Птицелов

Глава 1.. Турнир в Балендоре

В малом зале было дымно и шумно. Весело было. Это наверху, в господских палатах, где хозяин замка принимал короля, полагалось вести себя чинно и чопорно. А здесь, среди давних товарищей по оружию, благородные мессеры чувствовали себя свободно: драли дичь голыми руками, проливали брагу мимо глоток и заливисто хохотали, когда сосед по столу, сморившись, валился на пол. Гам и гогот стоял по всему крылу, отведённому бравым рыцарям сэйра Годвина, чтоб потешились всласть, не рискуя потревожить венценосных гостей своего сюзерена. Они и тешились, как было велено, но только у некоторых временами щемило на душе.

И ведь правильно, что щемило.

– Выпьем, братья! – заголосил один из рыцарей, новоиспечённый сэйр Валис, пожалованный титулом в честь окончания войны и радый тому сверх всякой меры. – Выпьем за нашего сюзерена сэйра Годвина, за мудрость его и отвагу!

– Выпьем! – заорали рыцари, всегда готовые поддержать подобное начинание. – За мудрость и отвагу сэйра Годвина! Слава!

Орали рыцари от души, так что у сэйра Годвина был шанс услышать эти восхваления даже сквозь толщу замковых стен и порадоваться… «Или побагроветь от стыда, если есть у него хоть капля чести и совести», – подумал Марвин и встал.

Пировали сидя, не считая тостов за короля, Святого Патрица и Единого, а потому гул немного утих. Полсотни взмыленных, потасканных вояк, последние полгода изо дня в день проливавших кровь на западной доле Предплечья, смотрели на молодого рыцаря, поднявшегося со своего места с полной кружкой в руке. Тостующий сэйр Валис располагался по другую сторону стола, и они застыли друг против друга, будто противники перед схваткой.

– А завтра на турнире мальчишка задницу-то новому сэйру надерёт, – хмыкнул один из рыцарей своему соседу, и тот покивал, благо оба они сидели достаточно далеко и от того, и от другого.

– Хочу поддержать меткое наблюдение благородного мессера, – сказал Марвин; голос его звучал негромко, но в повисшей вдруг над столом тишине отдавался чеканным звоном. – Выпьем, братья, за отвагу нашего сюзерена, поджавшего хвост перед большей силой. И за его мудрость, с которой он эту силу умалил. Воистину, слава! Выпьем, друзья… за мир!

Он опрокинул кружку над задранной головой, тугая струя ударила по языку, горло вздрогнуло. В полной тишине Марвин залпом выпил брагу – до капли, выдохнул и, не глядя, отшвырнул кружку. Звон разлетевшейся вдребезги посуды будто подал сигнал, оборвавший затянувшееся молчание. Рыцари снова загалдели, выпивая, кивая сэйру Валису, насуплено смотревшему с другого конца стола.

Горло Марвина снова вздрогнуло. Но теперь он лишь смачно плюнул на стол перед собой и, оттолкнув соседа, вышел вон. Вслед ему никто не смотрел, только благородные рыцари, у которых всё так же щемило внутри, перебросились тревожными взглядами.

И ведь правильно, что тревожились.

Входная дверь грохнула о стену. Замешкавшаяся служанка пискнула, прижалась к стене, в страхе глядя на мессера, промчавшегося мимо неё, будто смерч. Мессер полыхал от ярости, и даже глупой сельской девушке, подававшей вино к столу господской солдатни, было ясно: от такого стоит держаться подальше.

И ведь не так-то глупа была эта девушка.

Марвин размашисто прошёлся по двору, потом остановился, рванул ворот рубахи, открывая всё вздрагивающее горло промозглому ветру поздней осени. Небо было низким и давящим – не то к грозе, не то к снегу, хотя в эти места настоящая зима придёт ещё нескоро. Времена года на Предплечье всегда запаздывали: в начале зимы не холодно, в начале лета не жарко, а как дождь и слякоть, чтоб дороги размыть и грязи понамесить, – так всегда пожалуйста. Именно здесь, на Предплечье, Марвин почти поверил в то, что место в самом деле определяет нрав его уроженца. Потому что нрав благородного сэйра Годвина один в один походил на эту дрянную погоду: слякоть да размазня.

«Будь ты проклят, пёс шелудивый», – подумал Марвин в сердцах и тут же осенил лицо святым знамением – от лба к подбородку, раскрытой ладонью, – наскоро бормоча покаянную молитву. Конечно, он, вассал, не смел ни говорить, ни даже думать так о своём сюзерене, назначенном ему самим Единым, – но сил уже просто не осталось держаться. Он так надеялся, что его слова в малом зале хоть кого-нибудь вызовут на драку, – но даже поганец Валис прятал взгляд. И не в том дело, что они боялись Марвина, – просто в глубине души им нечего было ему возразить. И вот это-то было хуже всего.

Марвин снова подёргал ворот рубахи, отчаянно вглядываясь в чёрное небо. Ему было трудно дышать, и, несмотря на все старания, он даже не был пьян – ледяное прикосновение ветра вкупе с яростью выветрило весь хмель. От тоски хотелось выть, да только ночь выдалась слишком пасмурной – и луны-то не видать. Марвин горько усмехнулся. Что проку выть, когда и не на что, и услышать некому? Хотя… щупленькая девушка с ясными глазами, вжавшаяся в стену… Марвин круто развернулся, окидывая двор цепким взглядом. Никакой уже девушки – только пара пьяных вдрызг рыцарей бредёт через двор, обнявшись и невнятно бормоча песню. Марвин скрипнул зубами и со злостью врезал кулаком в раскрытую ладонь.

Он чувствовал себя преданным.

Да, он знал, что сэйр Годвин поступил точно так, как поступил бы на его месте любой владетельный рыцарь, не желающий потерять всё, что имеет. Знал, что такие, как он, всегда идут на попятную, когда их охотничий азарт привлекает вмешательство самой короны. Знал, что, прекратив междоусобицу, сдавшись и возблагав королевской милости, сэйр Годвин спас всем им жизни и состояния.

Вот только Марвину на таких условиях не нужны были ни состояние, ни жизнь. Его позвали драться за своего сюзерена – он дрался, видит Единый, и готов был сложить голову, но не оружие. И вдруг оказалось, что его сюзерен требует именно второго. Всё складывалось отменно, сэйр Годвин уже вытряс своего склочного кузена из его земель и готовился закрепить оборону. Но тут его величество соизволил обратить сиятельный взор на междоусобную распрю, погрозил пальчиком… Вот война и кончена, а враждующие родичи пируют под крышей вчерашнего победителя, и венценосная семья взирает на их лицемерные объятия с умилением. Турнир этот треклятый затеяли, вон, вся долина пестрит шатрами, ещё бы скоморохов позвали.

И вот теперь, пьянствуйте, мессеры… Радуйтесь миру. А Марвину не нужен был мир. Ему было двадцать два года, он уже не раз отличался и в боях, и на турнирах, и в постелях прекрасных дам, и он хотел драться. Это был его долг и, больше того, – его святое право. А сэйр Годвин отнял у него это право.

«Пёс шелудивый», – подумал Марвин с ненавистью, глядя на ярко сиявшие окна верхних этажей, и привычно провёл по лицу раскрытой ладонью.

В стороне, от галереи, соединявшей южное крыло замка с главными покоями, послышался шум. Марвин обернулся, обуреваемый надеждой: пьяная драка была для него слишком мелким поводом, но, может, там королевская солдатня повздорила с недавними врагами?.. Качнулся факел, подвешенный над аркой у входа в галерею; в неровном свете терзаемого сквозняком огня выступила щетинистая физиономия в обрамлении кольчужного капюшона с красными звеньями по кайме. Точно, королевская гвардия! Сердце Марвина забилось в радостном предвкушении. Он шагнул вперёд, преграждая солдатам дорогу.

– Что-то угодно, мессеры?

Предводитель отряда (всего гвардейцев было человек пять) окинул его неприязненным взглядом. «Помнишь ещё, как мы вас в хвост и в гриву гоняли», – удовлетворённо подумал Марвин, и от мысли, что времена эти ушли неизвестно насколько, его снова захлестнула смертельная тоска.

– Здесь сидят рыцари сэйра Годвина? – спросил гвардеец.

– Здесь, любезный, здесь. Только это, знаете ли, пирушка для своих, а вас мы вроде не приглашали.

– Нам нужен сэйр Марвин из Фостейна, – холодно перебил гвардеец и добавил: – Именем короля.

Марвину неистово захотелось схватить его и расцеловать. По-братски, в обе щеки – остановило лишь то, что кто-то из ребят в зале мог увидеть и неправильно понять.

– А зачем? – спросил он.

Гвардеец бросил на его радостное лицо недоумённый взгляд.

– Арестовать велено, – отчеканил он, не особо смутившись. А следовало бы смутиться: гвардейцев пятеро, ребят Годвина – полсотни. Если бы дошло до общей драки, её исход был бы предрешён.

Но Марвин не собирался доводить до общей драки. Вот ещё – делиться с кем попало таким удовольствием!

Он шагнул к двери, взялся за неё, не глядя, толкнул. Дверь захлопнулась. Льющийся из проёма гул и свет будто ножом срезало. Стало почти совсем темно, только ветер вязал узлами продолговатый огонёк факела над аркой.

– Мессер, могу я узнать ваше имя? – спросил Марвин.

– Я сэйр Тайвонг, старший сержант гвардии его величества, – выпятил грудь тот.

– Милостивый сэйр Тайвонг, – произнёс Марвин, обнажая меч, – отныне вы мой лучший друг и брат. Если я сейчас не убью вас, после непременно напою допьяна. Я сэйр Марвин из Фостейна, валяйте, арестовывайте.

Гвардейцы засопели. Видимо, о нраве Марвина они были предупреждены заранее. Сержант вздохнул.

– Сэйр Марвин, мне бы не хотелось…

– А мне бы хотелось! – заявил Марвин и легонько кольнул сержанта остриём меча в живот. – Начнём, мессеры, ну же! Я тут без вас едва не подох со скуки!

Сержант решил более не полагаться на своё сомнительное красноречие и, сделав знак солдатам, отступил к арке.

– Эй, да вы трус, мессер! – крикнул Марвин, отбивая обрушившийся на него град атак. – Предложение поставить вам бражки снято!

После лютой тоски, съедавшей его минуту назад, он будто попал прямо в рай. Правда, ощущение это длилось всего несколько мгновений – пока он не понял, что они не собираются его убивать. Это уничтожило большую часть удовольствия. Марвин страшно расстроился и с досады ранил двоих, а потом сдался. То есть они не знали, что он сдаётся – им казалось, что они зажали его в угол и удачно уловили момент, чтобы повалить. Ну, пусть так и дальше считают. Хоть потешит немного бедолаг – тоже ведь, небось, скучают.

Кто-то из рыцарей выглянул за дверь, когда всё уже было кончено – счастье, что не раньше, а то, не разобравшись, вмешались бы и всё испортили. Хотя, в общем, и портить почти нечего.

– Эй, Марвин, куда они тебя?! – ошарашено крикнул рыцарь.

– Говорят, под арест, – бросил Марвин через плечо.

– Чей?!

– Королевский!

– О! Расскажешь потом!

Ответить Марвин не успел, потому что его уже волокли прочь. Ну, волокли так волокли – он расслабился, не давая себе труда перебирать ногами. Его конвоиры запыхтели, но делать было нечего. Сержант шёл впереди, освещая тёмную, как погреб, галерею факелом – который, вдруг понял Марвин, спёр из-под арки. Вот гад, а? Будто в своём крыле не нашёл. Он не оборачивался, кажется избегая смотреть на арестованного. Марвин надеялся, что ему стыдно.

В господской части замка Балендор он никогда не бывал, поэтому оглядывался с интересом. Впрочем, смотреть особо было не на что: его вели в основном галереями и переходами, сплетавшимися в недрах замка тесно, будто змеиный клубок. От планировки веяло навевающим зевоту однообразием, и поэтому Марвин слегка оторопел, когда его наконец втолкнули в огромный, залитый светом зал. Он ждал, что его отведут в какой-нибудь подвал, и удивился вдвойне, поняв, что находится в одном из главных залов замка. Сей факт позволял сделать некоторые выводы, поэтому лица, в этом зале находившиеся, уже не вызвали у Марвина такого удивления. И это было хорошо, потому что выглядеть перед венценосными особами обалдевшим провинциальным увальнем ему вовсе не хотелось.

– Идите, мессер, – процедил сэйр Тайвонг и подтолкнул Марвина в спину.

– А вас, мессер, я завтра убью, – ответил Марвин и пошёл вперёд.

Зал был длинный и широкий, с огромными балконами под самым потолком, по всему периметру. Балконы пустовали, зато нижний ярус зала был битком набит людьми: попадались среди них и вассалы Годвина, но большинство Марвин не знал. Выглядели они прилично, если не сказать лощёно; мужчины щеголяли кто парчовыми плащами, кто парадными доспехами, женщины пестрели шелками и сверкали драгоценностями. На этом фоне всклокоченный и взмокший после драки Марвин в своих полотняных штанах и рубахе с рваным воротом выглядел по меньшей мере непредставительно. Видимо, по этой причине на него все и вылупились: рыцари кривили губы, их дамы хихикали, как полные дуры. Марвин не прошёл ещё и половины пути до тронного помоста, находившегося в конце зала, а ему уже сделалось неуютно. Его сапоги оставляли на изрядно потёртом бархатном ковре вереницу грязных следов.

Дойдя наконец до трона, Марвин под всеобщее шушуканье опустился на одно колено и склонил голову. Потом, не поднимаясь, осмелился скосить глаза в сторону помоста, на котором расположились главные особы королевства.

Венценосную семью он видел впервые – хотя доводилось раньше лицезреть издали его величество короля Артена Благоразумного, как его именовали ныне здравствующие летописцы и придворные лизоблюды. Прямо скажем, совсем некоролевского вида человечек: невысокий, щуплый, осанка никуда не годится, бородёнка реденькая, глазки бегают, корона на лысеющей, несмотря на молодые лета, голове сидит кое-как. Простонародье, правда, говорило, что у короля доброе лицо и что он в самом деле редкой души человек, но с этим Марвин мог бы и поспорить – с его точки зрения, куда милосерднее (и, если уж на то пошло, благоразумнее) было снести буяну Годвину голову, чем вынуждать его прилюдно лобызаться с кузеном, растравляя в обоих ещё больше ненависти. Сэйр Годвин, кстати, был тут же, вместе со своим родичем, – похожие, как родные браться, оба рослые и рыжие, они сидели по левую руку от королевы и давили из себя улыбки. Годвин, поймав взгляд Марвина, тут же отвернулся и непринуждённо заговорил с её величеством, нарочито громко, и его могучий голос загудел под сводами зала:

– Ну вот, моя королева, рыцарь, упоминание о коем так вас встревожило. Осмелюсь только вновь напомнить, что рыцарь сей – мужества и силы беспримерной. Извольте же проявить милость…

– И не подумаю, – звонко сказала королева. – Милость тут мой благоразумный супруг изволит проявлять, а я только казнить умею, это всем известно, – добавила она и одарила собравшихся мелодичным переливом серебристого смеха.

«Мегера, судя по всему, – подумал Марвин, – но до чего хороша». Королеву Ольвен он никогда раньше не встречал, а жаль: и впрямь дивно хороша. Королева была маленькой и хрупкой – как раз во вкусе Марвина, и он всегда трепетал при виде таких кукольных, капризных мордашек с надутыми губками и надменно изломанными бровками. Ему нравилось смотреть, как менялись эти лица, когда он подминал под себя их своенравных обладательниц, вынуждая кричать в глухой ночи, кричать и кричать: «Ещё! Ещё! Ещё!»

– О чём вы задумались, беспутный мессер? – улыбаясь, спросила королева.

– О причине, коей я обязан счастьем оказаться столь близко от ваших величеств, – без запинки ответил Марвин.

– Отчего же не спросите прямо?

– Не смею, – нагло сказал он.

– А я бы на вашем месте спросил, – хмыкнул король. – Так, может, и голову сохраните. Хотя это вряд ли.

– Я призвала вас, неблагородный мессер, – мягко сказала королева, глядя Марвину в глаза, – дабы вершить над вами скорый и справедливый суд. Суд не по закону человеческому, но по закону великой госпожи нашей Любви, которую вы горько и жестоко обидели.

«Ну всё, – подумал Марвин, – вот я и влип». Надо было всё-таки поубивать тех щенков, что явились его арестовывать. Других бы, небось, и не прислали – забыли бы к тому времени, а теперь точно казнят. Если и впрямь правда то, что говорят об это прелестной сучонке Ольвен, а это, кажется, правда, – по крайней мере, насчёт её красоты люди не врут.

Судя по всему, Марвин стал случайной жертвой забавы, которой любила предаваться королева Хандл-Тера: выслушивая пустячные жалобы, она разыгрывала фарсовое судилище, порой назначая смехотворную расплату вроде поцелуя дамской ножки, но чаще отправляя подсудимого прямиком на плаху. Особенно часто эта незавидная участь постигала известных бабников, обманутым любовницам которых удавалось пробиться к королеве и тронуть её своей историей. Немало давних кровавых счётов было сведено таким образом: придворные сделали королевские капризы практически неотразимым орудием убийства; королеве же, казалось, до этого не было никакого дела. Ох уж эти придворные – всё сплошь крысы и гадины, Марвин был счастлив, что ему всегда удавалось держаться от них подальше, – а они держались подальше от грязных дорог и полей брани, которые его привлекали. Впрочем, и это его не уберегло.

«Кто ж меня так подставил?» – подумал он, украдкой оглядываясь в поисках ответа. Но ни одного знакомого лица ему так и не попалось. «Подвёл под нож – и прячется теперь, скотина. Выясню – убью, – привычно пообещал себе Марвин. – Если успею, конечно…»

А пока надо выкручиваться.

– Чем же мог я прогневить эту сиятельную месстрес? – невинно поинтересовался он. – Мне казалось, напротив, я всегда был её преданным слугой.

– Ах, бросьте! – капризно сказала королева Ольвен и швырнула в него яблоком. Целила, кажется, в грудь, но немного промахнулась. «И впрямь гневается», – подумал Марвин, удерживая желание потереть занывшее плечо. – Это вы её сделали своей слугой, и обращались прескверно, как с последней посудомойкой! Сколько сердец прекрасных месстрес вы разбили, негодник?

– Не считал, – честно признался Марвин. Король хихикнул и тут же закашлялся в кулак, потупившись под уничтожающим взглядом королевы. Сэйр Годвин разглядывал свои ногти, его паскудный кузен довольно ухмылялся, радуясь посрамлению братова вассала, а следовательно – и самого брата.

– Вы только подумайте, он не считал! И они, вообразите, тоже не считали, сколько слёз из-за вас пролили!

– Моя королева, сознательно я никогда не причинил обиды ни одной благородной месстрес, – вполне чистосердечно сказал Марвин.

– Отчего же тогда они так рыдают, отчего так безутешны, отчего требуют для вас кары?

– Кто именно? – перешёл к делу Марвин. – Поймите меня правильно, ваше величество, если бы я точно знал, о какой из благородных месстрес идёт речь…

– Вы обидели её совсем недавно, – озорно улыбаясь, заявила королева.

Так, начинается. Она ж не просто палачу отдаст – поиграет ещё сперва, как кошка с мышкой. Вот и придворные уже хихикают. Забавно им, видите ли. Хотя, чего уж там, Марвину на их месте, наверное, тоже было бы забавно…

– Недавно – понятие столь относительное, моя королева, – извернулся он. – Порой то, что равнодушному кажется недавним, для страждущего сердца оборачивается веками…

– Не особо-то вы страждете, как я погляжу, – оборвала его королева. – Хотя теперь я понимаю, какими речами вы смущаете умы благородных месстрес.

«А может, и пронесёт», – подумал Марвин, осмелившись поднять взгляд. Королева по-прежнему улыбалась, но в её улыбке теперь было на порядок меньше яда и на порядок больше – удовольствия. Марвин снова представил, каким стало бы её лицо, если бы…

– Но я снова вам подскажу. Эта месстрес встретилась вам здесь, в Балендоре, и вы дали ей некое обещание, которого не сдержали.

«Да сколько ж их тут было таких!» – мысленно взвыл Марвин. Ну в самом деле – разумеется, он что-то да обещал каждой девчонке, которой задирал юбку, это обычное дело. И уж королева Ольвен это наверняка понимает как никто.

– Не припомните? Коротка же у вас память, мессер!

– Длиною не памяти измеряется сила рыцаря, но меча его, – кротко ответил Марвин.

Тут уж король не выдержал и расхохотался в голос. Вернее, хохотом это высокое побулькивание назвать было трудно, но не приходилось сомневаться, что государю весело. Годвин тоже улыбался. Марвин счёл это хорошим знаком.

– У неё самые дивные белокурые локоны, какие мне доводилось видеть, мессер, – лукаво сказала королева.

«Ого как, – подумал Марвин. – А уж не сама ли ты по этой части?.. Но нет, невозможно. Слишком утонченна и женственна».

– Вы не похожи на других женщин, моя королева, – вырвалось у него.

Король перестал смеяться, Годвин – улыбаться, зал притих, а королева удивилась.

– Почему?

– Обычно женщины не любят тех, в ком отмечают красоту. И только вы одна можете сочувствовать им и защищать их честь. Впрочем, это можно понять: с вашей красотой нет нужды опасаться соперниц.

– Казнить, – с упоением сказал король. – Немедленно. Прилюдно.

Но Марвин видел, что он шутит, и всё сейчас зависит от королевы. Не то чтобы он боялся смерти – но не хотелось умирать так глупо, а ещё больше – вызвать немилость королевы Ольвен. Хотелось, можно сказать, совсем обратного…

Внезапно счастливая догадка пронзила Марвина. Он удержал победную улыбку и, не поворачивая головы, твёрдо сказал:

– Впрочем, не могу отрицать, что в вашем лице месстрес Бьянка из Кудиона обрела поистине могучего защитника.

«Угадал или нет?» – напряжённо подумал Марвин и по засиявшей улыбке королевы понял, что угадал. Точно, Бьянка. Маленькая белокурая Бьянка… которая хохотала, когда он увещевал, что в её неприлично юном возрасте нельзя клеиться к каждому встречному мужчине и что отец убьёт её, если узнает. На это она отвечала: «Нет, милый, это тебя он убьёт!» – и снова хохотала, так очаровательно, что Марвин не устоял, хотя девчонке едва стукнуло шестнадцать. Отец, видимо, всё-таки узнал. Марвин помнил его смутно – вроде сморчок какой-то, так что не удивительно, что кинулся к королю просить заступничества, ну а Бьянка, видимо, подыграла… а что ей оставалось? В монастырь-то, поди, неохота. Марвин ни в чём её не винил. Главное – чтоб теперь жениться не пришлось. Ну и чтобы не казнили.

– А не так-то уж и коротка ваша память, мессер, – сказала королева.

– Стараюсь, как могу, – признался Марвин.

– Выйди сюда, дитя моё! Вот твой обидчик. Правда ли, что вы обещали сей прекрасной и благородной месстрес жениться на ней и под этим предлогом обесчестили?

«Да это же ты её сама сейчас на весь свет бесчестишь, стерва», – подумал Марвин, а вслух сказал:

– Неправда!

По толпе придворных прошёл ропот, король засопел, королева нахмурилась, а прелестная маленькая Бьянка, вынырнувшая из толпы, залилась краской и умоляюще посмотрела на отца. Тот топтался рядом – странно, что Марвин сразу их не заметил, – весь пунцовый от стыда. «Сам напросился, – мстительно подумал Марвин, – это не я тебя сюда за шиворот приволок, а как раз наоборот».

– Так вы говорите, неблагородный мессер, – произнесла Ольвен, и в её голосе зазвенели стальные нотки, – что не обещали этой месстрес повести её под венец?

– Не обещал, попросту не мог обещать, – уверенно ответил Марвин. – Потому как с младенчества обещан другой, и никогда не нарушил бы обет.

– О, – лоб королевы разгладился. – Вот как? Какой же бедняжке так не посчастливилось?

– Месстрес Гвеннет из Стойнби, моя королева.

– Стойнби? – оживился король. – Это те Стойнби из южной доли?

– Истинно, мой король.

– Славный род, – покивал Артен. – Славный и миролюбивый. Душа моя, – тонкая монаршья ладонь легла за запястье супруги. – Мне кажется, брак с девицей столь спокойных и чистых кровей охладит буйную голову этого неистового мессера.

«Ох, какой же вы дурак, ваше величество», – подумал Марвин и поспешно осенил себя святым знамением. Королева удивлённо приподняла брови. Марвин тут же нашёлся и сказал:

– Клянусь Единым, так и будет, мой король.

Ольвен покусала пухлые губки. Годвин скучал, старый Кудион пыхтел от возмущения, Бьянка ковыряла ножкой пол.

– Полагаю, – наконец изрекла королева, – что лучше всего эту буйную голову можно охладить, сняв её с плеч. Однако было бы несправедливо лишать благородную девицу жениха, с которым она обручена с младенчества. С другой стороны, – продолжала королева, перекрывая поднявшийся недовольный гул – а как же, такое развлечение сорвалось, – я полагаю, что и месстрес Бьянка, лишившаяся сатисфакции, и все мы, лишившиеся забавы, вправе требовать возмещения. Не так ли, благородные мессеры?

– Так! – заорали благородные мессеры; одуревший от ужаса Кудион старался больше всех. Королева подняла руку, требуя тишины.

– Посему, – сказала она так, чтоб слышали все, – повелеваю сэйру Марвину из Фостейна завтра непременно участвовать в турнире, затеянном нашим смиренным вассалом сэйром Годвином, и показать нам удаль, о которой мы столько наслышаны. Его дамой на завтрашний день будет месстрес Бьянка, которая по завершении празднеств отправится с нами в столицу ко двору, где мы подыщем ей супруга, достойного её благородства и красоты. Дитя моё, сделайте милость и одарите беспутного сэйра Марвина знаком своего внимания, дабы завтра он вдохновился им на ристалище.

Король зааплодировал, толпа завопила от восторга, старый Кудион утёр со лба пот, а маленькая месстрес Бьянка подошла к коленопреклонённому Марвину и, вытянув из волос голубую ленту, повязала ему на шею. Смотрела она на него при этом так, что Марвин забеспокоился, как бы она его этой лентой не удушила.

– Я тебя предупреждал, – шепотом сказал он и тут же смолк под её пылающим взглядом. Темпераментная девочка, о да.

– А мог бы и жениться, – прошипела она. Марвин перехватил её ладонь и поднёс к губам. Она хотела вырваться, но он не позволил. Краем глазом он уловил взгляд Ольвен – долгий, пристальный… одобрительный.

«Я выиграл, – подумал Марвин. – Верно, моя королева? Я никогда не проигрываю».

Внизу было шумно и слишком светло; впрочем, сейчас по всему замку галдели и бесчинствовали если не придворные короля, так рыцари Годвина, и побыть в относительном покое было решительно негде. Не считая галереи в Большом тронном, конечно. Балендорский замок был одним из древнейших в Хандл-Тере – говаривали, что его возвёл Бален, рыцарь Святого Патрица, позже ставший одним из первых монахов его ордена. Замок, соответственно, отличался сомнительной грацией древнейшей архитектуры – и галереей над тронным залом. В давние времена туда пускали простолюдинов, жаждавших поглазеть на короля, – эту практику прекратили ещё триста лет назад, когда Артен Светозарный был убит с такой галереи выстрелом из пращи. С тех пор галереи пустовали, а чаще использовались вместо подсобных помещений, и их вечно заваливали всяким хламом.

Зато тут было пусто и спокойно, а ничего другого Лукасу сейчас и не требовалось.

Он стоял возле стрельчатой бойницы, заменявшей в верхнем ярусе окна, и ждал. От бойницы тянуло сквозняком, от стены – холодом, но его не смущало ни то, ни другое – и не к такому привык. Неуютность этого места обеспечивала куда больший душевный комфорт, чем надушенные дворцовые хоромы. Лукас давно понял, что шпики всех сортов – твари на редкость изнеженные, прямо как клопы: им бархат да пух подавай, к голому камню никогда не присосутся.

Дерек тоже это знал – уж он-то как никто. Лукас верил его чутью и опыту и ждал, согревая дыханием стынущие пальцы. Надо было всё-таки перчатки прихватить, ну да бес с ними.

На нижнем ярусе бедняга Годвин развлекал короля и полчище его прихвостней. Лукас ему откровенно сочувствовал. Он и в юности-то не особенно любил свет, а теперь и вовсе избегал всеми силами. Иногда это становилось трудно, но чаще всего – получалось. Его и сейчас бы здесь не было, если бы не Дерек… а вот, кстати, и он.

– Я заждался, – опуская руки, сказал Лукас.

– Извини, никак не мог вырваться, – ответил тот, и в его глазах промелькнуло мимолётное облегчение.

Лукас окинул его взглядом – там, внизу, где он случайно встретился с Дереком глазами, было слишком пёстро, чтобы он мог рассмотреть старого друга как следует. «Постарел, конечно, но держится молодцом. Все мы стареем», – без сожаления подумал Лукас. Пожалуй, даже всё ещё красив, и чёрно-белое одеяние патрицианца ему всегда было к лицу. Когда оба они были моложе, Дерек по пьяни частенько уговаривал Лукаса вступить в их ряды. Бабы, дескать, так и млеют при виде рослого рыцаря в белом плаще и чёрных латах с ярко-алой эмблемой на кирасе – раскрытой ладонью, будто чья-то огненная рука оставила на железе отпечаток. А к чёрным волосам, да бледной коже, да огню в глазах – ох, Лукас, они все твои, смеялся Дерек. Да они и так мои, отвечал ему Лукас, и они смеялись уже вместе, легкомысленные, беспечные, молодые… Теперь Дерек прятал под кирасой намечающееся брюшко, а Лукас слишком хорошо знал, чем приходится расплачиваться за эффектное одеяние рыцаря-патрицианца. Например, десятилетней разлукой с тем, кто когда-то был другом.

– А ты действительно почти не изменился, – сказал Дерек.

Лукас усмехнулся:

– Врать ты всегда умел, это я помню. Тогда и я тебе верну комплимент. Поверишь?

Дерек приподнял уголки губ в ироничной улыбке. Лукас подумал, что теперь он похож на патрицианца куда больше, чем десять лет назад: появилась наконец холёность и отстранённость, холодность и лёгкая снисходительность во взгляде и жестах. Таковы были его старшие братья по ордену, с которыми Лукасу когда-то приходилось иметь дело и которых он временами ненавидел. Но Дерека ненавидеть не мог. Не потому, что не хотел – просто забыл уже, как это делается.

– Во всяком случае, я вижу, у тебя всё хорошо, – сказал он. – Ты всё-таки стал патрицианским магистром…

– Да. А вот ты так и не стал владетельным рыцарем. Хотя, уверен, возможности были.

– И не одна.

– Как ты здесь оказался?

– К Годвину заехал. Надо было кое-какие дела уладить.

– Дела? – брови Дерека вопросительно приподнялись. Лукас заметил, что они почти совсем поседели – странно, в волосах седины не виднелось. – Какие у тебя могут быть дела с этим деревенщиной?

– А какие у меня могут быть дела с магистром-патрицианцем? – вздохнул Лукас. – Ровным счётом никаких.

– Это только от тебя зависит.

Лукас поднял голову. Лёгкая тревога, точившая его всё время ожидания, усилилась, и это ему вовсе не понравилось.

– Только не говори, что тебе… – начал он и умолк.

Дерек отвернулся, запахнул плотнее плащ – не традиционный белый, а чёрный с белой подкладкой, – сделал несколько медленных шагов к поручням балкона. Галдёж внизу чуть притих – видно, придумали новую забаву и сейчас вели приготовления.

– Да нет, я помню, ты больше этого не делаешь, – произнёс Дерек, не глядя на него. – Я просто хотел тебя предупредить.

«Проклятье», – подумал Лукас. Помолчал, раздумывая, стоит ли задавать вопрос, который терзал его с того самого мгновения, как он увидел Дерека в толпе придворных. Наконец, чувствуя, что этого всё равно не избежать, негромко спросил:

– Будет война, да?

– Да, – кивнул Дерек.

То, как он это сказал, объясняло многое – больше, чем Лукасу хотелось знать.

– Скоро?

– Очень скоро.

– Поэтому в Балендоре сейчас и нет герцогини?

– Герцогиня уже едет.

– Вот как, – протянул Лукас. – Так она всё-таки решилась…

– Сама она бы никогда не решилась, – коротко сказал Дерек.

Лукас помолчал, обдумывая услышанное. Потом дважды хлопнул в ладоши.

– Браво, ваше преподобие, – проговорил он. – Вот, значит, как далеко вы забрались. Гражданская война между королевскими особами. А начинали, подумать только, с мелких междоусобиц.

– Надо же было на чём-то тренироваться, – неожиданно желчно ответил Дерек, и Лукас подумал, что прежде в нём не было этой желчи.

Повисла минутная тишина, потом Дерек, не выдержав первым, раздражённо сказал:

– В жизни не поверю, что ты меня осуждаешь.

– Тебя? Да что ты, – удивился Лукас. – Напротив, я всегда тобой восхищался.

– А я тобой, – пристально на него глядя, сказал Дерек. Лукасу не понравился этот взгляд – глухое недовольство снова заскреблось в нём, но он заставил его стихнуть и насмешливо сказал:

– Но я-то просто живу как живётся, а ты, вижу, годами развивал свой талант. Оно и понятно – прибыльное дело, должно быть. Не так-то много у нас мастеров по развязыванию войн. Я всегда голову ломал – и как ты только это делаешь?

– На самом деле всё просто. У каждого человека есть слабости и уязвимые места. И если постараться, всегда можно отыскать давно брошенное зерно будущей вражды. Люди глупы, они думают, что старые обиды забываются.

– Но они ведь и правда забываются, – улыбнулся Лукас.

– Говори за себя, – улыбнулся Дерек в ответ.

Это были очень нехорошие, гадкие улыбки. Дрянные улыбки давних врагов. Хотя они ведь никогда не были врагами.

Какое-то время они смотрели друг на друга. Дерек отвёл взгляд первым и сказал с показной беспечностью:

– Впрочем, ты сам знаешь, эта война давно уже зрела. Не спровоцируй мы, спровоцировал бы кто-нибудь другой, случайно, в куда менее подходящий момент.

– И кто победит? – вполголоса спросил Лукас – он не сомневался, что патрицианцы это уже решили.

– Сначала – герцогиня.

– А потом?

Дерек скрестил руки на груди. В его голосе повеяло далёким холодком.

– Лукас, ты прекрасно понимаешь, что для твоего собственного блага тебе следует знать об этом как можно меньше.

– Я и не настаиваю. Просто не могу понять, зачем ты назначил мне эту встречу. Только, прошу, не говори, что хотел меня повидать. Мы с тобой оба уже не мальчишки.

– Да, – медленно кивнул Дерек и добавил: – А знаешь, я иногда об этом жалею.

– Ну ещё бы, – усмехнулся Лукас.

– Мы тогда… ни в чём не сомневались.

– А теперь ты сомневаешься?

Должно быть, удивление в его голосе было слишком явным: Дерек напрягся и, кажется, лишь усилием воли заставил себя не обернуться.

– Мне порой кажется, что магистром патрицианцев должен был стать ты, а не я, – проговорил он.

– И дать обет целомудрия?! – возмутился Лукас. – Вот ещё. А денег у меня и так больше, чем мне надо.

– Денег… Да, я знаю. Более десяти тысяч у ростовщиков по всей стране. Несколько земельных наделов. Дома в разных городах, хотя родовым замком ты так и не обзавёлся. Почему, кстати? Тебе ведь давным-давно пожаловали титул.

– Родовой замок тянет слишком много средств, – коротко сказал Лукас. – Я вижу, ты наводил обо мне справки, Дерек. Что ещё расскажешь?

– Ты так и не женился, хотя наплодил немало бастардов. Никем из них не интересовался. Кстати, если захочешь, я расскажу тебе о некоторых. Они уже подросли.

– Благодарствую, – холодно ответил Лукас. – Если бы я хотел, я бы сам выяснил. Что ещё?

– Успокойся, – Дерек обернулся, продемонстрировав свою патрицианскую улыбку – уголками губ. – Я не собираюсь на тебя давить. По правде говоря, на тебя и не особо надавишь. Ты в самом деле умудрился построить свою жизнь так, что у тебя почти не осталось слабых мест…

– Не почти, мессер магистр.

– У всех есть слабые места, – мягко сказал Дерек.

– Тогда почему ты всё ещё не заставил меня сделать то, что тебе нужно?

Дерек вздохнул, но тут же улыбнулся снова.

– А ты и впрямь почти не изменился. Седина не в счёт.

– Если ты говоришь о моём подходе к жизни – то, разумеется, нет.

– Ты когда-то неплохо служил ордену.

«О, – с раздражённым облегчением подумал Лукас, – наконец-то к делу».

– Да, – терпеливо сказал он. – И орден неплохо мне платил. Но теперь мне ничего не нужно.

– Лукас, я могу задать тебе личный вопрос?

– Ты ещё спрашиваешь, – рассмеялся Лукас – и смех вышел почти не натянутым.

– Ради чего ты живёшь?

Лукас знал, что его лицо не изменилось – умением контролировать внешние проявления своих чувств и мыслей он овладел давно. Но он подумал, что совершенно не зря давным-давно избавился от пагубной привычки иметь друзей.

– Это и есть твой вопрос? – любезно поинтересовался он.

– Спасибо, – кивнул Дерек – так, будто получил ответ, и эта мысль неприятно покоробила Лукаса.

– Ты хочешь, чтобы я участвовал в этой войне, – резко сказал он. – Причём на стороне герцогини. И не собираешься говорить, зачем. Я и прежде никогда не делал того, цели чего мне не удосуживались объяснить, и ты это прекрасно знаешь.

– Ты всё равно не поверишь, если я назову тебе причину.

– Уверен?

– Я просто забочусь о тебе, – прохладно сказал Дерек. – Эта война перевернёт всё с ног на голову, и не один раз. Не зная подноготной, будет трудно сделать правильный выбор. А от него зависит многое.

– Что именно, Дерек? Если ты печёшься о моём состоянии, которое может отобрать новый монарх, – так для меня это не столь уж страшная утрата.

– Но это будет страшной утратой для меня, – вполголоса сказал тот.

Лукас сухо усмехнулся.

– И слова эти принадлежат магистру патрицианцев, а вовсе не Дереку Айберри?

– Да, – легко согласился Дерек.

Лукас улыбнулся – на сей раз без тени иронии.

– Сразу бы так и сказал. Но это напрасная забота, Дерек. Я… не тот уже. Поверь на слово.

– Прости, но не поверю. Просто ты устал.

– Я никогда не устаю.

– Значит, утратил азарт.

Лукас приподнял уголки губ, копируя усмешку Дерека. Сходства, видимо, удалось достичь, потому что тот слегка нахмурился.

– Полагаешь, сможешь мне его вернуть? – поинтересовался Лукас, и тут уж Дереку нечего было ответить.

Сквозняк вдруг опротивел окончательно. Лукас поёжился, потёр ладони и отошёл к балюстраде, туда, где горели огни факелов. Там он приник к поручням, лёг на них верхней половиной тела, крадя тепло нагретого камня.

– Ты даром потерял время, Дерек, – бросил он, не оборачиваясь. – Я благодарен тебе за заботу, но передай своим братьям, чтоб на меня не рассчитывали.

– Ты можешь потерять всё.

– Пусть. Не впервой. А если и так – награблю новое, вот и появится охотничий азарт, о котором ты толкуешь.

Дерек за его спиной вздохнул. Лукас легко улыбнулся и окинул взглядом нижний ярус Большого тронного зала. Ага, они уже и забаву начали. Королеве Ольвен снова неймётся испить кровушки. Жертвой на сей раз стал молодой человек, видимо, из рыцарей Годвина – всклокоченный и неважно одетый. Похоже, его вытащили прямо из-за стола.

– Бедняга, – посетовал Лукас вслух, на деле не испытывая ни малейшего сочувствия. Королева Ольвен, конечно, бабёнка вздорная, но, прямо как Дерек, всегда бьёт в уязвимое место. И если казнит, то за дело.

– Кто? – Дерек подошёл к нему, тоже взглянул вниз. – А! Снова судилище устроили. Но этому парню повезёт.

– Откуда ты знаешь?

– Это же Марвин из Фостейна. Ему всегда везёт.

– Правда? – Лукас посмотрел на рыцаря. Тот стоял к балюстраде вполоборота, лица его Лукас различить не мог, но видел, что рыцарь молод – совсем ещё щенок, высокий, светловолосый, хорошо сложенный. Не слишком крупный, но и не тщедушный – золотая середина, идеальная для битв с противником почти любой комплекции, гарантирующая к тому же успех у большинства женщин. Лукас смотрел на него с симпатией – пятнадцать лет назад он сам был таким.

– А за что его?

– Кажется, девицу обесчестил.

– Наш человек, – одобрительно кивнул Лукас. – Ольвен его казнит.

– Вряд ли. Он как раз в её вкусе.

– Значит, отымеет, а потом казнит, – усмехнулся Лукас и, потеряв к мальчишке интерес, развернулся к залу спиной. – Я был рад видеть тебя, Дерек.

– Я тоже. – Он помолчал, потом как бы между прочим добавил: – Ты завтра будешь участвовать в турнире?

– Единый сохрани! – передёрнулся Лукас. – Делать мне больше нечего.

– Ты бы побил их всех.

– Конечно. Ну и что?

– Тебе не любопытно проверить свою форму?

– Дерек, – вздохнул Лукас. – Ты же вроде бы согласился, что мы уже не мальчишки.

– Это да, – вздохнул тот в ответ. – Прости. Ты прав. Турниры, как и войны, выигрывают молодые щенки.

– И это их право.

– Согласен. К слову, можешь обернуться и посмотреть на щенка, который победит завтра.

Лукас бросил беглый взгляд через плечо.

– Этот Марвин? Думаешь?

– Знаю. Он всегда выигрывает.

Лукас снова посмотрел вниз. Судилище, похоже, завершилось: нежная блондиночка повязывала на шею рыцаря свою ленту. Что бы это значило? Всё-таки женили, небось. Ну, не худший вариант.

Рыцарь принял дар своей месстрес, почти насильно поцеловал её ладонь и встал с колен. Лукас увидел его лицо.

Будто почувствовав это – хотя сейчас за ним наблюдало не меньше сотни человек – Марвин поднял голову и встретился с Лукасом глазами. На одно мгновение, не задержав взгляда, – но Лукасу хватило этого мгновения.

– Какой занятный… волчонок, – проговорил он, глядя, как юный рыцарь под всеобщее шушуканье идёт к двери – с победной ухмылкой и гордо расправленными плечами. – Расскажи мне про него.

– Ничего интересного. Вассал Годвина, средней знатности и достатка. Родных нет, не считая семьи невесты – тоже какая-то мелкота, из южной доли, кажется. Горячая голова, быстрая рука, много гонора, много спеси. Вряд ли доживёт до двадцати пяти.

– Мы с тобой дожили.

– Мы другие были. Знали, чего хотим. А этому – лишь бы драку пожарче.

– Потому он и побеждает, – сказал Лукас и выпрямился. – Думаю, ещё увидимся?

– Да, наверняка, – кивнул Дерек. – На турнире ты как минимум поприсутствуешь?

– Вполне вероятно.

– Тогда увидимся.

– Увидимся.

Они не пожали друг другу руки на прощанье – раскланялись, без чопорности, но вполне формально. Зато это было честно.

Дерек двинулся к выходу из галереи, потом обернулся на полдороге. Лукас ждал этого и смотрел на него с лёгкой полуулыбкой, приподняв уголки губ.

– Вряд ли есть смысл просить тебя подумать о моём предложении?

– Я мог бы пообещать, но ты же знаешь, что я не стану думать.

– Знаю. По-моему, ты уже всё решил, – сказал Дерек и вышел.

Лукас проводил его взглядом, раздумывая о тоне, которым были произнесены последние слова. Дерек нравился ему – даже теперь, но Лукаса и в давние времена злило то, что он всегда знал о чувствах и мыслях собеседника больше, чем сам собеседник. Правда, никогда не говорил об этом прямо, и потому эту неприятную способность ему можно было простить.

Грохот внизу оторвал Лукаса от этих мыслей, вновь вызвавших смутную раздражающую тревогу. Он взглянул вниз, почему-то ожидая обнаружить источником шума молодого рыцаря, но тот уже скрылся.

Тяжёлые створки двери в Большой зал были распахнуты настежь, и на пороге в полном боевом облачении стояла Артенья, герцогиня Пальмеронская, старшая сестра короля.

– Сколько их там ещё? – спросил Марвин, протирая платком влажную ладонь.

– Вроде бы никого уже не осталось, – радостно отозвался оруженосец. Марвин хмыкнул:

– Ничего, вылезут. Всегда под конец ещё кто-то находится.

Он медленно перебрал пальцами правой руки, слушая, как похрустывают суставы. Рука не устала ни капли, напротив, без древка пальцам было одиноко. Марвин не любил, когда его руки пустовали: в них всегда должно находиться либо оружие, либо ручка винного кувшина, либо упругая женская плоть. Иначе они и вовсе не нужны.

– А всё-таки лучше бы вы под самый конец выходили, мессер, – с сожалением сказал оруженосец. – Оно куда как эффектнее…

– Дурак, – беззлобно обронил Марвин. – Тот, кто побеждает победителя, может похвастаться разве что удачливостью. Одного человека одолеть всяко проще, чем двадцать.

– Даже если он одолел предыдущих девятнадцать? – усомнился оруженосец.

– И девятнадцать раз лишил меня удовольствия, – сказал Марвин и поднялся. – Ну, что, по-прежнему тихо? Чего он ждёт?

– Кто, мессер?

– Не знаю. Но должен же кто-то выйти.

Солнце уже стояло в самом зените и припекало неожиданно сильно для конца осени. Обычно к полудню турниры завершались – рыцари выдыхались, а благородному собранию надоедало сидеть на одном месте. Но сегодня никто особенно не торопился – каждому хотелось подольше понежиться на капризном осеннем солнышке. Правда, этому мешал довольно сильный ветер, на котором отчаянно трепетали ленты и знамёна, и от их беспорядочного мельтешения рябило в глазах. Стремясь задобрить короля, сэйр Годвин постарался на славу: долина пестрела разноцветными палатками и флагами, наскоро собранные трибуны были увиты цветами и плющом – символом королевского дома Артенитов. Само ристалище засыпали специально привезённым цветным песком – чтоб благородные рыцари не переломали кости, когда Марвин станет вышибать их из седла. Это был мирный турнир, знаменующий долгожданное усмирение мятежного вассала, и устроитель празднества недвусмысленно намекнул Марвину, что кровавая баня сегодня нежелательна. Марвин лишь ухмыльнулся – похоже, и впрямь настращали королевский двор его буйным помешательством. Небеспричинно, впрочем, – редкий турнир с его участием обходился без жертв. Но на сей раз он склонил голову – устроитель не преминул сообщить, что это особое распоряжение королевы Ольвен, которая со вчерашнего дня пребывает в редкостно благодушном настроении, и уж кто-кто, а Марвин был заинтересован поддерживать его всеми силами.

Он и вправду был заинтересован – поэтому даже не стал убивать сэйра Тайвонга, как обещал накануне. То есть прилюдно не стал – удар тупым концом копья пришёлся старшему королевскому сержанту аккурат в щель между шлемом и кирасой, перебив гортань. Его унесли с ристалища синеющего, судорожно хватающего воздух ртом – Марвин знал, что проживёт он не больше часа. Но требование короля – верее, королевы – он выполнил: из тела бедняги гвардейца не пролилось ни капли крови, вся ушла в лицо. Марвин провожал его взглядом не дольше, чем остальных своих противников (включая новоиспечённого сэйра Валиса, отделавшегося позорным падением), а потом развернулся к бурно аплодирующим трибунам и в очередной раз отсалютовал в сторону ложи месстрес Бьянки. Её голубая лента трепетала у наконечника его копья, хотя сегодня этот наконечник ни разу не коснулся чужого щита: Марвин учёл всеобщий миролюбивый настрой и вызывал противников только ударом тупого конца копья о щит, и они отвечали ему тем же. Хотя он знал как минимум парочку тех, кто с удовольствием убил бы его, если бы смог.

Но в том-то и дело, что они не могли.

Марвин выпрямился у входа в палатку, натягивая перчатки. Оруженосец прыгал вокруг него, подправляя и без того безупречно сидящие латы – прочные и лёгкие, безумно дорогие. Это было едва ли не самое ценное его имущество, не считая любимого коня, пегого Опала, и он ни разу ещё не пожалел о том, какой ценой они ему достались. Турниры – это, конечно, пустая забава, но сколько славных врагов он нажил себе именно здесь, среди разноцветного песка и искусственных цветов, и как сладко было убивать их потом, в битве, чувствуя кожей жар их бессильной ненависти.

Марвин улыбнулся этим мыслям, щуря глаза от непривычно яркого света, и взглянул на королевскую ложу. Королева Ольвен, ещё более очаровательная при свете дня, ответила ему милостивым кивком, видимо, вполне довольная ходом турнира. А вот король скучал, а может, был чем-то обеспокоен – во всяком случае, удовольствия от происходящего явно не испытывал. Возможно, это объяснялось присутствием его сестры, герцогини Артеньи. Марвин вполне мог понять его недовольство – эта здоровенная бабища, больше походившая на сельского кузнеца, чем на принцессу крови, сидела с крайне угрюмым видом и бросала на окружающих не самые тёплые взгляды. Похоже, его величество непосредственно перед турниром имел с ней неприятную беседу – ну да и бес с ними. «Хотя, – подумал Марвин с усмешкой, – вот с ней-то я бы скрестил копья. А не вызвать ли её?..» Марвин тихо хохотнул при этой мысли – ну право, а почему бы и нет? И какая разница, что женщинам запрещено участвовать в турнирах. В конце концов, какому извращенцу может взбрести мысль назвать это существо женщиной? Герцогиня была одета по-мужски, сидела, наклонившись вперёд и свесив руку меж широко расставленных колен, на бедре у неё был отнюдь не турнирный меч, да и комплекцией она явно удалась в знаменитого отца – Артена Могучего, которого в народе прозвали Медведем. Несмотря на суровую и совсем не женственную физиономию, Марвину она нравилась – вот уж кто точно смотрелся бы на престоле получше её тщедушного братца…

Марвин привычно осенил себя святым знамением, сокрушаясь этим кощунственным мыслям, и натянул вторую перчатку.

– Ну что, есть ещё самоубийцы? – крикнул он в толпу, а про себя подумал: «Если никто не выйдет, вызову Артенью для смеху. Интересно, как она будет выкручиваться. И королеве наверняка понравится. А уж королю-то…»

Но Единый хранил его от подобной выходки – прозвучала труба герольда. Марвин с удовлетворением развернулся в его сторону. Ну, кто на этот раз – чёрный рыцарь, белый рыцарь, тринадцатилетний сосунок в отцовских доспехах, деревенский свинопас? Марвин участвовал в турнирах с шестнадцати лет, никогда не проигрывал, и всегда под занавес являлся выскочка, овеянный ореолом таинственности, от которого млели дамы, бросал вызов то молча, то зловещим шёпотом из-под опущенного забрала, угрожающе потрясал копьём и клялся добиться мировой справедливости. Потом Марвин вышибал его из седла и дивился, неужто в этом мире никогда не переведутся дураки, воображающие, будто борьба за мировую справедливость способна заменить многие месяцы тренировок. И, разумеется, осознание того, что ты попросту не умеешь проигрывать.

Поэтому, разворачиваясь в сторону вызвавшего его рыцаря, Марвин не ждал ни сюрпризов, ни подвоха, хотя всё же чувствовал лёгкое любопытство.

Оно оправдалось. Потому как впервые на его памяти противник выехал на ристалище без доспехов.

Марвин смотрел, как он приближается. С виду – ничего особенного, рыцарь как рыцарь, средних лет, стройный, осанистый – ловок, должно быть, отметил Марвин, во всяком случае, сложение располагает. Одет просто, в невнятные цвета… но, проклятье, почему он не в доспехах? «Неужто ещё более сумасшедший, чем я», – подумал Марвин и заулыбался от этой мысли.

Всадник подъехал к Марвину почти вплотную; копьё у него было довольно короткое, в человеческий рост, зато превосходный щит – без украшений, с невзрачным гербом, но удачной формы и явно отменного материала. Ветер трепал чёрные волосы всадника, забрасывая их ему в лицо, и Марвин никак не мог поймать его взгляд.

Всадник проехал мимо, легко стукнув в щит Марвина тупым концом копья. Удивительное дело – последние противники почти всегда вызывают на смертный бой. Но этот, похоже, без лишних амбиций. Он даже улыбнулся, прежде чем отвернуться, и эта улыбка – мягкая, приветливая, обаятельная, без тени насмешки – внезапно взбесила Марвина сильнее, чем могли бы взбесить традиционные оскорбления и клятвы проткнуть, как цыплёнка.

– Сэйр Лукас из Джейдри бросил вызов сэйру Марвину из Фостейна! – провозгласил герольд.

Пока всадник ехал к противоположному концу ристалища, Марвин смотрел ему в спину. Лукас из Джейдри… Не слыхал о таком. Здесь уже всё как положено – он никогда не был знаком с последними противниками. Хотя чем-то этот человек казался Марвину смутно знакомым. Будто они виделись раньше, но он никак не мог вспомнить, когда и где.

Марвин поймал себя на том, что смотрит ему вслед слишком долго и, опомнившись, повернулся к королевской ложе, ожидая протеста либо позволения нарушить турнирные правила. Королева что-то сказала своему супругу, потом рассмеялась и, подавшись вперёд, махнула рукой. Марвин поблагодарил её поклоном, сопровождавшимся беглой улыбкой, и подозвал оруженосца.

– Снимай это с меня, живо.

– А? – оруженосец разинул рот.

– Снимай, кому сказано!

Оруженосец подчинился, но по его виду было ясно, что он считает Марвина полным психом. Марвин был склонен с ним согласиться – но что оставалось? Он не мог биться в доспехах с человеком, который вышел против него едва ли не голышом. Он бы сам себе такого бесчестья никогда не простил.

Оставшись в одной одежде, Марвин почувствовал удивительную лёгкость – и будто впервые понял, до чего всё-таки тяжко таскать на себе всю эту груду железа. Тем более что здесь она в самом деле ни к чему – он не собирался убивать этого Лукаса из Джейдри.

А Лукас из Джейдри, конечно же, не сможет убить его.

Марвин вскочил на коня, позволил оруженосцу нацепить ему на локоть щит, подхватил копьё. Пустил коня в галоп, и, проносясь мимо приветственно шумевших трибун, натянул повод напротив ложи Бьянки. Заставил Опала опуститься на колени (этот фокус неизменно приводил благородных месстрес в восторг), склонил голову, опустил копьё к самой земле. Бьянка смотрела на него с восхищением и ненавистью одновременно. Обещанное королевой сватовство её утешило, но не слишком. Конечно, она хотела бы выйти за Марвина. Но их слишком много было – тех, кто хотел бы выйти за Марвина, и на всех его всё равно бы не хватило. А этой малышке и так досталось больше, чем другим.

Выдержав положенную церемониалом паузу, Марвин поднял коня и поскакал в свой конец ристалища. Ему досталось место спиной к солнцу, и он нахмурился, зная, что противник непременно станет винить в проигрыше свет, слепивший ему глаза. Впрочем, бес с ним – пусть винит. Марвин не собирался задерживаться в Балендоре – теперь, когда сэйр Годвин поджал хвост, ему тут нечего больше делать. Слава Единому, не на одном только Предплечье сейчас идут междоусобицы. А Годвин отпустит его, никуда не денется – победителям королевских турниров не отказывают.

Герольд протрубил сигнал к старту. Марвин вскинул копьё, направленное к противнику тупым концом, наклонил голову и понёсся вперёд.

Бой обычно занимал не более минуты: всего-то делов – доскакать до противника, нанести удар, вернуться в центр поля и принять овации. Но на сей раз всё случилось быстрее. Гораздо, гораздо быстрее.

Настолько быстро, что Марвин не успел понять, что произошло: только что он мчался, не спуская глаз с приближающегося противника, а потом вдруг небо рванулось вверх, подминая его под себя, и истошно заржал конь над его головой. Трибуны охнули, но Марвин услышал это словно издалека – как будто ударом его не просто выбило из седла, а швырнуло через сотни миль, к самому Плечу. Он судорожно сжал пальцы, глядя в серое небо и загребая ногами цветной песок, и ощутил под ними что-то острое…

Он повернул голову и только когда увидел, смог поверить, что это в самом деле обломок его копья. Короткий, в локоть длиной, – копьё переломилось почти у самого наконечника. Голубая лента Бьянки поникла, утопив концы в пыли.

«Это невозможно», – подумал Марвин, приподнимаясь на локтях. Глупая мысль, но ничто другое сейчас в его голове попросту не умещалось. Люд на трибунах орал, приветствуя победителя. Сам победитель снисходительно улыбался под дождём сыпавшихся на него оваций. Его вороной перебирал копытами всего в нескольких шагах от Марвина. Марвин смотрел на эти копыта, отороченные белым мехом, и ему казалось, что они двигаются немыслимо медленно, так медленно, что его замутило.

Пальцы стиснули обломанный конец копья.

«Это невозможно», – снова подумал он, и только когда победитель турнира в Балендоре развернулся к нему, понял, что произнёс эти слова вслух.

– Возможно, мой мальчик, – сказал Лукас из Джейдри, и Марвин наконец увидел его глаза: светло-голубые, прозрачные, очень ясные и очень холодные. Этот взгляд заморозил Марвину горло, и он не мог выдавить ни слова. – Возможно. Именно потому, что ты считал иначе.

Лукас из Джейдри отвернулся – и Марвин знал, что больше его взглядом не удостоят. Плечи Лукаса слегка ссутулились, будто он полностью расслабился – такую осанку приобретают люди, потерявшие к чему-либо интерес. Внезапно смысл произошедшего обрушился на Марвина, будто топор Ледоруба – неизбежно и яростно, круша кости и сминая мозг.

«Он хотел меня проучить, – с леденящим спокойствием подумал Марвин. – Единый ведает почему, но ему этого захотелось. И он думает, что преуспел. Теперь ему… неинтересно».

Он не чувствовал ничего подобного с тех пор, как отец высек его за то, что он в шуточной драке на деревянных мечах ранил соседского мальчишку. Мальчишка был толстозадым размазнёй, драка была честной, а порка – публичной. Отцу хотелось, чтобы Марвин на всю жизнь запомнил этот урок. И он добился своего. Марвину было восемь лет, и он поклялся себе, что никогда больше не допустит, чтобы его поучали. А уж на людях – тем более. Не важно, кто и почему. Он просто не мог этого вынести.

Лукас из Джейдри тронул бока своего коня пятками. Марвин из Фостейна медленно встал, не заметив, как торжествующий гул на трибунах сменился тишиной. В правой руке, перчатка на которой насквозь взмокла от пота, он сжимал обломок своего копья с безжизненно поникшей голубой ленточкой – знаком расположения его дамы, месстрес Бьянки из Кудиона. Сегодня это копьё принесло обладательнице ленты немало славы…

«И, – вдруг с ужасом понял Марвин, – если я сейчас сделаю то, что сделаю, оно навеки покроет её позором, как и меня. И для неё это действительно будет позор – тогда как у меня просто нет выбора… Нет выбора, понимаешь?»

– Я никогда не проигрываю, мессер, вы слышите? Никогда, – сказал Марвин побелевшими губами и, больше не раздумывая ни о чём, сорвал со своего копья ленту Бьянки и отшвырнул её прочь.

Сдавленный женский крик проник в его затуманенный разум, но не смог поколебать. Марвин отвёл руку назад и метнул обломок копья в незащищённую спину Лукаса из Джейдри. Железный наконечник сверкнул в блеклом луче осеннего солнца.

Вероятно, Лукаса спас единый вопль потрясённой толпы, а может, невиданная доселе Марвином скорость реакции. Он рванулся в сторону, и копьё, которое должно было вонзиться ему между лопаток, только скользнуло по боку, разодрав в клочья жилет и кожу. Кровь фонтаном брызнула на лошадиный круп. Лукас покачнулся в седле, крепче ухватился за повод. К ним уже бежали герольды и оруженосцы. И, отстранённо отметил Марвин, королевские гвардейцы.

Марвин поднял затуманенный взгляд на королевскую ложу. На лице короля было написано возмущение, Ольвен сидела, окаменев и не глядя в его сторону, герцогиня презрительно усмехалась. Трибуны орали, в Марвина полетело первое гнилое яблоко. Бьянка из Кудиона лежала в обмороке на руках своего отца.

– Казнить предателя! – орал кто-то над самой головой Марвина.

– Трус!

– Убийца!

– Смерть ему, смерть!

Марвин почувствовал, как его схватили, но не шевельнулся. Кровь из разодранного бока Лукаса била ключом, но он и не думал падать с коня. Вместо этого спешился, молча отвёл от себя руки потянувшихся было к нему оруженосцев. Марвин с изумлением понял, что он стоит на ногах абсолютно твердо. Его лицо не исказилось, даже не дрогнуло. Вот только глаза… какие же странные были у него глаза. И не было в них ни презрения, ни ненависти, ни желания убить. Ничего из того, что Марвин ожидал увидеть.

Лукас остановился в шаге от него, какое-то время изучал его лицо – внимательно, пристально, не давая отвести взгляд. Потом посмотрел поверх головы Марвина – туда, где сидела королевская семья.

– Мой король! – крикнул он. – Подарите мне жизнь этого человека!

Марвин не мог видеть короля, но знал, что тот недоволен. А уж королева…

– И речи быть не может! – звеняще ответила Ольвен. – Он совершил чудовищное преступление против всех законов чести и будет немедленно казнён!

– Вы правы, моя королева. Но я прошу вас об этом. В качестве особой милости, как победителю этого турнира.

Один из герольдов поморщился – напоминать о своей победе считалось дурным тоном.

– Он имеет право на такую просьбу, – после короткой паузы сказал король, и Марвину показалось, что он услышал, как фыркнула герцогиня. И через миг понял, что не ошибся – потому что в напряжённой тишине ристалища оглушительно громко прозвучал её низкий голос:

– Каков король, таковы и слуги!

Последовавший грохот шагов сообщил Марвину, что после этого поразительного в своей дерзости заявления её светлость покинула ложу. Молчание понемногу становилось зловещим. Марвин тяжело дышал, чувствуя, как струится по спине пот.

– Бес с вами, забирайте! – раздражённо сказал король наконец и, судя по поднявшемуся в королевской ложе шуму, также удалился. Турнир окончился.

Марвина отпустили.

Тогда Лукас из Джейдри шагнул вперёд и на глазах трёх тысяч зрителей отвесил ему две тяжёлые звонкие пощёчины.

Голова Марвина мотнулась из стороны в сторону. Щёки пылали – от ударов, от стыда, но больше всего – от ярости, захлестнувшей горло петлёй. И эта петля всё сжималась и сжималась, когда Лукас наклонился к Марвину – так близко, что тот ощущал его ровное, спокойное дыхание на своём лице – и сказал, тихо, внятно и вкрадчиво:

– А надо уметь проигрывать, малыш. Надо учиться.

Потом он развернулся и пошёл прочь. Его тут же обступила стайка оруженосцев, и в их окружении он твёрдым шагом достиг палатки, возле которой уже нетерпеливо приплясывал лекарь. Кровь всё так же текла из бока Лукаса по бедру, капая на землю и оставляя бисерный след на цветном песке.

Зрители стали расходиться – тихо, словно подавленные произошедшим. Марвина больше не оскорбляли, и то брошенное гнилое яблоко так и осталось единственным.

Словно все прекрасно понимали, что унизить его сильнее уже попросту невозможно.

Вскоре Марвин остался один, не считая суетившихся слуг, которые понемногу начинали прибирать ристалище. Какое-то время он стоял всё так же неподвижно, глядя на палатку, в которой скрылся раненый победитель. Потом его взгляд упал на копьё, принесшее ему столько славы и столько позора. И вслед за ним – на валяющуюся в пыли синюю ленту Бьянки.

– Это мой позор, – сказал он непослушными губами. – Это… только мой…

А надо уметь проигрывать, малыш.

Рука в промокшей перчатке сгребла песок, выуживая из него обломок копья с окровавленным наконечником, блестевшим на солнце.

– Сэйр Лукас из Джейдри, – проговорил Марвин Фостейн, навсегда отпечатывая в памяти это имя. – Не льстите себе, мессер. Я ещё не проиграл.

Шелест матерчатых створок палатки слился с окружающей суматохой, но Лукас всё равно расслышал его среди прочих звуков. И знал, кто явился справиться о нём, – хотя и лежал с закрытыми глазами.

– Ну как ты, жив?

– Прочь, – сказал Лукас, не открывая глаз.

– Но, мессер, ваша рана!.. – заголосил лекарь, и Лукас открыл глаза.

Лекаря тут же будто ветром сдуло. Оруженосец догадался последовать за ним.

Они остались наедине.

– Когда я спросил, будешь ли ты участвовать в турнире, я не имел в виду подобное представление, – сказал Дерек, подходя ближе.

– А что ты имел в виду? Ты же знаешь, по-другому я не умею, – ответил Лукас, приподнимаясь. От тугой обвязки вокруг рёбер немного спирало дыхание. Ледоруб забери этого костоправа, всё-таки схалтурил. Дерек заметил мимолётную гримасу Лукаса и спросил:

– Серьёзная рана?

– Да царапина, – раздражённо бросил Лукас, садясь. У него немного кружилась голова, но в целом он чувствовал себя нормально. Если его что и беспокоило сейчас, то отнюдь не разодранный бок.

– Хорошо, что ты заглянул, – сказал он. – Я и сам думал тебя потом поискать.

– Вряд ли нашёл бы. Я немедленно выезжаю – пришла срочная депеша из Таймены.

– Ясно, – сказал Лукас, поудобнее устраиваясь в подушках, которыми была обложена походная постель. – Я видел герцогиню. Последняя капля, да?

Дерек не ответил. Лукас не смотрел на него. Потом наконец спросил – вполголоса:

– Дерек, где ты раздобыл этого мальчика?

– О чём ты? – очень натурально удивился тот.

– Правильнее спросить – о ком, раз уж ты вздумал поломать комедию. Но вздумал ты это зря.

– Лукас, я правда здесь ни при чём, – пожал плечами Дерек. – Этот мальчишка всегда участвует в крупных турнирах.

– Зато я в них участвую далеко не всегда! – резко сказал Лукас. – И не всегда сталкиваюсь с подобным противником.

– Подлецами всегда мир полнился. Не пойму, с чего бы тебе…

– Подлецами? – переспросил Лукас и тихо, ласково улыбнулся. Дерек, перехватив эту улыбку, смолк на полуслове. – Дерек, не делай из меня дурака. Ты знаешь, я этого очень не люблю.

– Я в самом деле не пойму…

– Ладно, я тебе объясню. Двадцать лет назад на турнире в Мерлонизе я сделал то же, что этот мальчишка сегодня.

– То есть? Ударил в спину?

– Не совсем. Но тоже использовал грязный приёмчик. А перед этим сорвал с рукояти меча ленту моей дамы.

– Треклятье Ледоруба! – выругался Дерек. Лукас сухо улыбнулся.

– Не сквернословьте, мессер магистр, патрицианцу это не к лицу. Тем более что я рассказывал тебе об этом. Лет десять назад, но, полагаю, ты не забыл.

– Я действительно не помню, Лукас.

– Почему-то я тебе не верю.

На лице Дерека появилась скучающая отстранённость, а в глазах снова повеяло холодком – как вчера, в галерее, когда Лукас думал о том, до чего же время меняет людей… или, напротив, не меняет вовсе.

– Хотя, честно говоря, это странный жест, – негромко проговорил Дерек. – Сорванная лента… Трудно нанести даме более тяжкое оскорбление.

– Чтобы спасти деревню, надо её уничтожить, – усмехнулся Лукас. – Если обстоятельства толкают тебя на поступок, который большинство сочтёт низким, ты вправе совершить его или не совершить. Но не вправе пятнать им честь женщины, которая никак в этом не замешана.

– Ты его оправдываешь? – наморщил лоб Дерек.

– Нет. Я объясняю тебе ход его мыслей. Потому что в бытность свою семнадцатилетним щенком рассуждал именно так.

– Хорошо, что теперь ты думаешь иначе.

– С чего ты взял? – Лукас насмешливо изогнул бровь. – Если бы я думал иначе, то никогда бы не побеждал. Побеждают только те, для кого победа важнее всего остального.

– Не припомню, чтобы в молодости тебя тянуло на демагогию.

– Правда? Ну, значит, это приходит с возрастом.

– И тем не менее, – произнёс Дерек, – это всё равно не объясняет, с чего тебе вздумалось подозревать меня в манипуляции.

– Не подозревать, Дерек. Теперь я это просто знаю.

– Я не собираюсь оправдываться.

– Я этого от тебя и не жду.

Между ними снова повисло неприятное, неуютное молчание, которое Лукас отметил ещё вчера. Что ж, некоторые вещи и впрямь меняются…

– Как ты думаешь, – спросил он, заранее зная ответ, – на чью сторону этот мальчишка встанет в будущей войне?

– Без сомнений, на сторону короля. Во-первых, ему теперь надо будет очень постараться, чтобы загладить сегодняшнюю провинность. А во-вторых, он вассал Годвина, Годвин тоже не станет разбрасываться только-только возвращённой милостью… Стало быть, у парня просто не будет выбора. И в отличие от тебя, у него в этом смысле довольно чёткие представления о чести.

– Да, – ответил Лукас. – К сожалению.

Он сел, потом поднялся на ноги, с силой провёл ладонями по забинтованному торсу, удовлетворённо кивнул.

– Глаз у мальчишки острый, – улыбнулся Дерек.

– А вот рука не столь быстра, как ты говорил, – бросил Лукас и потянулся за рубашкой. Дерек молча следил, как он одевается.

– Так что я могу передать моим братьям? – спросил он наконец.

Лукас задумчиво зашнуровал ворот, неспешно оправил рукава. Его лицо, и без того обычно бледное, ничуть не изменилось ни в выражении, ни в краске, и, не видя бинтов, нельзя было даже заподозрить, что четверть часа назад он истекал кровью.

– Передай, что пока что я в игре, – сказал он.

Дерек чуть заметно улыбнулся.

– Я же говорил, что ты уже всё решил.

Лукас не ответил на улыбку.

– А разве мне оставили выбор? – спокойно спросил он.

Они встретились взглядами, и за несколько мгновений сказали друг другу глазами куда больше, чем впустую изводя слова. Патрицианская улыбка Дерека стала шире, уголки губ потянулись к вискам.

– Ох, Лукас, Лукас, – рассмеялся он, хлопнув бывшего друга по плечу. – Твоя коронная подозрительность тебе не изменила. Не стоит приписывать мне невероятных способностей, которыми я не обладаю. Это ты у нас всегда мастерски управлял другими. А я только и умею, что развязывать войны.

Лукас не ответил и не шевельнулся, по-прежнему глядя на него. Дерек ещё несколько мгновений держал руку на его плече, потом убрал её.

– Думаю, скоро встретимся, – сказал он и, кивнув на прощанье, вышел, не дожидаясь ответа.

Лукас подождал, пока занавес на двери опустится за ним, потом медленно сел обратно на кровать и откинулся спиной на подушки. Голова у него шла кругом, ноги не держали. А ладонь правой руки всё ещё горела от пощёчин, которыми он наградил наглого щенка из Фостейна.

«Всё верно, Дерек. Ты только и умеешь, что развязывать войны», – подумал Лукас и закрыл глаза.