Утечка нежности. «Рюрик»

Критик: Андрей Мягков
Рецензия на книгу Рюрик
Оценка: *

Рюрик — это, если что, попугай. Немного диковатый, но вряд ли тут стоит искать исторические проекции. Как и все персонажи нового романа Анны Козловой, Рюрик успел повзаимодействовать с миром, а потому травмирован и людей к себе особо не подпускает. Единственный человек, для которого попугай делает исключение, — маленькая Марта, которая к началу истории успела как следует подрасти и сбежать из интерната, а прямо сейчас несется на мотоцикле по суетному шоссе, крепко вцепившись в Михаила, жертву социальных ожиданий. Чуть позже Марта, сама того не зная, вцепится в жизни еще нескольких людей — журналистки Кати Беляевой и ранее судимого Николая Бурцева, например, — и между делом потеряется в лесу. И хотя все персонажи обустраивают свои орбиты именно вокруг Марты, книга все-таки называется «Рюрик» — а значит, списывать птичку со счетов я бы вам не советовал.

«F20», история о сестрах, страдающих от шизофрении — и своей собственной, медицинской, и, кажется, от шизофрении мироустройства вообще, — завоевала в 2017 году «Нацбест», так что теперь можно не отсылать к сценарию для снятого Германикой сериала «Краткий курс счастливой жизни» — Козлова и сама по себе на слуху. Прямолинейный, жесткий, циничный автор — реноме, сложившееся у Анны за пятнадцать лет творчества, благодаря премиальному процессу словно и озвучивать уже не обязательно. Это и в давнем интервью Захару Прилепину было: «Если ты пишешь, ты должен назвать вещи своими именами, в противном случае ты ничего не стоишь», — но есть один нюанс. Такой писательской установке часто приписывают, что она-де маскирует эпатаж; частенько она эпатажем и является, но конкретно «F20» должен был убедить каждого, что у Козловой все по-честному. Потому что, кроме грязного, мрачного, тягостного, циничного, ироничного — сюда можно вписать любое впечатление, которым вы откликались на текст, — в «F20» была нежность, местами даже прораставшая в угловатые сантименты. Именно нежность не позволяла обвинить автора в мизантропии и эпатаже, и чтобы такую нежность не разглядеть, нужно быть по меньшей мере Александром Кузьменковым.

Именно нежность заставляла дышать тот скупо написанный текст, превращая его в абсолютно не мелодраматичную мелодраму — идеальный, как к нему ни относись, национальный бестселлер.

И как раз нежности катастрофически не хватает «Рюрику», застрявшему где-то между тревожным сновидением и сальным придорожным анекдотом, «Рюрику», фатально неспособному доверительно поговорить с читателем и стерпеть объятия. Дальше отчего-то хочется раскладывать по полочкам — так почему бы этим, в самом деле, не заняться.

Это очень брезгливый текст. На первых же страницах нам зачем-то сообщают, что пригородные электрички набиты биомассой и вдохновенно ей же заблеваны, а в придачу обоссаны — видимо, такой осязаемый порог вхождения. Чуть позже рассказчик, описывая одного из героев, заявит, что ум его, в точности как у читателя, «похож на выгребную яму, куда годами срали слоновьими кучами с плохопереваренными ингредиентами из долга, вины и представлений о настоящем мужчине». Читателю достанется еще не раз, и хотя к середине книги нападки немного поутихнут, общая интонация — иронично-обвинительная, без права на оправдательное слово — никуда не денется и продолжит раздавать пощечины всем подряд. Таинственный нарратор — который, как и «читатель», к которому он обращается, — разумеется, не так прост, но от раскрытых на последней странице карт ничего особо не меняется: моментами это вызывает заслуженную улыбку, моментами — ответную брезгливость. Было бы легче, окажись все это искренней мизантропией — но рассказчик слишком делано скалится и подмигивает, других эмоций (ох, нежность…) не проявляет, и оттого прямота высказывания оборачивается какой-то мелочной взыскательностью. Так поневоле просят отвязаться пьяненького бездомного, выпрашивающего мелочь: прикрывая нос от запаха, свысока.

Тем не менее, это довольно проницательный текст. Нередко рассказчик находит в настоящем и — особенно — прошлом героев немало запекшейся крови, и ковыряет ранку, пока та не начнет как следует кровоточить — известно ведь, что у каждого таких в избытке. Моментами, когда удается избежать брезгливого подтрунивания, в этой крови сверкает что-то по-настоящему важное, что-то такое, ради чего, несмотря ни на какую боль, стоит жить: «Он бросил мотоцикл, подошел к ней, сжал ее в объятиях, перенес на верстак, задрал ее пахнущее кухней платье, и соитие, случившееся между ними, больше походило на искусственное дыхание» — но тут с верхней полки падает кое-что еще.

Это слишком прозрачный текст. Рассказчик проговаривает все, что можно проговорить — а мысль изреченная есть, допустим, не ложь, но что-то куда менее внушительное, чем молчание.

«Так уж устроено доброе сердце, что самую острую, почти непереносимую боль причиняет не близость смерти, а страдания другого существа — страдания, в которых это сердце считает себя повинным». Ну ладно, убедили. «Правда так неприятна и неугодна, что люди готовы громоздить баррикады из какой угодно галиматьи, только бы ее не видеть». О’кей, о’кей. «Наблюдающую за буйством чужой жизни от страха жить своей собственной»? Да, и такое бывает. «…похоже, вам все равно нужны разъяснения», хочет ли Михаил «свою новую юную знакомую» — но нет, без них как раз легче бы дышалось. Мотивы персонажей, клубочки психотравм да итожащие сентенции в точках их пересечения — все это высасывает из романа жизнь, оставляет лишь грубый литературный остов. В «F20» схожие поползновения камуфлировались целыми рядами ширм, от тематики до повествования от первого лица. «Рюрику» могло хватить одной только нежности — чтобы почаще оставлять героев наедине с самими собой и ничего от них не требовать — но она, как мы помним, куда-то подевалась.

Зато это по-настоящему стремительный текст. Несмотря на все, чем я набил предыдущую полку, Козлова — прекрасный рассказчик (чем, видимо, и привлекла «Фантом-Пресс», принципиально специализирующийся на крепко сшитой западной прозе), и книжка, сама по себе не слишком пухлая, умещается, по ощущениям, в пару вздохов. Свободно чередуя время, место и героев, автор не забывает подбрасывать уголь: вагончик сюжета — в общем-то, довольно камерного — не только тронется, но и оставит позади не один перрон, иногда вовсе отрываясь от рельсов.

Легкость — это ведь не порок, а скорее наоборот, и замечательно, что до сих пор есть авторы, которые в этом не усомнились.

Плохо лишь, что это совсем необязательный текст — то есть ни одной внушительной причины читать его, положа руку на сердце, нет. Да, «Рюрик» одной ногой заходит на территорию метафорического страха, освоенную в кино хоррорами вроде «Бабадука» и «Реинкарнации», и для отечественной литературы до сих пор чуждую — но успехи на этой полянке у него сомнительные, а подробнее рассказать — спойлеры не позволят. Да, Козлова едва ли не точнее всех российских авторов изобразила кривое зеркало современных медиа, в котором искажаются не только исходные события, но и отражения по обе стороны мониторов — но вряд ли ради этого стоит читать целый роман. Все остальные успехи «Рюрика» болтаются где-то между сальным придорожным анекдотом и тревожным сновидением, и то, что в отсутствие нежности от них так легко отмахнуться — грустно, но показательно.

* Оценка указана редакцией Livelib