Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава одиннадцатая. Мэгги пытается убежать от собственной тени
Намерения Мэгги, как обычно, оказались куда обстоятельнее, нежели мог предполагать Том. Решение, созревшее у нее после того, как Том и Люси ушли, не предусматривало такого простого выхода, как вернуться домой. Нет! Она убежит к цыганам, и Том больше никогда ее не увидит. Мысль эта была отнюдь не нова; Мэгги столько раз говорили, что она похожа на цыганку и ведет себя, как «дикарка», что в минуты скорби и печали она представлялась девочке единственным способом избежать позора и бесчестья и, в полном ладу с обстоятельствами, жить в маленькой коричневой палатке на лугу; цыгане, рассудила она, с радостью примут ее к себе, причем с почетом и уважением к ее обширным познаниям. Однажды она поделилась своими взглядами на этот счет с Томом и посоветовала ему выкрасить лицо в коричневый цвет, чтобы они могли убежать вдвоем; но Том с презрением отверг предложенный план, заметив лишь, что все цыгане – воры, что у них нечего есть и что ездят они всего лишь на осликах. Сегодня, однако, Мэгги решила: ее страдания достигли такой глубины, что кочевая жизнь с цыганами сулит ей последнее прибежище, и она встала с корней дерева с ощущением того, что в судьбе ее наступил коренной перелом. Отсюда она прямиком отправится в Данлоу-Коммон, где наверняка стоят табором цыгане, и тогда жестокий Том, да и все остальные родственники, вечно придирающиеся к ней, больше никогда ее не увидят. На бегу она вспомнила было об отце, но потом примирилась с мыслью о расставании с ним, утешаясь тем, что отправит ему тайное послание, которое доставит маленький цыганенок, а потом убежит, не сказав, где она находится, а просто даст ему знать, что она жива и здорова и что всегда будет любить его.
Вскоре от быстрого бега Мэгги запыхалась, но к тому времени, как Том снова вышел к пруду, она отдалилась от него на расстояние трех длинных полей, оказавшись в самом начале тропинки, ведущей к проезжему тракту. Здесь она ненадолго остановилась, чтобы перевести дух, решив, что бег не лучший способ добраться до выгона, на котором встали табором цыгане. Впрочем, решимость ее от этого ничуть не ослабела; вскоре она вышла через калитку на проселочную дорогу, не зная, куда та приведет ее, потому что из Дорлкотт-Милл в Гарум-Ферз они шли совсем другим путем, и она почувствовала себя в безопасности, поскольку здесь ее уже никто не догонит. Но вскоре, не без внутренней дрожи, она увидела, что впереди шагают двое каких-то мужчин; она как-то не подумала о том, что может встретить незнакомых людей, поскольку голова ее была занята мыслями о том, что друзья могут нагнать ее. Коренастые и плотные чужаки были одеты в обноски, лица обоих раскраснелись, а один нес узелок на палке, перекинутой через плечо; но, к ее удивлению, пока она боялась, что они станут журить ее за то, что она убежала из дома, мужчина с узелком остановился и плаксивым тоном осведомился, не может ли она подать медяк бедному человеку на пропитание. У Мэгги в кармане лежал шестипенсовик – подарок дядюшки Глегга, – который она немедленно достала и протянула бедняку с вежливой улыбкой, надеясь, что он проникнется к ней уважением и добротой за проявленную щедрость.
– У меня нет других денег, – извиняющимся тоном сообщила она.
– Благодарю вас, маленькая мисс, – отозвался мужчина, но в голосе его не было того уважения и благодарности, на которые рассчитывала Мэгги, и она даже заметила, как он улыбнулся и подмигнул своему спутнику.
Она поспешно зашагала дальше, спиной чувствуя, что мужчины остановились и смотрят ей вслед, а потом и услыхала, как они громко расхохотались. И вдруг ей пришло в голову, что они могли счесть ее дурочкой; Том же говорил, что коротко подстриженные волосы делают ее похожей на умалишенную, и мысль эта оказалась чересчур болезненной, чтобы быстро забыть о ней. Кроме того, у нее не было даже накидки – только пелерина и шляпка. Ей стало очевидно, что произвести благоприятное впечатление на прохожих ей не суждено, и она даже подумала, а не свернуть ли ей вновь в поля, но только не с этой стороны дороги, чтобы они не оказались владениями дядюшки Пуллета. Она нырнула в первую же калитку, которая была незапертой, и ощутила себя в полной безопасности, пробираясь вдоль живой изгороди после недавней унизительной встречи.
Она любила бродить по полям в одиночестве, где чувствовала себя куда свободнее, чем на проезжем тракте. Иногда ей приходилось перелезать через высокие ворота, но это было меньшим злом; от дома она удалялась очень быстро, и вскоре впереди уже должен был показаться Данлоу-Коммон, или какой-нибудь другой выгон, потому что она слышала, как отец говорил, что вокруг и шагу нельзя ступить, чтобы не оказаться на чьем-либо выгоне. Так или иначе, она очень надеялась на это, потому что уже успела притомиться и проголодаться, а хлеб с маслом мог ожидать ее только в том случае, если она доберется до цыган. Вокруг еще стоял белый день, поскольку тетка Пуллет, сберегая прежние привычки семейства Додсонов, подавала чай в половине пятого пополудни по солнцу или в пять – по кухонным часам; посему, хотя Мэгги и вышла в путь уже больше часа назад, на полях еще не начали сгущаться сумерки, которые могли бы напомнить ей о том, что ночь уже близко.
Тем не менее ей казалось, что она идет уже очень долго и покрыла изрядное расстояние, так что оставалось только удивляться тому, что впереди никак не появляется выгон. Скорее всего, она до сих пор оставалась в пределах богатого прихода Гарум, и ей лишь один раз довелось увидеть вдалеке какого-то работника. В некотором смысле это было даже здорово, поскольку работники могли оказаться слишком невежественными, чтобы уразуметь всю правомерность ее стремления попасть в Данлоу-Коммон; тем не менее, пожалуй, было бы неплохо встретить кого-нибудь, кто показал бы ей дорогу туда, не требуя никаких объяснений относительного того, что ей там понадобилось.
Но вот наконец зеленые поля закончились и Мэгги обнаружила, что смотрит сквозь прутья калитки на проселочную дорогу, обочины которой поросли густой травой. Ей еще не доводилось видеть такой широкой дороги, и, сама не зная почему, она вдруг решила, что выгон должен находиться где-то совсем неподалеку; быть может, такую уверенность внушил ей ослик, пасшийся на обочине и привязанный к бревну, потому что однажды она уже видела бедное животное в столь же плачевном состоянии, когда проезжала через Данлоу-Коммон в коляске вместе с отцом. Протиснувшись между прутьями калитки, она с удвоенной энергией зашагала вперед, хотя где-то на задворках памяти у нее зашевелились образы Аполлиона, ангела бездны, грабителя с большой дороги с пистолетом и подмигивающего карлика в желтом со ртом от уха до уха, а также прочие многочисленные и разнообразные опасности. Вся беда заключалась в том, что бедняжка Мэгги обладала одновременно развитым воображением и бесстрашием, которое дает только всепоглощающий порыв. Она с головой бросилась в омут приключения, обещавшего ей поиск ее неведомых сестер и братьев по крови, цыган; а теперь, оказавшись на незнакомой проселочной дороге, она даже не смела толком оглядеться по сторонам, боясь дьявольского железных дел мастера в кожаном фартуке, стоящего подбоченясь и с ухмылкой глядящего на нее.
Не без некоторого душевного трепета она разглядела пару маленьких босых ног, задранных вверх, у склона небольшого холма; они вдруг показались ей ужасно противоестественными – неким дьявольским грибом-поганкой, поскольку она была слишком взволнована, чтобы с того же первого взгляда заметить поношенную одежду и темноволосую всклоченную голову, которые к ним прилагались. Оказалось, что это всего лишь спящий мальчик, и Мэгги стала ступать тише и даже ускорила шаг, чтобы пройти мимо и не разбудить его; ей не пришло в голову, что он мог запросто оказаться одним из ее друзей-цыган, славящихся своей общительностью.
Но уже за следующим поворотом Мэгги увидела маленькую полукруглую черную палатку с поднимающимся перед ней голубоватым дымком, которая должна была стать ее убежищем от несчастий, позора и клеветы, преследующих ее всю жизнь в цивилизованном мире. Рядом со столбом дыма она даже разглядела высокую женскую фигуру, вне всякого сомнения, цыганку-мать, которая наверняка готовила чай и прочие вкусности; она даже поразилась тому, что не испытывает особого восторга. Нет, правда, было немножко странно встретить цыган чуть ли не посреди дороги, а не на выгоне; здесь крылось даже какое-то разочарование, потому что безграничный загадочный выгон, где имелись песчаные карьеры, в которых можно было спрятаться, и где вас никто и никогда не сумел бы найти, всегда был неотъемлемой частью цыганской жизни – во всяком случае, такой, какой ее воображала Мэгги.
Тем не менее она двинулась дальше, утешая себя тем, что цыгане, скорее всего, ничего не знают об умалишенных, поэтому и опасность, что ее моментально примут за таковую, ей не грозила. Было очевидно, что она уже привлекла к себе внимание; высокая фигура, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении молодой женщиной с ребенком на руках, медленно направилась ей навстречу. Мэгги с опаской подняла глаза на новое лицо, когда женщина подошла ближе, и приободрилась при мысли о том, что тетка Пуллет и все остальные были правы, называя ее цыганкой; потому что это лицо с темными блестящими глазами и длинными волосами было очень похоже на то, какое она видела в зеркале перед тем, как обрезать себе волосы.
– Моя маленькая леди, куда это вы собрались? – с почтительным уважением осведомилась цыганка.
Все было просто здорово, именно так, как и представляла себе Мэгги; цыгане сразу поняли, что она – маленькая леди, и были готовы обращаться с ней соответственно.
– Уже никуда, – ответила Мэгги, чувствуя, что говорит те слова, которые репетировала в мечтах. – Я пришла, чтобы остаться с вами. Можно?
– Как мило! Что ж, идемте. Право, какая вы славная маленькая леди! – сказала цыганка и взяла ее за руку. Мэгги сочла ее очень приятной особой, но пожалела о том, что сама выглядит настоящей грязнулей.
Когда они подошли к костру, выяснилось, что вокруг него сидит немало людей. Здесь была старуха-цыганка, гладившая свои колени и время от времени тыкающая вертелом в круглый котелок, который испускал вверх вкусно пахнущую струю пара; двое маленьких патлатых мальчишек лежали ничком, подперев головы руками, словно крошечные сфинксы; а незлобивый ослик тянулся мордой к высокой девочке, которая, лежа на спине, почесывала ему нос и подкармливала охапками восхитительной краденой соломы. Лучи заходящего солнца ласково освещали их, и вся сцена выглядела мирной и прелестной, решила Мэгги и понадеялась, что уже скоро они выставят чашки с чаем. Все станет вообще замечательно, когда она научит цыган пользоваться тазом для умывания и пробудит в них интерес к книгам. Несколько смущало, правда, то, что молодая женщина заговорила со старухой на языке, которого Мэгги не понимала, а высокая девочка, кормившая ослика, выпрямилась и уставилась на нее в упор, даже не подумав поздороваться. Наконец старуха заговорила:
– Как! Моя милая леди, вы пришли, чтобы остаться с нами? Присаживайтесь и расскажите нам, откуда вы.
Все было, как в сказке; Мэгги любила, когда ее называли милой леди и обращались подобающим образом. Итак, она уселась и начала:
– Я убежала из дому, потому что очень несчастлива, а еще я хочу стать цыганкой. Я стану жить с вами, если хотите, и могу многому вас научить.
– Какая умненькая маленькая леди, – заметила женщина с ребенком, присаживаясь рядом с Мэгги и отпуская малыша поползать по земле. – И какие красивые платьишко и шляпка, – добавила она, сняв с Мэгги головной убор и внимательно рассматривая его, одновременно разговаривая со старухой на непонятном для Мэгги языке. Высокая девочка выхватила шляпу у нее из рук и с улыбкой надела ее на собственную голову задом наперед; но Мэгги не собиралась проявлять слабость по этому поводу и сделала вид, будто шляпка была ей совсем не дорога.
– Я не хочу носить шляпку, – сообщила она. – Вместо нее я предпочла бы вот такой красный платок, как у вас (и покосилась на свою подругу рядом). До вчерашнего дня у меня были длинные волосы, но я их остригла. Надеюсь, они быстро отрастут, – извиняющимся тоном добавила она, рассудив, что цыгане питают предубеждение к коротким волосам. Сейчас Мэгги даже забыла о мучавшем ее чувстве голода – так ей хотелось снискать их расположение.
– Ой, какая милая маленькая леди! И богатая, не сомневаюсь, – сказала старуха. – Разве там, у себя, вы не жили в красивом доме?
– Да, мой дом очень красив, и я очень люблю реку, куда мы ходим ловить рыбу, но я часто бываю несчастлива. Я бы хотела принести с собой книги, но, видите ли, бежать мне пришлось в большой спешке. Но зато я могу рассказать вам почти все, о чем прочитала в своих книгах, ведь я часто читала и перечитывала их, и вам наверняка будет интересно. А еще я могу рассказать вам о географии – то есть о мире, в котором мы живем, – это тоже очень забавно и полезно. Вы когда-нибудь слыхали о Колумбе?
Глаза у Мэгги засверкали, а щеки раскраснелись – она действительно начала учить цыган, обретая над ними власть и влияние. Цыгане переглядывались не без удивления, хотя их внимание главным образом было приковано к содержимому кармана Мэгги, который ее подруга справа опустошила незаметно для нее.
– Это там вы живете, моя маленькая леди? – спросила старуха при упоминании Колумба.
– О нет! – с некоторым сожалением отозвалась Мэгги. – Колумб был поистине выдающимся человеком, который открыл добрую половину мира, а его заковали в цепи и обращались с ним очень дурно. Все это есть в моем «Катехизисе географии», но, пожалуй, перед чаем рассказывать об этом слишком долго, а мне очень хочется выпить чаю.
Последние слова вырвались у Мэгги помимо ее воли, и наставительный тон ее голоса сменился капризным и недовольным.
– Надо же, она голодна, бедная маленькая леди, – сказала молодая женщина. – Дайте ей чего-нибудь поесть. Держу пари, вам пришлось проделать долгий путь, моя дорогая. Где же находится ваш дом?
– Это Дорлкотт-Милл, далеко отсюда, – сказала Мэгги. – Мой отец – мистер Талливер, но мы не должны говорить ему, где я, иначе он заберет меня домой. А где живет королева цыган?
– Как! Вы хотите пойти к ней, моя маленькая леди? – осведомилась молодая женщина. Высокая девочка при этом не сводила глаз с Мэгги и все время улыбалась. Ее манеры отчего-то показались Мэгги вызывающими.
– Нет, – ответила Мэгги. – Я только подумала, что, если она не очень хорошая королева, вы можете и обрадоваться, когда она умрет, и выбрать себе новую. Если бы я стала ею, то была бы для вас очень хорошей королевой, доброй ко всем вам.
– Вот вам славная корочка, возьмите, – сказала старуха, протягивая Мэгги ломоть черствого хлеба, который она достала из мешка с объедками, и ломтик холодного бекона.
– Благодарю вас, – сказала Мэгги, глядя на угощение, но отказываясь взять его в руки, – но не могли бы вы дать мне вместо этого хлеб с маслом и чай? Я не люблю ветчину.
– У нас нет ни чая, ни масла, – ответила старуха и нахмурилась, словно недовольная чем-то.
– В таком случае подойдет маленький кусочек хлеба и патока, – сказала Мэгги.
– У нас нет патоки, – сердито бросила пожилая цыганка, после чего между двумя женщинами завязался оживленный диалог на незнакомом языке, а один из маленьких сфинксов схватил хлеб с ветчиной и принялся поедать его.
В эту минуту высокая девочка, отошедшая на несколько ярдов в сторону, вернулась и сказала нечто, что произвело сильнейший эффект. Старуха даже забыла на время о том, что Мэгги голодна, и с новой силой принялась тыкать вертелом в котелок, а молодая женщина залезла в палатку и вытащила оттуда несколько тарелок и ложек. Мэгги вздрогнула, боясь, что на глаза ей навернутся слезы. Тем временем высокая девочка вдруг вскрикнула, после чего со всех ног бросилась к мальчишке, мимо которого Мэгги прошла, пока он спал, – взъерошенный оборванец примерно одного возраста с Томом. Он во все глаза уставился на Мэгги, после чего вновь зазвучала непонятная тарабарщина.
Она казалась себе очень одинокой и подозревала, что уже скоро ей захочется плакать; цыгане вроде бы не обращали на нее никакого внимания, и она чувствовала себя жалкой и слабой. Но слезы, уже готовые брызнуть из глаз, моментально высохли от ужаса, когда к костру подошли двое мужчин, чье появление и стало причиной неожиданного волнения. Старший из двоих нес на плече мешок, который он скинул на землю, обратившись к остальным громким и недовольным тоном, они же ответили ему явно заискивающими голосами; к Мэгги подскочила черная дворняжка и принялась облаивать ее, отчего она задрожала всем телом, вызвав новый взрыв ругани младшего из мужчин, когда тот подозвал пса к себе и ударил длинной палкой, которую держал в руках.
Мэгги уже понимала, что никогда не станет королевой этих людей, как никогда не сможет передать им полезные и занимательные знания.
А вот мужчины, похоже, сейчас расспрашивали женщин о Мэгги, поскольку устремили на нее вопросительные взгляды, а разговор обрел тот миролюбивый характер, который подразумевает любопытство у одной стороны и способность удовлетворить его – у другой. В конце концов молодая женщина проговорила прежним почтительным и льстивым тоном:
– Эта маленькая милая леди пришла жить с нами. Разве вы не рады?
– Угу, очень, – ответил более молодой из мужчин, внимательно разглядывавший серебряный наперсток Мэгги и прочие безделушки, вытащенные у нее из кармана.
Он вернул их все, за исключением наперстка, молодой женщине, что-то проворчав при этом, и она тут же сунула их обратно в карман Мэгги, а мужчины уселись на землю и набросились на содержимое котелка – рагу из мяса с овощами, – которое сняли с огня и вывалили на желтую тарелку.
Мэгги начала подумывать, что Том, пожалуй, был прав насчет цыган; они наверняка воры, если только мужчина не вернет ей потом наперсток. Она и сама с радостью отдала бы его, потому что не была к нему привязана; но мысль о том, что она оказалась среди воров, не давала ей обрести утешение при виде вновь проявившегося почитания и лести в обращении с ней; все воры, за исключением Робин Гуда, были людьми гадкими и злыми. Женщины заметили, что она напугана.
– У нас нет ничего вкусного, чем мы могли бы угостить леди, – сказала старуха своим льстивым тоном. – А ведь она голодна, сладкая маленькая леди.
– Вот, дорогая моя, попробуй вот это, – сказала молодая женщина, протягивая рагу на коричневой тарелке и железную ложку Мэгги, которая, вспомнив о том, как разозлилась на нее старуха за то, что ей не понравился хлеб с беконом, не посмела отказаться, хотя страх прогнал весь аппетит.
Ах, если бы сейчас приехал папа на коляске и спас бы ее! Или пусть хотя бы мимо проезжали Джек – покоритель великанов, или мистер Доброе Сердце, или святой Георгий, зарубивший дракона на монетке в полпенни! Но у Мэгги упало сердце, когда она с тоской вспомнила о том, что никого из этих героев никогда не видели в окрестностях Сент-Оггза; здесь испокон веку не случалось ничего чудесного или удивительного.
Как вы, несомненно, уже догадались, дорогой читатель, Мэгги Талливер вовсе не была той хорошо образованной и эрудированной молодой особой, каковыми в обязательном порядке являются восьми- или девятилетние маленькие девочки в наши дни; она всего лишь год проучилась в школе в Сент-Оггзе, а книг у нее было так мало, что иногда она принималась читать словарь; так что в ее маленькой головке можно было с равным успехом встретить как самое неожиданное невежество, так и столь же неожиданные познания. Она запросто могла сообщить вам, что на свете есть такие слова, как «полигамия», и что она знакома с термином «многосложное слово», придя к выводу, что «поли» означает «много»; но при этом она понятия не имела о том, что у цыган наблюдается нехватка продуктов, и в общем и целом мысли ее представляли собой забавную и даже нелепую смесь дальновидной проницательности и безрассудных мечтаний.
Но за последние пять минут ее представления о цыганах претерпели самые разительные изменения. Если раньше она полагала их весьма респектабельными спутниками, пригодными для обучения и наставления, то сейчас начала думать, что они, скорее всего, убьют ее, как только стемнеет, а потом разрежут на куски, чтобы позже изжарить и съесть. В душе у нее зародилось подозрение, что старик со злыми глазами и есть сам дьявол во плоти, который может в любой миг сбросить с себя маску и превратиться или в ухмыляющегося кузнеца или в монстра с огненными глазами и крыльями дракона. Так что никакого смысла есть рагу она не видела, но при этом еще сильнее боялась обидеть цыган, выказав им свое крайне неблагоприятное мнение о них; и тут, с необыкновенной заинтересованностью, которую не в силах объяснить ни один теолог, она принялась размышлять над тем, может ли дьявол, если он на самом деле существует, прочесть ее мысли.
– Как! Тебе не нравится запах рагу, дорогая моя? – спросила молодая женщина, заметив, что Мэгги даже не притронулась к рагу. – Попробуй, тебе понравится.
– Нет, благодарю вас, – отказалась Мэгги, собрав в кулак остатки своего мужества и при этом стараясь улыбаться как можно дружелюбнее. – Думаю, у меня больше нет времени. Кажется, начинает темнеть. Пожалуй, мне пора домой, а к вам я еще приду в другой раз и прихвачу с собой корзинку пирожков с вареньем и еще чем-нибудь.
С этими словами, изложив столь иллюзорный прожект, Мэгги поднялась было на ноги, отчаянно надеясь на доверчивость Аполлиона; но надежды ее развеялись прахом, когда старуха заявила:
– Не спешите, не спешите, маленькая леди. Мы отвезем вас домой, в целости и сохранности, как только покончим с ужином. Домой вы поедете верхом, как и подобает настоящей леди.
Мэгги вновь опустилась на землю, слабо веря в это обещание, хотя и заметила, что высокая девочка принялась взнуздывать ослика и даже набросила ему пару мешков на спину.
– Ладно, маленькая мисс, – сказал младший из мужчин, вставая и беря ослика под уздцы. – Скажите нам, где вы живете? Как называется это место?
– Мой дом называется Дорлкотт-Милл, – с готовностью ответила Мэгги. – Моего отца зовут мистер Талливер, он живет там.
– Как! Большая мельница неподалеку отсюда, по эту сторону Сент-Оггза?
– Да, – подтвердила Мэгги. – Или это далеко? В таком случае я могу дойти туда пешком.
– Нет-нет, скоро стемнеет, и надо спешить. А ослик довезет вас, куда нужно, за милую душу, вот увидите.
С этими словами он приподнял Мэгги и усадил ее на ослика. Она испытала облегчение оттого, что это оказался не старик, который, похоже, тоже собирался пойти с ней, но вот надежда, что ее действительно отвезут домой, оставалась призрачной.
– Вот твоя красивая шляпка, – сказала молодая женщина, надевая Мэгги на голову столь недавно презираемый, а теперь столь же желанный головной убор. – Ты ведь скажешь, что мы очень хорошо обращались с тобой, правда? И говорили, какая ты славная маленькая леди.
– О да, благодарю вас, – сказала Мэгги. – Я очень вам признательна. Но мне хотелось бы, чтобы и вы пошли со мной. – Она рассудила, что чье угодно общество все равно будет лучше одного из этих ужасных мужчин, да и пасть от рук большой компании как-то приятнее, знаете ли.
– А, так я тебе понравилась, верно? – спросила женщина. – Но я не могу пойти с вами: мне за вами не поспеть.
Как выяснилось, мужчина тоже намеревался взгромоздиться на ослика, держа Мэгги перед собой, а она могла возразить против такого расположения не более самого ослика, хотя ни один ночной кошмар еще не казался ей таким ужасным. Когда женщина на прощание похлопала ее по спине и сказала «До свидания», ослик, повинуясь недвусмысленному намеку со стороны мужчины в виде удара палкой, трусцой направился по проселочной дороге в ту сторону, откуда Мэгги пришла часом ранее, а высокая девочка и лохматый оборванец, тоже с палками, послушно сопровождали их первые несколько сотен ярдов, покрикивая на ослика и награждая его тумаками.
Даже Леонора во время своей необычайной полночной экскурсии с призрачным возлюбленным не была охвачена таким ужасом, как Мэгги во время этой вполне естественной поездки на ослике, семенившем короткими шажками, с цыганом, сидевшим у нее за спиной, который явно полагал, что делает доброе дело, и рассчитывал заработать полкроны. Алое зарево заходящего солнца придавало окружающим предметам зловещий оттенок, самое непосредственное отношение к которому имел рев второго ослика, привязанного к бревну. Два низеньких домика, крытых соломой, – единственные жилые постройки, которые попались им на пути, – тоже внесли свою лепту в окружающую мрачную действительность. Достойных упоминания окон у них не имелось, а двери были закрыты; не исключено, что там обитали ведьмы, и Мэгги испытала облегчение, когда ослик проехал мимо.
Наконец – о, благословенное зрелище! – проселочная дорога, самая длинная на белом свете, закончилась, переходя в широкий проезжий тракт, по которому даже ехала почтовая карета! А на повороте виднелся дорожный указатель – она совершенно определенно уже видела его раньше – «Сент-Оггз, 2 мили». Значит, цыган действительно собирался отвезти ее домой; скорее всего, он был хорошим человеком и даже мог бы почувствовать себя уязвленным, если бы знал, что она боялась ехать с ним одна. Мысль эта становилась все назойливее по мере того, как Мэгги начала узнавать окружающие места, и она уже прикидывала, как бы завязать разговор с оскорбленным в лучших чувствах цыганом, причем не только поблагодарить его, но и стереть из его памяти воспоминания о собственной трусости, когда они достигли перекрестка. И тут Мэгги вдруг заметила, что им навстречу кто-то едет на лошади с белой звездочкой во лбу.
– Ой, стойте, стойте! – вскричала она. – Это же мой отец! Папочка, папочка!
Внезапная радость принесла с собой чуть ли не боль, и, не успел отец подъехать к ней, как Мэгги расплакалась. Изумление мистера Талливера тоже было велико, поскольку он как раз возвращался из Бассета и еще не был дома.
– Ну и что все это значит? – осведомился он, останавливая лошадь, а Мэгги соскользнула с ослика и подбежала к отцовскому стремени.
– Сдается мне, маленькая мисс потерялась, – сказал цыган. – Она вышла к нашему шатру на дальнем конце Данлоу-Лейн, и я повез ее туда, где, как она сказала, находится ее дом. А после целого дня на ногах это нелегко, а ведь мне еще и возвращаться обратно.
– О да, папочка! Он был так добр, что согласился отвезти меня домой, – сказала Мэгги. – Он очень добрый и хороший человек!
– Держи, друг мой, – сказал мистер Талливер, доставая из кармана пять шиллингов. – Ты их честно заработал. Не знаю, как бы я жил дальше без своей маленькой девочки. А теперь давай, подсади ее на лошадь впереди меня.
– Ну, Мэгги, и как это понимать? – спросил он, когда они поехали дальше, а она прижалась головой к отцовской груди и заплакала. – Как вышло, что ты бродишь по окрестностям, да еще и заблудилась?
– Ох, папочка, – всхлипнула Мэгги. – Я убежала из дома, потому что была очень несчастна. Том очень сильно разозлился на меня, и я не смогла этого вынести.
– Ну, ну, какой вздор, – успокаивающе сказал мистер Талливер. – Забудь о том, чтобы убегать от своего отца. Что будет делать твой папочка без своей маленькой дочурки?
– Ох, папа, я больше никогда не буду так делать – никогда-никогда.
В тот вечер, приехав домой, мистер Талливер серьезно поговорил со своими домашними; результатом этого разговора стал тот замечательный факт, что ни от матери, ни от Тома Мэгги более ни разу не слышала ни единого упрека в том, что убежала к цыганам. Подобное отношение переполнило Мэгги благоговейным страхом и трепетом, хотя иногда она думала, что ее поведение оказалось слишком гадким для того, чтобы вспоминать о нем.
