Гномон

Неэффективная стратегия

Инспектор приходит в себя и чувствует запах антисептика и больничных простыней. Ей неудобно и хочется пить. Она понимает, что надо утолить жажду, но коварный сон захватывает ее врасплох ровно в ту же секунду. Рука сжимается, но не отрывается от подушки. Подходит медсестра, проверяет показатели жизнедеятельности и удовлетворенно кивает. Нейт пытается заговорить, но во рту у нее пересохло, язык распух.

На пластиковой полочке у кровати, кроме стакана с водой и какого-то терпкого леденца, оказавшего успокоительное действие, находятся и ее очки. Она щелкает один раз, чтобы разбудить их, затем еще дважды, чтобы включить аудиорежим, и чувствует, как крошечный наушник выдвигается, чтобы легонько коснуться кожи внутри ее уха. Это специальная модель для офицеров Свидетеля, используемая в ряде критических ситуаций, в том числе тех, когда разговаривать нежелательно. Нейт нужно только сформировать слова так, как она произнесла бы их, и специальная программа считает текст по микродвижениям ее горла и губ.

«Невозможно, – слова толком не получаются, но это и не важно, ей просто нужно сказать: „Кириакосу не место в голове Дианы Хантер“. – Как?»

Машина начинает говорить в ее голове, используя голос, выбранный в настройках: нейтральный мужской тенор, очень тихий и настолько невыразительный, что звучит бесстрастно и пусто – как машина, а не страстный любовник, который шепчет на ухо романтические глупости. Нейт вспоминает, что когда-то читала о ранних экспериментах с аудиоинтерфейсами: немецкий производитель перебирал разные голоса для навигатора, чтобы угодить клиентам. Бодрым менеджерам из Рейнского бассейна не понравилось, когда машина обращалась к ним голосом старшего мужчины. Тогда компания попробовала ласковый женский голос, но он угодил водителям еще меньше. Будто с ними нянька носится. Сладострастный тон прочли как издевку, профессиональный – как назойливость. В конце концов стало понятно, что важен не тон, а человечность голоса. Машина должна была однозначно и недвусмысленно звучать «машинно».

– Нарративная блокада. Вам не следует сейчас работать.

– Я пришла в себя. Я хочу работать. Что такое нарративная блокада?

– Неэффективная стратегия сопротивления прямому нейродопросу.

– Проясни.

Мерцание. Свидетель оценивает ее физическое состояние по ряду таблиц и схем.

– Вы быстро устанете и забудете. У вас легкое сотрясение мозга. Аналитическую работу лучше отложить.

Это не прямой отказ, но разумное предложение. Есть более насущное дело, которое может пострадать от задержки.

– Поиск, последние изображения. Полный файл.

Снимок Лённрота, который она сделала в доме Дианы Хантер.

– Ничего не найдено.

– Что?

– Качество изображения недостаточно высокое для анализа.

У нее перед глазами возникает обычная человеческая голова, покрытая точками и полосками.

– Система опознавания использует сетку трехмерных контуров.

В воздухе возникает фотография, лицо Лённрота. Оно легонько дрожит и превращается в черно-белый узор, похожий на пятна Роршаха.

– В данном случае уникальный источник изображения содержит мало трехмерных деталей. Проблема в низкой освещенности и очень сильной бледности кожи объекта. Для решения нужны дополнительные изображения.

– Проверь местность вокруг дома – до и после моего прихода. Окно – семьдесят два часа.

– Ничего не найдено. Камеры в этом квартале часто портятся. Дети.

– Хулиганство.

– Вариант игры в баскетбол. Возможно, Диана Хантер поощряла такое поведение.

– Можешь экстраполировать? Худое лицо, андрогинное, хорошо за тридцать.

– Да.

Возникает карта страны, покрытая сигнальными значками.

– Найдено приблизительно семь миллионов совпадений.

– Перекрестные ссылки, имя: Регно Лённрот.

– Ничего не найдено.

Она вздыхает:

– Сохрани запрос и уточняй его в процессе. Дай мне значение и контекст.

– Лённрот (Lönnrot), общие и предварительные результаты: буквальное значение «красный клен». Государственный герб Канады, символизирует практичность и обновление. В некоторых регионах Юго-Восточной Азии связывается с любовью и романтическими отношениями. Наиболее известный человек с такой фамилией: Элиас Лённрот, финский врач и фольклорист, собиратель и составитель эпоса «Калевала», структура и содержание которого, предположительно, повлияли на успехи Финляндии в области современного цифрового дизайна. Так же Эрик Лённрот, выдуманный детектив, которому противостоит неожиданный противник. Регно (Regno) – необычное использование. По-итальянски – существительное, означающее «царство». На латыни – глагол в настоящем времени первого лица, значит «править, управлять». Слово не используется в качестве имени, поэтому грамматический мужской род не обязательно указывает на гендер носителя. Возможно, прозвище, титул или звание. В последнем случае это может быть религиозный или церемониальный сан, указывающий на высокое положение в иерархии, хотя некоторые христианские и другие религиозные ордена обычно связывают высшие посты с идеей подчиненности и служения. Таким образом, «регно» может означать уровень послушника или иницианта.

– То есть, проще говоря, «понятия не имею». Перекрестные ссылки: Диана Хантер.

– Не найдено связей с: Хантер, Диана.

– Перекрестные ссылки: Огненные судьи. Историческую часть опустить.

– Не найдено связей. Огонь, пожар – могут в некоторых случаях обозначать нечто срочное или чрезвычайную ситуацию. Часто связывается с идеей очищения и разрушения, но также (в случае птицы феникс) с идеей возрождения. Таким образом, «Огненные судьи» могут выступать как провозвестники нового начала или кризиса.

– Или просто «отличные, замечательные». Судьи – огонь.

– Такая интерпретация тоже возможна, – соглашается Свидетель. Отсутствие интонации придает его заявлению ироничный оттенок.

– А группа такая есть? Музыканты? Проверь все заведения на набережной Темзы.

– Я проверил. Такой группы нет.

Нейт всегда тревожит это «я» – не потому, что оно указывает на пробуждение компьютерной личности, а потому, что не указывает. В китайской комнате никого нет. Нет бога в машине, лишь очень сложная картотека. И машина не должна делать вид, что обладает сознанием.

Вскоре Нейт понимает, что перестала задавать вопросы, и засыпает. Внутренний полицейский требует продолжать расследование, но телу удобно, оно устало. Машина была права: сотрясение мозга – утомительная штука. Она укладывает голову на мягкую подушку; наволочка приятно грубая, с пола доносится запах обеззараживающего средства.

* * *

– Звонок Табмену.

– Вам по-прежнему рекомендуется отдых.

– Я встану и начну делать упражнения по аэробике.

– Это не рекомендовано.

– Звонок Табмену.

– Соединяю…

Она фыркает и ждет, пока Табмен снимет трубку. На это уходит больше времени, чем у большинства других людей. Частично потому, что Табмен выключает свой терминал, когда работает, и частично потому, что он, как человек с паяльником и горелкой, терпеть не может спешку.

– Алё?

– Табмен? Мне нужен твой мозг. Сможешь?

Нейт могла бы обратиться к Свидетелю, и тот изменил бы график Табмена. Как и у самой Нейт, рабочее время Табмена принадлежит Системе, а если бы и не принадлежало, у этого дела высокий уровень приоритета. Табмен не возражал бы, если бы она просто отредактировала расписание в календаре и отняла столько его времени, сколько считает нужным, но именно поэтому Нейт чувствует, что важно спросить разрешения.

– Всегда готов поиграть Уотсона для своего любимого детектива, – отвечает он. – Ты же знаешь.

– Ты не занят?

Табмен громко фыркает.

– Господи боже, Мьеликки, не неси чепуху! Буду рад помочь. Но, – добавляет он, когда Нейт готова опять рассыпаться в извинениях, – не пытайся по этому поводу кокетничать. Ненавижу кокетство.

Ей приходится пообещать немедленно приехать; они оба знали, что так и будет. В следующую секунду на терминале открывается боковая панель, и Нейт видит, как расписание Табмена очищается до полудня. Каждая отмена сопровождается тихим звуком, вроде вежливой отрыжки. Вместо разноцветных заданий – доставка, техподдержка, еженедельный сеанс управления, даже такой нужный ему перерыв в одиннадцать часов – Свидетель растягивает одну серебристую полоску с ее именем. Табмен косится в сторону, явно видит то же самое и морщится.

– Я принесу кофе, – говорит Нейт и видит, как он некоторое время пытается подобрать слова, чтобы запретить ей делать это самой. – Из кафе на углу, – добавляет она.

– Спасибо большое, – соглашается Табмен.

Голова раскалывается, и она позволяет себе минутку беззвучной слабости. Ой, ой, ой.

– Вы быстро устанете, – говорит машина. – С точки зрения состояния здоровья, вам лучше провести в больнице еще хотя бы один день.

– Это важное дело.

Свидетель не отвечает, но через некоторое время приходит медсестра и сообщает, что инспектора ждет машина.

* * *

– Ма-атерь божья! – искренне ахает Табмен, когда видит Нейт. – Я слышал, но масштабов себе не представлял.

Не глядя, он толкает к ней кресло. Оно катится по полу рабочей комнаты и останавливается рядом с Нейт. Она могла бы сразу сесть, но демонстративно катит кресло обратно и вручает Табмену кофе, а потом смахивает пыль, прежде чем опуститься на черное пластиковое сиденье.

Табмен – техник, и он не настолько квалифицирован по бумагам, чтобы объяснить, как работает допросная установка, но у него есть дар ясности мысли, который не раз оказывался для нее незаменимым, особенно в деле, где объект был так травмирован произошедшим, что запись его сознания оказалась непригодной. Таких ремонтников прежде называли «гайкокрутами», а теперь – «отражателями»: из-за характерной рабочей робы. Он – человек, который будет лазать в люки и шахты, чтобы чинить технику, по мнению начальства, стоящую выше его понимания, но на данном уровне знающий ее лучше и ближе, чем начальство. Сам Табмен не так уж много времени проводит в вентиляционных трубах, но частенько становится на колени и копается во внутренностях неимоверно дорогих консолей, чтобы найти отошедший провод, заменить погрызенную мышами проводку и покритиковать неправильно проведенное нейрохирургическое вмешательство с долгим опытом человека, которому потом придется всё это чинить. В широкой перспективе его работа связана с падающей мощностью сложного оборудования, которое плохо себя ведет. В полном соответствии с традицией IT-самоучек, у него нет кучи дипломов, но он вносит свой вклад в окончательные показания профессиональных техников и врачей.

– Ну, рассказывай, – говорит Табмен. – Что ты мне принесла?

– Нарративную блокаду.

Табмен морщится:

– Это плохо заканчивается.

– Почему?

– Ну, процесс занимает больше времени. И пациенту неприятно. Но ничего, по сути, не меняется; машина справится и так и эдак. Пройдет всю линию до конца и нащупает нитку, ведущую к реальной жизни, только подбери ее. Задержка на час, и пациенту приходится напрягаться. Ну и говорят, что прибраться потом – нереально трудно, полный хаос. Но это, по идее, не мое поле – серое вещество. Я же по силикону мастер.

От этих слов Нейт просто отмахивается:

– А как насчет непреднамеренного воспроизведения имплантированных воспоминаний?

– Чего?

– Я была без сознания. И просмотрела здоровенный кусок за это время.

– Ага, понял. Да, так бывает с большими файлами. Тут волноваться особо не надо. Птенчик чуть досрочно вылупляется, только и всего.

Нейт представляет себе эту картинку и решительно выбрасывает ее из головы.

Табмен пожимает плечами:

– Не бойся: вряд ли это снова произойдет. Пришли мне запись, если хочешь, я посмотрю. Тут как с запорным клапаном и давлением. Только давление не настоящее, конечно. Они ведь, по идее, должны прокручиваться, верно? А если ты о них не думаешь, выцветают, как любые другие воспоминания, так что и тебе, и им надо промотаться быстрее. Срочно. Так что… вот с тобой, в частности, такое может случиться.

– Почему именно со мной?

– Тебе ведь все надо сейчас и срочно, да?

Нейт возмущенно смотрит на него, но Табмена взглядом не смутить.

– Ладно, – говорит инспектор. – Если бы у тебя спросили, кто у нас лучший спец?

– Как по мне, Ваксберг в полузащите. Он создает возможности.

– Таб!

– Мьеликки.

– Таб.

– Мьеликки?

– С кем мне поговорить про нарративные блокады и потенциальные последствия? Кто впереди планеты всей?

Табмен пожимает плечами.

– С начальством и профессурой. Верлан был хорош, он сейчас в доме для престарелых. В университете есть Пахт, она жесткая и стервозная. Тебе нужен кто-то, кто не будет юлить, а скажет как есть… – Он вздыхает и явно уступает сам себе в каком-то внутреннем споре. – Есть один надушенный джентльмен по имени Смит – гладкий, словно бритый хорек. В сети говорят, он сейчас на взлете, а завтра будет большой человек.

– Смит, – включается терминал. – Имя: Оливер. Директор по приливным течениям в Дорожном трасте.

Она не уточняет значение терминов. Смит ей сам объяснит, своими словами.

– Ты его знаешь?

– Бывал в его присутствии, но мы не разговаривали по-человечески. Мистер Смит не удостаивает вниманием немытых и груборуких работяг. Он человек возвышенный.

– Но хорош.

Табмен соглашается, что если брать начальство, то да, если хочешь кого спросить, то его спрашивай.

– Спасибо, – говорит Нейт.

– Да не за что. Иди и расследуй, крошка. А кому-то надо и настоящую работу делать.

* * *

Нейт запрашивает встречу с Оливером Смитом. Свидетель организует ее на следующий день, хотя расписание Смита непросто отменить и переписать, как график Таба, даже для высокоприоритетного внутреннего расследования. Нейт заранее посылает вежливую благодарность «надушенному джентльмену» и возвращается домой, чтобы отдохнуть. Свидетель опять прав: она измотана. Голова будто в три раза тяжелее, чем надо. Нейт пьет воду, много воды, принимает лекарство и ложится спать.

Внутри – без спросу и согласия – продолжает раскрываться допрос Дианы Хантер: странное семечко прорастает в глиняном горшке.