Хранитель родового эха

Критик: Андрей Рудалёв
Рецензия на книгу Свои
Оценка: *

Новый сборник Сергея Шаргунова поверхностный взгляд может воспринять как определённый авторский застой. Черту под биографичностью после «Книги без фотографий» писатель так и не подвёл. Там он путешествовал в пространстве, здесь – больше во времени, испытывая и проверяя судьбу. Расшифровывая её через форму раннего мемуара.

«Свои» – продолжение выстраивания собственной матрицы, в которой важен элемент чуда. При желании можно найти переклички с довлатовской книгой «Наши», хотя и опошлено такое название одним из скоротечных молодёжных движений.

Судьбу Шаргунов не только испытывает, но и доверяется ей. В его восприятии фатализм сочетается со свободой воли, и в этой симфонии проявляется промыслительный смысл. Его-то и надо прочесть.

В «Книге без фотографий» Шаргунов писал о тайне фотографии, о её многослойности, не явленных на поверхности смыслах, сокрытых значениях. По ним можно не только определить недуг, но и прошлое с будущим. Она – элемент магического действа. Мистический документ человека, проявление глубинного. Окно в неизведанное. Фотографии выстраивают план, карту жизни, вот почему по ним и можно прочесть судьбу, увидеть её отсветы, знамения.

«Я хочу разгадать план, задание своей жизни», – пишет Сергей в главе «Воскресенки» в «Книге без фотографий». Этот фотографический план присутствует и в новом сборнике.

Шаргуновская фотография – примерно то же самое, что «луковица» у Павла Флоренского. Через этот образ мыслитель рассуждал о структуре мироздания, где «каждая оболочка есть слой живой». Тот же Флоренский говорил о двуслойном строении реальности. Она состоит из слитых воедино двух сторон: «реальной» и «мнимой», эмпирии и «умного» пространства. В «Мнимости в геометрии» философ писал, что «переход от поверхности действительной к поверхности мнимой возможен только через разлом пространства и выворачивание тела через самого себя». Этот разлом и выворачивание совершает Сергей Шаргунов на своём пути к «умной» реальности. Есть в этом что-то и от исихастской феории. И конечно, выходя на этот контекст, появляется желание назвать путь писателя особой формой молитвенного погружения.

На делении и в то же время взаимопроникновении реального и мнимого строится главный концептуальный рассказ сборника «Правда и ложка». На параллель с культовым фильмом «Матрица» этой самой ложки уже обратил внимание критик Олег Демидов.

Обыкновенная ложка в рассказе «прошивает» историю рода, в нём содержится шифр к личности и судьбе автора. В этом образе нет фетишизма, ложка – медиатор, выводящий на линию «чистой правды». Это своеобразный цветик-семицветик. В итоге оказывается, что «не было никакой ложки. Я её просто придумал. Никогда этой чудо-ложки я не видел. Разве что в каком-нибудь забытом сне. Но эта ложка – повод рассказать чистую правду».

Если использовать всё ту же аналогию с «Матрицей», то автор-рассказчик у Шаргунова одновременно и Нео, и мальчик, поведавший о секрете ложки. Вспомним Ваню Соколова из рассказа «Чародей», который ещё в четыре года заметил, что стоит ему чего-то очень сильно возжелать, как это непременно реализуется. С годами Ваня открывал всё новые его чародейские способности, мог, к примеру, свистом обид­чикам мстить. Чародейство перешло и в сборник «Свои».

Эта матричная тема мнимостей имеет ещё и широкую отечественную традицию. По сути, таково восприятие реальности в христианской мистике. Её обобщил тот же Флоренский. Есть и другие классические примеры. Так, Фёдор Тютчев в своём «Silentium» также проводил разделение двух сторон реальности на истинную и ложную. Причём истинной является вовсе не видимое, явленное нашим органам чувств, а именно тайное, сокрытое для любопытного взгляда – мир ноуменальный, «таинственно-волшебных дум». Именно в этом мире через благоговейно-молчаливое любование можно соприкоснуться с первоосновами бытия: со звездой и с сердцем. Так совершается исихастский круг «умного» молитвенного погружения.

Сергей Шаргунов ищет переклички своей линии судьбы с предками, ощущает её предобусловленность. Этот процесс в чём-то сходен с расшифровыванием письменности майя. Род – это то, что не растрачивается, а складывается в некий дом. Автор утверждает идею целокупности, что «всё связано взаимно…». В этом главная философия сборника, заключающаяся в поиске мистических связей и общих нитей, из которых складываются замысловатые узоры. Так происходит плетение судеб, так они «аукаются». К слову сказать, такое родовое эхо есть в романе «1993». Недаром это семейная хроника, через которую проявляется большая история. Пётр Брянцев, как и его дед, которого он никогда не видел, идёт на протестные акции, где их объединяет возглас «Ура!».

Эти нити Шаргунов сознательно материализует, в том числе в образе ложки, которая становится медиатором поколений. Огромная и значительная история заключена в простом. Её «алхимический сплав» – узелок судеб, который автор пытается дешифровать. Та же мифическая ложка «соединяла меня через одно пожатие с предками…». Она родственна чудесному дару Вани Соколова, в который главное поверить.

Вот Шаргунов пишет про «крестовый поход ребёнка» – своего предка Бориса Герасимова, который с луком и стрелами из веток в 1914 году «отправился спасать Россию». Примерно так же и автор, и его юный герой Ваня Соколов, бегал к Белому дому в октябре 93-го.

Рассказ «Правда и ложка» посвящён жене автора Анастасии Толстой, ведь здесь также идёт поиск перекрестий их судеб. Шаргуновское юношеское задорное с вызовом «Ура!» теперь обретает совершенно новую тональность и преображается в аналогичный возглас, которым встречают новобрачных. Через этот брак он породнился с линией Толстых, намёк и на Анастасию Цветаеву, подарившую ему образок Сергия Радонежского. В этом также промыслительный смысл и зов предков.

Автор прописал свою общность и с любимым Катаевым через родственника, которому Валентин Петрович посвятил «Цветик-семицветик». В финале книги предстаёт уже сам 82-летний «Валентин Петрович».

Выстраивается связь с отцом, на чародействе которого также делается акцент. Он подростком адресовал портрету Сталина проклятие, и тот вскоре умер. А ещё до этого в войну закричал, будто почувствовал далёкую пулю в сердце: «Папку убили! Папку убили!» «Светлоглазым инопланетянином» Сергей называет своего отца, а уже в следующем рассказе с инопланетянином сравнивает себя. Говоря о «сложении судеб» родителей, восклицает: «Невероятное пересечение в одной точке!» Такое же пересечение отмечает и у себя с Анастасией.

Шаргунов – мистический писатель, исследует эффект бабочки, пристально рассматривает «древнюю миниатюру сражения» на её крыльях.

Он не стоит перед зеркалом, любуясь собой. Он сам зеркало, сам отражение. Образ, сформированный нитями судьбы, эхом, отсветами, предобусловленными случайностями – многослойный и сложный. Так, он выходит за пределы себя, насыщаясь светом, как и его отец – протоиерей Александр Шаргунов. Противоположно этому безобразное – нахождение в своём собственном веществе, которое обладает характеристиками бесформенности и неустроенности. Это поза перед зеркалом, в которой сквозит самолюбование.

Безобразное – это распад, когда не звучит эхо, когда нет отражения, а всё размыто и бесформенно. Об этом тоже есть в книге. В частности, в рассказе «Русские на руинах». Был завод, кипела жизнь, работа, тысячи людей и – нет завода. Пустота. Остался лишь «мёртвый город», обломки, провалы – «советский Акрополь».

За этим рассказом с его главной фразой: «…а потом не стало ничего», следует «Полоса» – о современном подвижнике, о чуде. Рассказ имеет реальную основу – чудесное спасение в 2010 году авиалайнера в Коми (к этому же сюжету также обращался Роман Сенчин). Сергей Сотников дюжину лет следил за взлётно-посадочной полосой, после того как аэропорт закрыли. Об этом герое Шаргунов пишет: «Он стал будто бы жрецом отменённой веры, который хранит священное пространство, ожидая сошествия божества». Бесформенность руин должна быть преодолена, восстановлена система отражений, через гармоническое единство которых в мир вновь вернётся чудо.

У писателя Фёдора Абрамова есть отличный термин «волеизлучение», о котором он писал в записных книжках. Это энергии, исходящие от человека: «Это самая удивительная, самая животворная энергия на земле, способная творить чудеса. Чудеса в самом прямом смысле». Именно эту энергию и познаёт Сергей Шаргунов, синтезирует её в своих книгах, познавая судьбу и секрет чуда.

* Оценка указана редакцией Livelib