Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Барри Дифлорио
– Пуль, а что ты сегодня ел на обед – опять вампира?
– А как же, милашка.
– Пуль, перестань меня так звать.
– Звать как?
– Милашкой. Я же не девчонка.
– Правда? То есть не имеешь девчачьих составных частей?
– Не-а. И значит, милашкой быть не могу.
– Ну так ты же мой милашка.
– Не-а. Мальчики не милашечные. Это девчонки такие. Они милашечные. И занудные.
С такой железной логикой спорить трудно. Сейчас я бы, пожалуй, мог написать целую статью о вещах, какие знал в шесть, но разучился знать в свои тридцать шесть.
– Занудные, говоришь? Подожди: когда тебе исполнится шестнадцать, ты захочешь крутить им хвосты чем чаще, тем больше.
– Им, хвосты?.. Ни за что.
– А вот «за что» или нет, это будет уже отдельная тема.
– Не-е-е-е.
– Да-а-а-а.
– Тогда, значит, они захотят играть и с моими лягушками?
– С лягушками не знаю, но насчет остального… все может быть. А теперь все, милый, младшеньким пора спать.
– Ну, пу-уль…
– Ах, извини, я подзабыл, что ты уже маленький мужчинка. И тем не менее не дави на психику. Всё, отсылаешься. Никаких «пуль». И ты, Тимми, тоже.
– Понял, пап. Оно хре… хрюново, конечно.
– Что?
– Да нет, пап, ничего.
– Вот и я подумал, что послышалось. В общем, идите укладываться, ребята. Хотя стоп: никто перед сном не поцелует своего пулю?
– Так мы ж уже большие.
– Я заметил. И не забудьте почистить зубы, оба.
Моя жена отправляется за ними следом.
– А ты куда же?
– Тоже чистить зубы. День был длинный. Хотя в Кингстоне что ни день, то непременно длинный, не так ли?
Подтекст я уловил. Удивительно, как женщины умеют использовать любую возможность завязать дискуссию, и особенно в моменты вроде этого, когда тебе не хочется дискутировать, но эта твоя неохота может быть истолкована как безучастность, точно так же, как ласковое слово или комплимент могут лечь в основу упрека, что ты проявляешь снисходительность, а это так или иначе распаляет костерок зреющего бытового конфликта.
– Я сейчас тоже подойду…
Начинает трезвонить телефон.
– …через минуту.
Наверх жена уходит, бормоча что-то насчет «от звонков уже и дома нет житья». В самом деле странно, учитывая мой строгий запрет звонить мне на домашний – ни по работе, ни для радости общения.
– Слушаю.
– Ну, как там твоя имитация бурной деятельности? Причем даже не твоей, а этого педрилы Сэла Резника, которого ты заставляешь кропать гадости в «Нью-Йорк таймс»! Много денег освоил?
– Уильям Адлер? Билл, старина! Куда ты запропастился, язви тебя? В какую сторону хрен гнешь?
– Да все больше налево – во всяком случае, когда последний раз трусы надевал.
– Небось в тех местах, где ты пребываешь, тебе в питье какую-нибудь хрень подмешивают?
– В самом деле? И где же я, по-твоему?
– На какой-нибудь социалистической Утопии. Ну и как там, может свобода потягаться с лучшей в мире пина-коладой?
– Это что, намек на Кубу? Ты думаешь, я в самом деле там? Такая у тебя информация? Если да, Барри, то мое уважение к тебе проседает ниже плинтуса.
– Так где же ты?
– Ты даже не спрашиваешь, как я раздобыл твой телефон?
– Не-а.
– Только не делай вид, что тебя это не волнует.
– Дружок, мне пора рассказывать на ночь сказку моим ребятишкам. Эта наша свиданка ведет к чему-то доброму?
– Какое у тебя любимое место в цирке?
– Знаешь, чего я терпеть не могу, Билл? Людей, что отвечают вопросом на вопрос. Ямайцы, чтоб их, делают это постоянно.
– Тогда отследи мой звонок. Я подожду.
– Не строй из себя Мачу-Пикчу.
– Насчет «мачо» не знаю, а «пикча» у меня вполне адекватная.
– Ты меня изводишь, Билл. Чего ты хочешь? Наскрести какого-нибудь дерьма для Фиделя?
– Может быть. Только зачем мне для этого выходить на тебя? Доступа к стоящей информации у тебя нет со времен Монтевидео.
– Ну да. Ценные сведения нынче только у тебя.
– Вполне возможно. Жаль тех семерых, которых тебе в экстренном порядке пришлось усылать домой. В самом деле, Контора работает так, что то и дело врюхивается ногами в дерьмо. Непростительно.
– Ты подверг опасности людские жизни, сукин ты сын.
– Опасности – да. Десятимиллионный бюджет. Огромные деньги для такой мелкой страны, как Ямайка.
– Как там продажи книжки, растут?
– Не жалуюсь.
– В шорт-лист фантастики еще попала? Я тут посматриваю…
– Правильно, посматривай. Может, ума поднаберешься.
– На том спасибо. Этот наш диалог в стиле детективных сериалов – оно, конечно, приятно, но я в самом деле устал. Поэтому спрашиваю: чего ты хочешь?
– Несколько пунктиков. Первый: ты или отзови долболобов, которых поставил меня выслеживать, или назначь на их место кого-нибудь потолковей.
– Насколько мне известно, тебя никто не выслеживает. К тому же, если б я этим занимался, думаешь, я бы не знал о твоем местопребывании?
– Короче, отзывай. И не унижай меня такой откровенной халтурой. Кстати, тебе лучше послать подкрепление в Гуантанамо, чтобы забрать их, пока этого не сделали кубинцы. Где они сейчас, дознаться оставляю тебе. Теперь второе. Надеюсь, что вы там раздумаете вкачивать остаток тех десяти миллионов в ЛПЯ с целью избавить нас от коммунизма. Большинство той суммы поступает в виде оружия, остальное…
– Может, ты попутно затребуешь от меня установить мир на Ближнем Востоке?
– Бог ты мой, Барри, торчи уж в своем диапазоне таланта, он у тебя не безразмерный. И третье. Если ты полагаешь, что тем бандюганам, которых Луис учит стрелять, не хватит ума пристрелить и тебя, то ты наивный человек. А по иной причине Луис Джонсон на Ямайке не всплыл бы. Учти, дружок: отдача может быть охрененной.
– Ты шутишь? Да для них это все равно что обучающие игры для ребятни: «Моя первая пукалка».
– То есть все-таки реально обучаешь? Я точно не знал… Топорненько, Барри, даже для такого беспринципного шустряка, как ты. Обидно. Тем более что учился ты по моей книге.
– Не знаю, о чем ты. Что же до Луиса, то он сам по себе, а потому с него и спрашивай. Что ты завариваешь на этот раз? Удивительно, что тебя не отправили на повышение. Сидел бы сейчас на месте попрестижней, вроде Восточной Германии… Какой тайной операции ты от нас ждешь? В Анголе? Возможно, что-нибудь такое готовится в Никарагуа. А еще я слышал, что в Папуа – Новой Гвинее тоже зреет социалистический переворот, со дня на день.
– Брось. Ты даже не знаешь, что такое социализм. Будучи просто дрессированной обезьянкой, натасканной целиться и стрелять. Кстати, вспомнил: а что здесь поделывает сын Ричарда Лэнсинга? Пытается помочь вам нагадить папику?
– Не понимаю, о ком ты.
– Да брось ты, Барри. Это канал надежный, без прослушки, так что не дрейфь. Премьер-министр, делающий головняк Киссинджеру просто потому, что сидит на хрену у Кастро и готовится к своему переизбранию.
– Ты в этом уверен?
– Так же, как и насчет того, в какую именно школу ходят твои детишки.
– Билл, не занимайся херней…
– Херню, Барри, оставим за скобками. Повторяю еще раз: премьер, малость не догоняющий, что втягивается в «холодную войну», всерьез рассчитывает на переизбрание. Организует концерт, в котором собирается принять участие крупнейшая в мире звезда, по своему несчастью, ямайского происхождения. И вот среди всех на свете, кто прибывает все это снимать, оказывается собственноручный сын Ричарда Лэнсинга. Я не поклонник ни того ни другого, но согласись: как-то очень уж гладко все стыкуется.
– Хорошую ты придумал теорию заговора. А кто же сидел на бугре? Или ты кое о чем забыл?
– О чем же?
– О том, что Лэнсинг вышел в отставку. И что во многом он лишь более образцовая версия тебя самого. У вас обоих случился внезапный приступ совести, как у либерала-школяра.
– Я думал, что служу своей стране.
– Нет. Ты думал, что служишь идее. Но знать не желал, как на самом деле действует страна, даже при наличии письменных инструкций.
– Пытаешься развить это в классовые дебаты, Барри? Как это социалистически с твоей стороны.
– Ничего развивать я не пытаюсь. Просто хочу лечь спать. А вместо этого вишу на телефоне не то с человеком без страны, не то с человеком без идей.
– Удивляюсь, как ты и тебе подобные могут рассуждать об идеях. Социализм – это тебе не гребаный коммунизм.
– Все равно это «изм», как ни крути. Извечная твоя проблема, Билл, в том, что ты полагаешь, будто тебя наняли думать. Или что кому-то есть дело до того, что ты думаешь.
– Многим ямайцам было не все равно.
– Да я уже был здесь на момент твоего двухнедельного визита в июне, припоминаешь? Политика ЦРУ ямайцам абсолютно побоку; они даже не улавливают разницы между ЦРУ и ФБР. Многие ямайцы посходили с ума из-за белого человека, столкнувшего их друг с другом. Тогда и появились уличные банды из местных, хотя даже их вины в этом нет: это все махинации коварных бледнолицых. Дай мне, твою мать, вздохнуть спокойно. Ты, кстати, не разговаривал недавно с Нэнси Уэлч?
– О чем это мне с ней разговаривать?
– О чем? Да хоть о своей провинности. Мог бы обмолвиться: Нэнси, как нехорошо было с моей стороны взять и порешить в Греции твоего брата с женой.
– Постой-постой. Ты, блин, что, думаешь, это я стоял за убийством Уэлчей?
– Ты и твой отчетец. Твой дрянной романишко.
– Про него в книге не сказано ни слова, идиотина.
– Если б я его читал.
– Так, значит, ты считаешь, что это я виновен в гибели Уэлча? Я ценил тебя незаслуженно, Барри. Думал, что Контора доверяла тебе больше информации, чем та, которую ты, я вижу, получал. Должно быть, я разговариваю не с тем человеком.
– Неужели? В этом плане ты не единственный, кто судит верно.
– Луис Джонсон сейчас в Западном Кингстоне обучает юных террористов пользоваться автоматическим оружием. Тем самым, что никогда не прибывало в кингстонский порт, так что его никто и не воровал.
– У тебя есть тому доказательства?
– Единственным человеком, что прибегал к услугам Луиса, был я в Чили. По любой другой причине он бы не появился в стране. Ни он, ни Брайан Харрис, или как там еще кличет себя нынче Оливер Пэттон. Вы, ребята, никогда не предчувствуете отдачи, пока она не шибает вам в морду. Хреновы зазнайки из «Лиги плюща», которые с людьми отродясь не работали. Еще один вопрос: за каким хером вы установили слежку еще и за Певцом? Он-то вам каким боком?
– Спокойной ночи, Билл. Или как там: hasta maсana, luego и иже с ним.
– Нет, в самом деле, что он может такого…
– Сучара, не перезванивай сюда больше!
– Что это еще за сучара тебе звонила? – спрашивает голос жены.
Я не слышал, как она вошла, и не знаю, как долго она уже здесь. Она усаживается на кушетку, за которой стою я, и сидит, не оглядываясь и ничего не говоря, но ожидая ответа. Я выдергиваю из розетки телефонный шнур и подхожу к бару, где меня ждут полбутылки «Смирнофф» и бутылка тоника.
– Выпить хочешь?
– Только что зубы почистила.
– То есть «нет».
– Судя по всему, ты хочешь продолжить со мной драчку.
Она растирает себе шею и снимает кулон. Если б на Ямайке не стояла такая жара, она никогда не подстригала бы волосы выше шеи. Ее шеи я не видел уже бог весть сколько, и меня тянет ее поцеловать. Забавно, что ей ужас как не нравится здесь находиться, и до Ямайки я ужас как боялся, что она сделается женщиной, которую я буду не переносить; такой, которая не чувствует, что ей нужно следить за собой. Не сказать, чтобы она когда-либо была непривлекательна или я когда-либо пожалел, что женился на ней, или обманывал ее как женщину, даже в Бразилии, но не так давно я прикидывал, не расстаться ли нам, просто для того, чтобы увидеть, вынудит ли ее это снова начать пользоваться помадой. Страну эту она поносит каждый день, каждую минуту и уж всяко каждые две, но тем не менее носит приталенные рубашки, стрижет волосы под пажа, а загар у нее, как у наследницы из Флориды. Может, она с кем-нибудь трахается. Я слышал, что Певец до баб большой охотник.
– Дети спят?
– Во всяком случае, притворяются.
– Ха-ха.
Я сажусь рядом. Вот ведь что примечательно в рыжих, не так ли? Неважно, сколько вы с ними живете, но всегда испытываете удивление, когда они поворачиваются и смотрят на вас в упор.
– Ты подстриглась.
– Жара здесь невыносимая.
– Тебе идет.
– Они отрастают. Я уже стриглась две недели назад.
– Может, мне подняться наверх и укрыть их?
– Барри, на улице под тридцать.
– А и вправду.
– Хотя стоит декабрь.
– Я знаю.
– Тысяча девятьсот семьдесят шестого года, Барри.
– И это мне известно.
– Ты говорил, мы пробудем здесь с год или того меньше.
– Крошка, прошу тебя: я не могу сносить два нападения на протяжении двух минут.
– Я на тебя не нападаю. Даже наоборот, почти ничего не говорю.
– Если мы уедем…
– Если уедем? Барри, какого черта: с каких это пор ты стал говорить «если»?
– Извини. Когда мы уедем, ты будешь счастлива где-нибудь, кроме Вермонта? Может, мне придется уйти в отставку, и жить нам тогда на твою зарплату.
– Прикольно. Я на тебя не нападаю. Просто напоминаю, что год – это двенадцать месяцев, а сейчас как раз двенадцатый.
– Дети будут скучать по своим друзьям.
– У них здесь нет друзей. Барри?
– Да, милая.
– Не переоценивай количество вариантов, которые, по-твоему, у тебя есть.
– Ты понятия не имеешь, как мне опостылело это чертово слово.
Она не пытается переспросить, какое слово я имею в виду, предпочитая, чтобы ее фраза подвисла дамокловым мечом. Работа? Брак? Она не конкретизирует, поскольку, если б она это сделала, это смягчило бы угрозу. Что она имеет в виду, мог бы спросить я, и тогда она (1) станет разъяснять мне как тормозному, размеренно и веско, или (2) использует его как способ навязать дискуссию. Не знаю, как она представляет себе поворот нашей жизни в дальнейшем, но меня уже притомило объяснять ей, будто я какой-нибудь телеведущий, пытающийся втюхать аудитории содержание предыдущих серий. И так из раза в раз. Еженедельно. В предыдущей серии наш прежний герой Барри Дифлорио – отважный, удалой, обаятельный и слегка подвисший – повез свою супругу в бетонные джунгли Ямайки, с миссией солнца, моря, секса и секретов. Барри Дифлорио находился на работе, а его жена…
– Прекрати.
– Прекрати что?
– Бубнить то, о чем ты думаешь. Ты даже этого не ловишь.
– А о чем я сейчас думаю?
– Оййй. Мало было хлопот растить троих детей в Вермонте.
До меня не сразу доходит, что она говорит троих.
– Ты такая привлекательная, когда сердишься, – говорю я, предвкушая, как она сверкнет на меня взором. Только она не сверкает. Она не смотрит на меня вообще, сидящего рядом, пытающегося ухватить ее руку. Я думаю повторить попытку, но не решаюсь.
