Адресаты не проживают

Критик: Мария Лебедева
Рецензия на книгу Небесный почтальон Федя Булкин
Оценка: *

Небесный милиционер у Пригова говорит по рации с самим Богом, небесный почтальон Николаенко — доставляет почту тем, кто ушел от живых в Небесный Город: жить ли там или же строить дома, как строят родители Феди. Они не умерли, нет — никто не уходит навечно.

Александра Николаенко написала «маленький роман» о маленьком мальчике и его бабушке. За три части, хронологически следующие друг за другом, Федя из дошкольника вырастает в первоклассника. В это сложно поверить: возраст героев пусть и обозначен конкретно, но мыслятся они много старше, чем оказываются на деле. Причудливый Федин мир населяют Бог Мороз, Царь-Заяц, Злина и другие. При всей непосредственности малыш поразительно осведомлен в области гуманитарного знания, шутит о леди Макбет Костромского уезда, осуждает «капиталистическую имперью Америку» за нетолерантность — и, словно бы вспоминая, что мал, не может вдруг посчитать монетки или догадаться, что из большего числа стоит вычесть меньшее, а не наоборот.

Говоря о новом «маленьком романе» (для обычного здесь, как поначалу кажется, не хватает размаха — череда диалогов и малозначительных событий складывается в ладную повесть — но проблематика книги просит формы крупнее, чем повесть: героев интересуют вопросы религии, жизни и смерти, пусть и преломленные через наивное восприятие), нельзя не сравнить его с романом иной величины — по крайней мере, с точки зрения статусности. Букероносный «Убить Бобрыкина» сравнивала с новой книгой и сама Александра Николаенко, задумавшая показать читателям другого, светлого персонажа.

Другой ритм, иная тематика — но общая инаковость главных героев (оба они, носящие совершенно в близком Николаенко советском духе имена Саша Шишин и Федя Булкин, не от мира сего), религиозные мотивы (в первом романе — основа суеверного, заплутавшего на полпути к Богу сознания, во втором — гармонизирующие повседневность: за утешением — к Богу, с просьбой — к Нему же, и если Федя иногда с Богом конфликтует, то бабушка — никогда), полуэдиповы отношения (разрушительные в «Убить Бобрыкина», где мать ревнует Шишина к возлюбленной Тане; созидательные в новой книге: Федя так любит бабушку, что подумывает на ней жениться) и бесконечные тексты внутри текста. Письма Тани (существующие, скорее, лишь в мозгу Саши Шишина) заменены здесь на записки из Фединой личной тетради («Из тетради Фединой: о войне проклятой», «Из тетради Фединой: про полную электрификацию всей земли»), фиксирующие беседы с бабушкой в духе рубрик «Говорят дети» в каком-нибудь «Вестнике ЗОЖ»:

— Спишь ты, бабушка?
— Сплю, Федь, двенадцатый час...
— А ты каким сном спишь, не вечным?
— Да уж никаким, Федь, не сплю, уснешь с тобой разве?
— А каким спала?
— Да обычным, Федь, спала...
— Тогда спи!

Николаенко наделяет голосом тех, кому не хватает слов: Сашу с его ментальными особенностями или пока еще маленького Федю. В другой, закнижной реальности, юродивые и дети в большинстве своем не используют и половины того обширного тезауруса, что вкладывает в их рты писательница, и отсутствие даже попытки стилизации живой речи — прием, несомненно, намеренный. Оба романа — разрешение чувствовать, перевод в слово бессознательных смутных эмоций. Но монолог удается лучше диалога: «Убить Бобрыкина» — мрачный, гнетущий, завораживающий подчас бессмысленной барочностью, а «Небесный почтальон» — едва ли не хуманизация благочестивого православного ежика, спародированного Майей Кучерской.

«Небесный почтальон Федя Булкин» — от начала и до конца очень личный текст, интимнее биографии, что сходу, с эпиграфа «Слышу Федин голос живой. Слышу бабушкин. Слышу папин. Не знала, что, когда начну редактировать эту повесть, она вернет мне свет, радость и надежду» возвещает о главной, терапевтической цели романа, который, быть может, способен стать таковым не только для автора. Во всех крупных интервью Александра Николаенко рассказывает о своем отце Вадиме Алексеевиче. Короткое послесловие также посвящено ему, любившему рукопись «Феди» и переживавшему за нее. Эти искренние слова нежности и боли — лучшее, что есть в романе. Но судить после них собственно текст оказывается постыдно: точно неуместным замечанием обрываешь надгробную речь.

* Оценка указана редакцией Livelib