка

ну а лето такое - обняться и не дышать
под мостом рядом с мусорной кучей сидит клошар
гладит спинку кошачью болезненно тонкой рукой
он вчера, как на грех, подобрал с мостовой
лихорадку в случайном свёртке - казалось, там хлеб

-как ты думаешь, кошка, возьмёт Он меня в подмётки?
кошка фыркает: мне что за дело. пойду за селёдкой
на Сент-Оноре

лихорадка приходит ночью к его изголовью
незаметно целует в покрытый испариной лоб
(это чувствуешь, будто бы в кость забивают гвозди)
кошка видит её насквозь, говорит между прочим
- ты не зарилась бы, дорогая, на добрых людей
не была бы бесплотной - не ушла б от моих когтей!
лихорадка в ответ хохочет

кошка думает: ладно бы, карма, дожди, жандармы -
от своей доброты он, похоже, совсем ослеп
этот мальчик и прошлую жизнь провисел под мостом в петле
за чужие грехи
а кого я любила сама, не считая селёдки?
что же, струшу сейчас? девять жизней - и лишь одна тень
да и та подыхает в полдень...
ну что ж, вперёд
а не то он умрёт ведь

лихорадка приходит ночью, шаги тихи
со стены ей на спину кидается чья-то тень

***

над Парижем чаинками чёрные птицы кружат
под мостом
кошка маленькой каменной пастью скалится в синь
вдоль по берегу, руки в карманы, гуляет клошар
Сена после болезни стала казаться ещё красивей

да и лето такое - обняться и не дышать

(с) Настя Романькова

«Ах, что такое далеко? – ответила треска. –
Где далеко от Англии, там Франция близка.

(Отрывок из "Морской кадрили" Л.Кэролла, перевод Самуила Маршака)

Бабушка моего приятеля

У моего приятеля
В качестве воспитателя
Была – да славиться ей в веках! –
Бабушка, говорившая на пяти языках.

Бабушка не была ни переводчиком, ни лингвистом.
Она когда-то окончила институт благородных девиц.
Она ходила в халате, засаленном и обвислом,
Читала философию и не любила художественных небылиц.

Она читала беспрерывно, бессистемно, бессонно
(Дольше всех светилось её окно в темноте)
Маркса, Пифагора, Кьеркегора, Ницше, Бергсона,
Конта, Канта, Ганди, «Униту» и «Юманите».

Семья моего приятеля вымерла во время блокады.
Промежуточных звеньев не стало: были только бабка и внук.
Юноша, лишённый родительского догляда,
В пору ломки голоса абсолютно отбился от рук.

С ним беседовать было некогда, он возвращался поздно,
Бывало, что выпивши, бывало, что не один.
Бабушка самоотверженно продолжала отыскивать подступ
К интеллекту внука – утешения её седин.

Почерком девическим, изящным до умопомрачения,
Пронесённым сквозь годы старения и потерь,
Она выписывала из книг наиболее примечательные изречения
И кнопками прикалывала их потомку на дверь.

Клочья экзистенциализма и диамата,
Словно коллекционные бабочки под стеклом,
Красовались, касаясь друг друга крылом,
И дверь была от записок лохмата.

Мы с приятелем смеялись, рассматривая её в упор,
И только недавно поняли, разобравшись толково:
Способ воспитания был не хуже любого другого.
Некоторые изречения помнятся и до сих пор.

Что вообще сберегли мы, а что – растратили?
Вспоминаю квартиру тесную на втором этаже.
Ну и бабушка была у моего приятеля!
Нынче таких не бывает уже.

Илья Фоняков